Геннадий Белимов - Загадочный Волжский Страница 6

Одна из камер открыта. В узкой нише видно потемневшее дерево гроба. От крышки отщеплен изрядный кусок доски. «Верующие поотдирали на память о святыне, — шепотом поясняет Валентина Александровна.

Монастырская братия и зажиточные миряне хоронились все в одном месте, скопом, в так называемых «братских» могилах. Их две — «Старая» имеет захоронения до 1700 года, «Новая» — по настоящее время. В них находится по нескольку тысяч останков людей. Всего же Псково — Печерскому монастырю свыше пятисот лет. Отец Алексий показал Новое братское кладбище. Вход в него закрывала большая икона Матери Божьей Скорбящей, темный лик которой тускло освещал огонек тяжелой бронзовой лампады на тонких цепях. Скрипнули ржавые петли, в темноте проглянули какие–то неясные очертания…

Это были гробы. Они стояли рядами, плотно, до самого потолка заполняя просторный тоннель, уходящий куда–то вдаль. Их были сотни. Некрашеные, с черными крестами на крышках, гробы громоздились друг на друге, словно дрова в поленице. Многие перекосились, завалились на одну из своих граней. Их никто не поправлял…

Потеряв даже собственные имена, это скопище останков представляла собой печальное кладбище пустых надежд на воскрешение в день Страшного Суда. Подобными захоронениями, по–видимому, соблазнялись и верующие Безродного — Лукьяныч много о том говаривал.

…Покидаю монастырь с явным чувством облегчения, точно ухожу от разукрашенной цветами могилы. Все выше из оврага ступеньки, и все ярче дневной свет, активнее жизнь. По шоссе снуют автомобили, подъезжают автобусы с экскурсантами, слышатся смех и гомон людей. Подземелье с гробами остается, словно гнетущее видение из тягостного сна.

В Ленинграде с утра дождь. Серые, отяжелевшие от влаги тучи низко нависли над городом, безостановочно и монотонно, словно из огромной лейки, сея на дома, мостовые, зонтики прохожих мелкие холодные струи. Даль прямых улиц, фасады величественных зданий теряются, тонут в мутной занавеси воды. Она хлещет из водостоков, ручьями бежит вдоль бордюра тротуаров. Дождь идет уже много часов.

Иногда я прислушиваюсь к шуму потока в каком–то желобе под крышей: похоже, он нисколько не ослабевает. Может быть, из–за ненастья, здесь, под сводами бывшего Казанского собора, как–то по–особому уютно. Высокие, под потолок, шкафы с книгами в старинных переплетах, с золотым тиснением старославянских, латинских названий на корешках, тесно обступили комнату. Теплый свет лампы льется на желтоватые страницы с бесчисленными «ятями» в словах. На оглавлениях книг, которые я листаю, даты: «1832 годъ», «1847», «1887» — и оттого совсем незаметно течет время.

Сюда, в книгохранилище Музея истории религии и атеизма, мы с заведующей сектором кандидатом исторических наук Любовью Исааковной Емелях долго поднимались по крутой винтовой лестнице. А перед этим была встреча, в ходе которой выяснилась, что заочно Любовь Исааковна со мной вроде как знакома: готовила ответ на наш запрос о безродненском монастыре и его подземельях. Вот, кстати, это письмо. Достаточно было беглого взгляда на его страницы, чтобы выяснилась и другое — единодушие в вопросе о целях создания подземелий.

«…По нашим предположениям, создание этих пещер могло быть предпринято в подражание таким монастырям, как Псково — Печерская и Киево — Печерская лавры….Естественно предположить, что эти пещеры создавались с целью захоронений, с целью приобретения соответствующего престижа и известности в кругах верующих….Аппетиты заштатного монастыря расценены властями как дерзость, непозволительная для него….Ни в каких литературных, статистических и географических источниках сведений о естественных или искусственных катакомбах под Царицыном нет» — значилось в тексте письма.

Словом, нам было о чем поговорить. Но вот список литературы в конце письма серьезно расстроил: такими книгами наша областная библиотека не располагала. А взглянуть на них мне показалось очень важным. Словно было у меня какое–то предчувствие. Так я оказался в книгохранилище музея. Не без волнения раскрываю толстую, в старинном переплете, книгу с тончайшими графическими рисунками — «Описание Киево — Печерской лавры с присовокуплением… также планов лавры и обеих пещер» 1826 года издания. Осторожно перелистываю пожелтевшие страницы, рассматриваю гравюры — и вдруг… Дрогнуло сердце. План Ближних пещер мне определенно знаком!

