Алекс Гонсалес - Бессмертие. Тайное знание Древней Руси Страница 6

Почему для устройства тюремной планеты было выбрано отражение совершенного мира, отражение Тройи? Вероятно, в этом выразился изощренный садизм наших тюремщиков. Отчасти это связано с желанием совместить функции удаленного от центра хранилища особо ценных артефактов, запасного законсервированного галактического командного пункта, испытательного полигона и тюрьмы. Какая экономия кадровых ресурсов! Персонал тюрьмы одновременно является еще и хранителями, и лаборантами.

Но не только это. Тройя-Земля — место, куда приходят боги. И откуда некоторым из них удалось уйти...

«Тайное Знание» и Петербургская Ведь

Пока я, разглядывая медленно проплывающие за окном дома, заборы и человеческие фигуры, предавался этим или подобным размышлениям, мой попутчик, накинув легкую куртку, уже направился к выходу из вагона, дабы прогуляться на воздухе и купить какой-нибудь снеди к столу.

Вот и перрон. Бестолковая толкотня разношерстного люда; пожилые женщины, торгующие вареным картофелем, огурцами, яблоками, водкой и сигаретами; шныряющие всюду дети; обвешанные чемоданами и узлами спешащие пассажиры и никуда не спешащие местные деклассированные элементы, бдительно поджидающие первой же возможности что-либо стащить или выклянчить.

Мое Отечество! Отечество — в прямом смысле, ведь русский я по отцу. По матери я мексиканец. Но ни русским, ни мексиканцем я себя никогда не ощущал. В детстве и юности я считал себя американцем, гражданином великой страны, и гордился этим. Но, к счастью, это прошло. Я довольно рано понял, что миром правят не президенты, не короли и даже не олигархи, а совсем другие силы. Для них что Америка, что Россия, что Китай — всего лишь разные блоки тюремного комплекса, шахты и цеха, в которых заключенные — полуживотные-полуроботы — добывают и перерабатывают ценнейшее сырье, испытывая на своей шкуре новейшие технологии порабощения и отбывая свое бессрочное, не ограниченное ничем, даже смертью, наказание.

Я не «гражданин Мира» — для Мира я такой же бесправный заключенный, как и остальные. Я вообще не гражданин. И все же сейчас я вынужден играть в примитивную игру, изображая собой жителя России. Слишком многие ниточки тянуться сюда, в разные уголки этой необъятной страны. Недаром именно здесь на протяжении многих тысячелетий не прерывается традиция бессмертных ведунов, с одним из представителей которой мне посчастливилось только что познакомиться.

Во время рассказа Федора Ивановича я многое узнал из нескольких параллельных потоков его мысле-речи, направленных мне и не только мне. С подобной техникой передачи знаний я уже имел дело: и колдуны-индейцы, и тибетские ламы, и кое-кто еще постоянно пользуются ею. В буддизме сохранилось прямое описание такого способа общения: когда Будда Шакъямуни произносил какую-нибудь проповедь, каждый слышал ту ее часть, которая была обращена к нему. Таким образом, параллельно могло идти до 84000 различных потоков информации, т. е. ровно столько, сколько видов живых существ есть во Вселенной. Сейчас многослойная передача информации используется как для конспирации, так и для оберегания еще не подготовленных адептов различных учений от опасных для них знаний. Тем забавнее наблюдать пыжащихся и тужащихся новичков-профанов в их тщетном стремлении узнать, ухватить какое-нибудь «тайное знание». Какую массу денег и времени тратят они, скитаясь по экзотическим странам и монастырям в надежде, что там их научат какой-то особой тантре-мантре, как трясутся над рассыпающимися от ветхости манускриптами. Но все, что они находят и получают, — всего лишь более или менее красивая обертка. То, что завернуто в нее, ускользает от внимания невежд. А ведь самое что ни на есть тайное знание сейчас фактически общедоступно — но простаки ежедневно проходят мимо, бегут вдаль, пытаясь достичь линии горизонта — только там, за этой линией Тайна! Даже я не удержался, чтобы не подшутить над любителями таинственного, использовав в названии этого тома слова «тайное знание». Да не может знание быть тайным, как свет не может быть темным! Все, о чем я пишу, совершенно очевидно. А знание — оно либо есть, либо его нет. Если же на обертке написано «Тайна», то, скорее всего, развернув ее, вы обнаружите все что угодно, кроме Знания.

