Николай Рерих - Алтай – Гималаи Страница 48

С семи часов возимся с арбами и караваном. Пишем условия. Шумим из-за негодности лошадей и присланных солдат. Возмутительная медлительность. Русский или американец обезумели бы от такого темпа. Когда же проснется этот народ?

Попутно поступают интересные сведения. Китайцы берут прививку оспы не от телят, а от людей и таким образом заражают сифилисом и другими болезнями.

Монголы заняли границу от Шарсюмэ и в ста верстах от Гучена, то есть в трехстах верстах от Урумчи – от резиденции генерал-губернатора. Если взять линию от Кульджи на Гучен, то дуту окажется в мешке. Между прочим, пресловутый дуту поставил себе памятник в Урумчи. Не монголы ли уберут его?

Идем всего четыре потая. Вместо гор, вместо монастырей, вместо Майтрейи – опять желтая степь вокруг нас. Какое право имеют китайцы лишать нас увидеть красоту? Уход трех конюхов как-то освежил караван. Люди почему-то радостны. Рамзана ждет Церинга и уверяет, что он прибежит сегодня или завтра. Это было бы по-тибетски!

3 апреля

Сильно студено ночью и жарко в полдень. Желтая степь. Пыльная, каменистая дорога. На север гряда туманных гор. Доходим до грязного местечка Ушактал. Опять нужно стоять около скотных дворов. Неприхотливы все даотаи, дитаи, амбани, тулины, веками ночующие на тех же самых грязных постоялых дворах. Из этого местечка проходит хошутская дорога на Урумчи. По хошутской дороге всего четыре дня до Урумчи, но мы, по приказу генерал-губернатора, должны идти домой, пыльной, жаркой, некрасивой дорогой целых восемь дней. Такова китайская жестокость, чтобы заставить путешественников идти по пыли и в духоте и знать, что тут же рядом краткая дорога, полная горных красот. Недаром ни один из виденных нами даотаев и амбаней не мог назвать ни одного знаменитого современного китайского художника или ученого.

Представляете себе наше ощущение: видеть ущелье, через которое идет короткая дорога, а самим ползти в облаках жаркой пыли.

Еще вариант легенд о Турфане. «Из пещеры вышел высокий человек и пошел на базар что-то купить. За покупки предложил заплатить золотыми монетами стариною в тысячу лет. Затем человек ушел в ту же пещеру и пропал. А у входа стоит каменная собака. Хотела она вскочить в пещеру за человеком и окаменела».

Ушактал является центром хошутских коней. Они больше ростом, нежели торгутские. За потай от Ушактала следы старого укрепления времен завоеваний Андижана и Ферганы. Много комаров. Дикие гуси.

4 апреля

«Старый хан решил передать сыновьям тамги (печати) на правление хошунами. Были тамги золотые, серебряные, медные и одна была деревянная. Говорит жена хана любимому сыну: „Возьми, сынок, деревянную тамгу, не бери золотых“. Разобрали тамги ханы. И сказал старый хан: „Небо создало воду. Испытаем тамги водо. Которая тамга выше, та выше и останется“. И осталась деревянная тамга на воде, а золотые и серебряные ушли под воду».

На Черном Иртыше много золотоискателей. Десятки тысяч. Золото – всего на две четверти под землею. Дуту посылал отряды солдат перехватить искателей, но, дойдя до золота, все отряды исчезали.

Сегодня чудесный день. Со всех сторон показались горы: синие, сапфировые, фиолетовые, желтые и краснобурые. Серое небо и жемчужные дали. По руслу широкого потока доходим до Кара-Кизыл, то есть «черно-красный». Название дано верно, ибо скалы из черного и красного крупнозернистого гранита. Тишина пустыни. Насколько лучше эти уединенные лянгары, нежели города и грязные базары.

Только подумать, что мы могли идти четыре дня уединенными горами, среди дальних снегов. Сегодня показалась первая низкорослая хвоя. За весь день, за семьдесят четыре версты, лишь один убогий лянгар с плохим колодцем в «сто аршин» глубиной. За вест день лишь два маленьких каравана тощих ишаков. Точно идете не большой китайской дорогой, а по новой, неоткрытой стране. Из гор торчат слои черных сланцевых и угольных образований. И вся пустыня замерла, ожидая шаги будущего.

5 апреля

Просто беда с цириками. Заваливается спать на арбу, и не только наши, но даже свое ружье не бережет. Ночью люди какого-то проезжего амбаня хотели выбросить наших коней из лянгара.

А горы так хороши! Стоят темно-бронзовые с зеленоватыми и карминными пятнами. За горами опять пустыня с темными гальковыми скатами, усеянными светло-желтыми кустиками. Целый ковер Азии.

Днем жарко. Помогает восточный ветер. Прошли девять потаев до бедного местечка Кумыш. Какое-то обобранное, растерзанное селение. Два разбитых необитаемых лянгара. Когда-то что-то здесь было. Е. И. спрашивает: «Но ведь ездят же здесь даотаи и амбани? Неужели они останавливаются в такой грязи?» Сулейман смеется: «А им-то что? Этим амбаням?! Была бы трубка опия да баба! И в любой грязи проваляются!» Видно, не велико уважение к властям. От путников из Хотана доходит неясное сведение о смещении даотая Ма.