Кладу рядом схему безродненских подземелий — сомнений нет: у меня если не точная, то достаточно очевидная копия киевских пещер! Та же прихотливая затейливость лабиринта, замкнутость контуров, келейки… Отдельные элементы катакомб тысячелетней давности в точности повторялись в заволжском варианте. Можно подумать, что их создатели обладали планом киевских пещер или же были хорошо знакомы с расположением ходов.

Теперь я понимаю, почему странное переплетение галерей безродненского монастыря вызывало ощущение какой–то нелогичности, заданности, невольно наталкивало на поиск или определенных закономерностей в такой конфигурации, или… или исторических аналогий.

И аналогия нашлась! Стало окончательно ясно, что в далеком селе на Ахтубе замышлялось подобие Киево — Печерской лавры, а богомольный странник Андрей Лукьянович, скорее всего, был знаком или какое–то время жил в знаменитом монастыре. Откуда бы тогда его знания о конфигурации Ближних пещер?

— То, что монах ушел из Киева в далекие степи Поволжья, как раз не удивительно, — рассказывает Емелях, когда позже мы обсуждаем удивительную находку. — Лавра «славилась» не только молитвами и чудесными происшествиями, но и темными сторонами своей жизни. Богатство и безделье не вели к миру среди братии. Борьба за высшие должности в монастыре сопровождалась интригами, клеветой, драками, даже убийствами. Да–да! Тому есть немало свидетельств в летописи обители. Поэтому ее члены нередко покидали монастырские стены, оседали в других местах, организовывали новые скиты. А наиболее честолюбивые и фанатичные, как например Черкасов, тщились даже новые лавры возводить.

Вообще же в дореволюционной России поклонение различным мощам «святых» было известной практикой. Церкви объявляли нетленными останки многочисленных божьих угодников, привлекая толпы паломников, в результате существенно пополнялись ризницы и кладовые церквей и монастырей. Подобное из «чудес», как мы убедились, вполне рукотворно готовилось и в заволжском селе. Но, видно, неудачное время выбрали богомольцы — пошел отсчет двадцатому веку…

Кстати, выяснилась и затея Лукьяныча с колодцем. Оказывается, в Киево — Печерском монастыре тоже был подземный колодец, вода из которого объявлялась «святой» и широко шла на продажу. Она действительно долго не портилась, потому что в основание сруба был замурован серебряный котел. Ну а действие серебра на воду всем известно. Андрей Лукьяныч, стало быть, знал секрет колодца и собирался позаимствовать для своих целей и это «чудо».

Так окончательно прояснилась загадка безродненского лабиринта.

Интересные свидетели

Однако история с подземельями имела небольшое продолжение.

Вскоре после возвращения из Ленинграда мне стало известно, что совсем неподалеку, в селе Заплавном, и поныне здравствуют две бывшие монахини из безродненского монастыря. Одну звали Устиньей, имя другой Настя.

Это был сюрприз!

Побывать у монахинь показалось чрезвычайно важным. Вдруг им известно, что могло храниться в ходах из предметов культа, книг? К тому же у старушек могла быть фотография монастыря. Что он из себя представлял, насколько был интересен в архитектурном отношении?

В один из выходных дней поехал. Дом монашек нашел легко — местные бабули понятно объяснили.

В калитке аккуратного домика едва не столкнулся с опрятного вида седоголовой женщиной, которую за руку куда–то тянула девочка лет пяти. На вопрос об Устинье она закивала головой и хотела было вернуться со мной в дом, да внучка отчаянно запротивилась: как я понял, из–за «мультиков» по телевизору.

В горницу меня провела пожилая, с частыми нитями седины в волосах под выгоревшим цветастым платком, в скромной штапельной блузе и длинной темной юбке, женщина, подслеповато вглядывавшаяся на свету в мое лицо.

— Не пойму кто, — с сожалением сказала она, — совсем слепая стала.

Я объяснил.

— Устя? Сейчас, сейчас. Только не слышит она. Старая. Так и живем — одна глухая, другая слепая, — подобие улыбки отразилось на морщинистом, со склеротической краснотой щек, лице.

Она тяжело перешагнула порог соседней комнаты.

Я огляделся. Весь правый угол горницы заполняли разные по размерам и исполнению иконы. Были среди них кустарные поделки в киотах из папье–маше, но две–три иконы, писаные маслом, выделялись мастерством исполнения, сдержанной простотой. Перед образом Богоматери в громоздком фигурном окладе из золоченой фольги светился в лампадке крохотный ноготок пламени. На столе под иконостасом лежал толстый молитвенник с восьмигранным тисненым крестом на ветхом грязно–сером переплете. Других книг не было видно.