Я написал, что мне «посчастливилось» познакомиться с Федором Ивановичем, но на самом деле мы и не могли не познакомиться, поскольку именно это будущее знакомство уже долгое время влияло на мою жизнь, структурировало ее, было причиной многих событий, в конечном итоге приведших к нему.

Моя встреча с Россией началась в Петербурге. Сначала это было заочное знакомство — по книгам русских писателей и дневнику моего отца.

Петербург представлялся мне одним из самых загадочных мест на планете.

Построенный триста лет назад на пустом и диком месте безумным царем, во всем следовавшим прямым указаниям учителей из серого Ордена, проклятый при основании, воспетый в русской классической литературе, неоднократно переименованный, потерявший миллионы жителей во время многочисленных войн и революций, он был и остается мистическим центром России.

Меня связывают с Петербургом особые отношения. Начать хотя бы с того, что здесь, на Васильевском острове, родился мой отец. В его дневнике я прочел написанные им уже в эмиграции стихи. В основном это были слабые, почти юношеские вирши без начала и конца, так — поток сознания. Но две строчки врезались мне в память: «Ни страны, ни погоста не хочу выбирать, на Васильевский остров приползу умирать...»[8] Ему не удалось сделать этого. Я же приехал сюда с несколько иными целями: не смерть я здесь искал, но кончики нитей, вплетающихся в узор истинного Бессмертия. Какими конкретными результатами должны были увенчаться мои поиски? Я не знал. Точнее, понимал, что результатом может быть все что угодно.

Остановившись в гостинице «Прибалтийская», расположенной на самом берегу Финского залива, я в первый же день приступил к «охоте на лис». На Васильевском острове я довольно быстро выявил несколько аномальных зон: возле самой гостиницы, на углу улицы со странным названием «Шкиперский проток» и Гаванской улицы, на Смоленском кладбище, на 16-й линии, и т. д. Я посетил даже родильный дом, в котором отец появился на свет. Старушка-старожилка показала мне тщательно заложенный кирпичами парадный подъезд, поведав легенду о том, что когда-то здесь родился Дракон-Антихрист, и всех младенцев, проносимых после него через те же двери, постигала страшная судьба. Так что пришлось сделать другой вход, а этот замуровать цементом, замешанным на святой воде с землей от склепа петербургской юродивой — Ксении Блаженной...

Кроме Васильевского, мною был исхожен и изучен весь центр города. Руководствуясь дневником, словно путеводителем, я чувствовал себя так, будто вернулся в свой город, хотя и не был здесь никогда. Я бродил по набережным каналов и рек, особенно в старой центральной части, к счастью, до сих пор неухоженной и необустроенной, сохранившей благодаря этому свою уникальную энергетику. В особенности меня привлекали набережные канала Грибоедова (или Грибонала, как для краткости зовут его местные жители). Поначалу я, как и многие, полагал, что назван он в честь русского писателя-дипломата с трагической судьбой, автора пьесы «Горе от ума». Но нет! Его назвали в честь инженера, предложившего новую систему канализации — великое благо для великого города... Впрочем, извините, если здесь усматривается некое противопоставление, это не входило в мои планы. Всего лишь одна из многих иллюстраций парадоксальности Невской столицы.

Извилистая набережная Грибонала вела меня по старому городу: от Кокушкина моста возле Сенной площади — местности, где разворачивалась драма жизни Федора Достоевского и его героя Родиона Раскольникова, — до места слияния канала с рекой Фонтанкой. Далее самыми глухими кварталами старого Петербурга, я шел в сторону Коломны — к печально известной благодаря находящейся на ее берегах психиатрической больнице реке Пряжке... И вдоль Мойки, мимо Новой Голландии, возвращался в торжественный, парадный, «столичный» Петербург с его дворцами, соборами, проспектами...

В течение недели этот путь был пройден мною неоднократно, но несмотря на постоянное ощущение, что истина где-то поблизости, конкретных результатов, кроме ощущения явной аномальности изучаемой местности, я так и не получил.

Однако к концу недели, когда я уже почти отчаялся обнаружить в своих поисках что-то конкретное, — и, надо сказать, такому упадническому настроению весьма способствовал промозглый, пробирающий до костей балтийский ветер, — так вот, в этот тяжелый момент все же появилась некая зацепка.

Дурная погода и не лучшее расположение духа завели меня в подвальчик одного из самых гнусных питейных заведений, какие мне доводилось посещать на этой планете. Это был клуб «Циникъ», располагающийся возле Исаакиевской площади. Я зашел туда, ведомый не только надеждой согреть продрогший организм, но и смутным предчувствием близкого выхода из сложившегося порочного круга.