Лобсанг Рампа - Шафранная мантия. (THE SAFRON ROBE) Страница 5

Музыканты продолжали играть до тех пор, пока не выбились из сил. Девушки исполняли свои эротические танцы, пока и они не свалились от усталости. Только тут Гаутама обратил на них внимание. Он с ужасом взирал на неуклюжие позы лежащих музыкантов. Потрясенный, он смотрел на побледневших от усталости обнаженных девушек. Когда с их лиц исчез здоровый румянец, косметика казалась до уродливости яркой.

Еще раз он осознал, как скоротечна и преходяща красота, как быстро она исчезает, как грустна и мимолетна жизнь, как кричаще и безвкусно выглядят женщины, когда их танцы подходят к концу. Он решил бежать, решил бежать от всего, что знал, в поисках успокоения, где бы оно ни находилось.

Его отец удвоил, а затем утроил охрану дворца. Мать рыдала в истерике. Его жена — несчастная женщина — потеряла сознание, а все девушки дворца, словно сговорившись, рыдали в одни голос. Маленький сын Гаутамы был еще младенцем и не мог понимать, что происходит вокруг, однако он тоже плакал, глядя на окружающих. Королевские советники беспомощно разводили руками и изливали потоки никому не нужных слов.

Несколько дней Гаутама обдумывал план будущего побега. Охранники во дворце хорошо его знали. Однако люди в королевстве не знали его вообще, потому что он редко покидал дворец. Наконец, когда он был на грани отчаяния, разум подсказал ему, что нужно перехитрить лишь нескольких охранников. От одного верного слуги, который был щедро вознагражден и немедленно покинул королевство, он получил старую изорванную одежду, какую носят только нищие. И вот однажды в сумерках, перед тем, как ворота замка должны были закрыться на ночь, он надел эту одежду, взъерошил волосы, испачкал лицо и руки грязью и выбрался за город вместе с толпой нищих, которых выгоняли на ночь.

Он ушел в лес, подальше от основных дорог, подальше от людей. Он очень боялся, что неопытность в повседневной жизни выдаст его. Всю ночь он брел, стараясь добраться до границ отцовского королевства. Он не боялся ни тигров, ни других диких животных, рыщущих в ночи; всю свою жизнь он был настолько огражден от любых тревог, что даже не подозревал о существовании этой опасности.

Тем временем в замке его побег был обнаружен. Было обыскано все здание, все окрестности и парки. Король метался и отдавал распоряжения. Повсюду в готовности стояли вооруженные охранники. Однако поиски не увенчались успехом, и все отправились спать, чтобы с рассветом их продолжить. Король был разгневан не на шутку, о чем можно было судить по воплям и плачу, которые доносились из дворца.

Гаутама пробирался по лесу, по возможности избегая встреч с людьми и не отвечая ни на чьи вопросы. Он питался зернами, ягодами и плодами, а жажду утолял водой из холодных чистых источников. Однако вскоре рассказы о странном бродяге, который ведет себя очень необычно, достигли дворца. Слуги короля отправились на поиски, но не смогли обнаружить беглеца — Гаутама прятался в чащобе, куда всадники на лошадях не могли пробраться.

Отчаявшись, король приказал всем танцовщицам отправиться в лес на поиски Гаутамы и заманить его обратно в замок. Много дней они расхаживали по лесным просекам, стараясь попасться на глаза Гаутаме, и исполняли свои самые соблазнительные танцы. Дойдя в конце концов до границ королевства, Гаутама перестал скрываться.

— Я отправляюсь на поиски духовного мира и никогда не вернусь, — сказал он родным.

Жена пала перед ним, держа ребенка на руках. Но Гаутама не обратил внимания на ее мольбу. Он развернулся и продолжил свой путь».

Индийский Учитель продолжал историю, которую мы знали не хуже его:

— На почве прогнившего индуизма возникла новая религия. Это было учение, которое могло вселить надежду и даровать покой. На этом мы закончим наше занятие и вернемся к разговору о Гаутаме после перерыва. А сейчас все свободны!

Ученики поднялись и, уважительно поклонившись Учителю, вышли из комнаты. Мне же было не до этого. Я обнаружил, что мантия у меня оказалась приклеенной к ране на ноге запекшейся кровью. Учитель вышел, так и не взглянув на меня. Ощущая сильную боль, я сидел и не знал, что мне делать. Вошел старый хромой монах и удивленно посмотрел на меня.

— Я видел, как ушел Учитель и пришел вымыть пол, — сказал он.

— Что с тобой?

Я рассказал ему, как открылась моя большая рана, как из нее потекла кровь, и как я старался «заклеить» ее своей мантией.