Молчат барханы. В голубой дымке залегли горы. Вспоминается характерный случай. Путешественники из Китая в Тибет рассказывают, как на границе для досмотра были оставлены нянька с ребенком. Оказалось, что пограничный служащий накурился опиума, жена его была занята по хозяйству, и няньке пришлось выполнять обязанности таможенного стражника. Это было напечатано в шанхайских газетах.

В прошлом году калмыкам-богомольцам не было разрешено пройти в Тибет на поклонение святыням. Такое запрещение очень многозначительно.

Сегодня уже начинается китайская пытка – начинается жара, которую мы избежали бы по хошутской горной дороге. Нынче очень ранняя весна. Говорят, снег в Урумчи уже сошел. Вечером выговариваем Сулейману за его привычку пускать в ход нагайку по человеческим спинам. Он удивлен: «Да как же иначе мне с дунганином или китайцем дело иметь? Разве они понимают рассуждение? Или он тебя взял, или ты его взял. Вот вчера мафакеш-дунганин отчего быстро ехал? Потому что с утра дали ему пинка хорошего. А сегодня, наверно, поздно придет». Так здесь и живут – целая цепь зла.

6 апреля

Жаркий день. Сперва пустыня со многими буграми и скалами вокруг. Через восемь потаев вошли в красивое ущелье. Шли им около семи потаев. Сине-черно-бронзовые скалы, все в трещинах. Полная безводность. Разрушенные лянгары по пути. За весь день встретили всего один караван ишаков и два всадника. Самая большая дорога представляет из себя каменистую пустыню. От семи утра до четырех с половиной не видно никакого движения по дороге. Если бы мы шли горами, то завтра уде пришли бы в Урумчи. Ночуем в Аргай-Булаке – уединенный лянгар среди бронзовых гор. Говорят, что здесь тоже была война с Андижаном. Высоко в песчаниковой скале видна пещера. Подходы к ней все обвалились.

7 апреля

По бесчеловечности генерал-губернатора мы идем жарким ущельем. Разнообразные песчаниковые формации; но все это в Ладаке гораздо красивее. Среди песков вдруг ярко зеленеет каемка травы. Значит, из скалы нежданно бьет родник звенящей воды и растекается по песку. Конечно, можно бы легко собрать драгоценную влагу в обработанное русло, можно бы легко починить каменистую дорогу, но, конечно, улучшение края не входит в круг занятий китайской администрации. После небольшого перевала входим на палящую равнину. Е. И., задыхаясь от жары, говорит: «Это не губернатор, а старое чудовище». Действительно, заставить иностранцев четыре дня идти лишней палящей дорогой – бессмысленно и бесчеловечно. Все равно что сказать американцу: «Можете ехать из Нью-Йорка в Чикаго только через Новый Орлеан». Среди песков, среди молочной мглы синеет Токсун. Всего на день пути лежит Турфан, и из его девятисотфутовой ямы пышет жар. Как легко представить себе, что летом в Турфане даже местные люди умирают от жары.

В Токсуне деревья все уже ярко-зелены. Посевы густо зеленеют. Стоим на берегу реки, бегущей многими рукавами. Лишь бы опять не было драки. Сегодня рассвет начался безобразной дракой. Сулейман избил Суна, и тот в крови прибежал к нам. Необходимо скорей освободиться от Сулеймана. Это животное не понимает никаких убеждений, и главное его преследование направлено на Суна за то, что этот не крадет. А в основании всего виноват в драках сам дуту, который арестовал наше оружие и возит его запечатанным напоказ всей провинции. Если бы револьверы были при нас, то и люди относились бы иначе. Жарко, даже в пять часов жар еще не спадает. Ночь тоже не принесла прохладу в палатки.

К вечеру приводят коней на реку. Проводят перед нами. Не купим ли? Цена от трехсот до тысячи лан. Красивый буланый конь. На спине черная полоса. Посадка головы напоминает зебру или кулана. Нет ли в породе карашарских коней скрещения с куланом?

Приходит в сумерках дунганин – китайский доктор. Говорит по-русски. Почему? Оказывается, жена его русская семиреченская казачка. Вот идет и она сама в розовых штанах и кофте, с ней черненькая девочка. И под звездами Токсуна звучит тихая жалоба на жизнь. С тринадцати лет родня продала ее дурганам. Бежала она. Там пришла революция. Родня ее исчезла. Пришел голод. И вот казачка оказалась в китайском наряде. «Скучно мне. Не о чем говорить с ними. Грязь у них. Теперь опять тянемся к России. Муж мой хочет в России быть. Купила я себе девочку – сартянку. Заплатила за нее двенадцать лан. Сделала я себе из холста вроде палатки, поставила ее в комнате – лишь бы грязь их прикрыть. В Урумчи много наших казачек от нужды за китайцев пошло. И образованные, и портнихи хорошие пошли за дунган.