— Тс-с! Тс-с! — прошептал старик и убежал так быстро, как только мог на своих больных ногах. Вскоре он вернулся с врачом.

Боль жгла подобно пламени. Казалось, что с меня сдирают кожу.

— Эх, сынок, — сказал врач, — видно, ты родился для неприятностей.

Затем он посмотрел на меня и пробормотал:

— И все-таки, почему некоторые из этих Учителей настолько грубы, бесчувственны и ничего не понимают?

Он закрепил у меня на ноге травяной компресс и помог мне подняться.

— Теперь тебе будет лучше. Я дам тебе новую мантию, а эту выброшу.

— О! Господин врач! — воскликнул я испуганно, а колени у меня затряслись от страха. — Я не могу надеть новую мантию, потому что все тогда будут думать, что я новичок, который был совсем недавно принят в монастырь. Лучше уж я оставлю себе эту.

Старый врач засмеялся и сказал:

— Пошли со мной, мой мальчик, пошли. Вместе придумаем, что нам сделать, чтобы справиться с этим затруднением.

Вместе мы прошли по коридору туда, где находился кабинет врача. Столы, ниши и полки в нем были заполнены травами, порошкообразными минералами и предметами, которых раньше я никогда не видел. Тибетцы обращаются за медицинской помощью только в крайнем случае. Мы никогда не пользуемся аптечками первой необходимости. Во всем мы полагаемся на заботу Природы!

Конечно, мы вправляем вывихнутые суставы и зашиваем глубокие раны. Для этой цели используется хорошо прокипяченный, длинный конский волос. Чтобы зашивать очень глубокие раны, мы используем длинные волокна измочаленного бамбука. Бамбук применяется также в качестве дренажной трубки, которая вставляется в тело, когда требуется отвести гной из внутренних полостей. Чистый, вымытый мох сфагнум способствует заживлению ран, если его использовать в качестве пористого материала для компрессов, применяя вместе с травяными мазями или без них.

Врач отвел меня в ту часть комнаты, которой я сразу не заметил. Из кучи старых и заштопанных мантий он вытащил одну. Она была чистой, в нескольких местах аккуратно зашитой и сильно полинявшей. У меня загорелись глаза, когда я представил себе» что в этой мантии я буду выглядеть как человек, живущий в монастыре уже очень давно. Врач предложил мне раздеться. Я подчинился, и он еще раз осмотрел мои раны.

— Гм! Ты слишком худой. В твоем возрасте следовало бы весить больше. Сколько тебе лет? Я ответил.

— Да? Мне казалось, что ты на три года моложе. Гм! Да ты уже настоящий мужчина! Попробуй, надень эту мантию.

Я выпятил грудь и старался стоять прямее, чтобы выглядеть больше и выше, но ноги не слушались меня. Мантия была слишком велика для меня, и я старался скрыть это.

— Ничего, — сказал врач. — Ты еще немножко подрастешь, и она придется тебе как раз впору. Она твоя. До свидания!

Было время обеда, и поэтому я торопился поесть до начала дневных занятий. Я уже потерял много времени и теперь, придя на кухню, сбивчиво объяснил, что со мной произошло.

— Ешь, ешь, мальчик, — сказал дружелюбный, измазанный сажей повар, щедро наполняя мою чашку.

Солнечный свет вливался в окно. Я стоял, упираясь локтями в оконную раму, ел и выглядывал на улицу. Внизу стоял монах, и я почувствовал непреодолимое желание выплеснуть на него из чашки немного тсампы. Искушение было столь сильным, что я не удержался и подшутил над этим ничего не подозревающим человеком.

— Еще, парень? — спросил повар с некоторым удивлением. — Еще?! Похоже, что ты неделю не ел, или, быть может, ты пытаешься накормить кого-то за окном?

Наверное, я выглядел виновато, потому что он раскатисто рассмеялся и предложил:

— Давай я тебе насыплю в чашку золы?

Мое веселье не могло продолжаться вечно. В чашке больше ничего не было. Внизу же толпа раздраженных монахов вытирала свои испачканные макушки и подозрительно оглядывалась. Один из них даже направился на кухню. Я поспешно выскользнул в коридор и принял самый беззаботный вид. Повернув за угол, я увидел, что мне навстречу направляется возбужденный монах. Он не был уверен, видел ли он снизу именно меня.

— Покажи мне свою чашку, — прорычал он. Приняв как можно более невинный вид, я вытащил чашку из своей мантии и протянул ее для осмотра.

— Что-нибудь не так, сэр? — спросил я, — Это действительно моя чашка.

Монах тщательно обследовал чашку в поисках следов сажи, которые я предусмотрительно удалил. Он уставился на меня с нескрываемым подозрением, а затем, возвращая мне чашку, сказал: