Мэнли Холл - Ступени посвящения Страница 7

После восстановления своего образа в загробном мире тень Озириса посещает Изиду, и она рождает еще одного сына — от Святого Духа, ибо за все это время она не знала ни одного живого мужчины. Ребенка назвали Гарпократом, и Плутарх говорит, что он «родился преждевременно и был увечен на ноги». Гарпократа обычно изображают в виде обнаженной фигуры с одним вьющимся локоном с правой стороны, как египетский символ молодости или юности. Иногда он представлен с богато украшенным плюмажем или в двойной короне Южной и Северной империй. Его палец лежит на губах, что Плутарх интерпретирует как жест инфантильности и беспомощности. Греки и римляне, однако, истолковывали этот жест как символ молчания — и от этого произошла традиция прикладывать палец к губам для обозначения тишины или тайны. Статуи бога Гарпократа ставились у входов в храмы и святилища, где проводились таинства, в качестве знака о том, что в святых местах надо соблюдать тишину и тайну и что все посвященные связаны обетом благоразумия. Гарпократа иногда изображают стоящим, а временами — сидящим на цветке лотоса. Хотя его тело обычно выглядит детским, сформировавшимся, описанное Плутархом «увечье на ноги» не характерно для египетских рисунков. Поэтому кажется, что утверждения о его увечности следует изучить более внимательно. Сэмюел Сквайр, чей перевод «Изиды и Озириса» Плутарха наиболее часто цитируется египтологами, прямо так и пишет: «Увечный снизу». Член Королевского географического общества Мид, переводивший эту повесть гораздо позже, несколько по-другому расценивает слова Плутарха: «Слабый в членах от низа вверх». Такая разница в словах, хотя и едва заметна, может иметь неожиданное значение.

Существуют еще другие данные, содержащиеся в трактате Синезия «О Провидении», которые следует включить в наше резюме об Озирисе. Синезий придерживается мнения, что Озириса надо расценивать как реально существовавшего в истории царя, мудрый отец которого научил своего благовоспитанного сына всем тайнам божественной науки управления. К этому выводу Синезия привело желание удержать все размышления на эту тему в пределах разумного. Епископ-платоник, кажется, много позаимствовал из других источников или, возможно, каким-либо образом интерпретировал ограничения, наложенные на него обетами. Синезий — это честный и надежный автор, не склонный к мифам и легендам, представляющий истинно платоновский консерватизм в трактовке сути дела. Но все-таки Синезий был, вне сомнения, глубоко религиозным философом, посвященным в языческие таинства, до того как перешел в христианство. Томас Тэйлор считает, что трактат «О Провидении» был написан, когда Синезий был еще приверженцем язычества. Если это так, то трактат в самом деле является неискаженным, заслуживающим доверия и показывающим правдивую картину мистических традиций египтян, интерпретированную по понятиям платоновской метафизики.

Синезий вставляет в свое повествование большое описание добродетельного характера Озириса, который он противопоставляет погрязшей в пороке натуре Тифона. Он также приводит детальное объяснение процесса выборов, в результате которых Озирис взошел на трон Египта. Церемония выборов, описанная Синезием, это, очевидно, фрагмент некоего тайного ритуала, относящегося к инаугурации правителя таинства. Далее Озирис получает от отца тщательно проработанный труд, где в платоновском духе говорится об относительной власти добра и зла, и именно в этой части его предостерегают от злонамерений Тифона. Вероятно, самое главное предложение в трактате Синезия содержится именно в упомянутом писании. Отец Озириса говорит своему сыну: «Тебя также посвятили в такие Таинства, где есть две пары глаз; и когда те глаза, что вверху, видят, надо, чтобы глаза нижние закрыты были. А когда верхние глаза закрыты, надо, чтобы открылись нижние».

Эти слова, без сомнения, имеют тайный смысл и включены в повествование с тем, чтобы показать истинное значение всего круга Озириса. Синезий не описывает смерть Озириса — он просто говорит о его исчезновении и об окончательном возвращении его на трон. В последней части рассказа он также вводит «некоего философа из чужой земли». Этот философ предсказывает поражение Тифона и становится свидетелем возвращения царского венца Озирису. Далее Синезий говорит об этом философе: «Он также узнал про некоторые отдельные события, которые произойдут скоро, и про те, которые случатся по прошествии большого времени, а именно: что юноша Гор выберет себе помощником в битве волка вместо льва. Однако кем был волк — останется в тайне, которую выдать даже в форме сказки — святотатство».

Так выглядит любопытное предание о добром царе Озирисе — первой жертве, первой мумии и первом воскресшем из мертвых. Он умер и родился снова в трех лицах. Первое — как бог подземного мира, где он правит мертвыми праведниками. Второе — как Гор младший, где он защищает свою честь. И третье — как Гарпократ, бессловесное дитя. Последние два лица считаются воплощениями, или инкарнацией, его самого, хотя он существует и независимо от них в качестве судьи теней и правителя воскресения.

Почти все авторы, пытавшиеся истолковать круг Озириса, обращались к Плутарху. И кажется, египтологам ни разу не пришлось задуматься, а вдруг сей знаменитый жрец из Дельф намеренно извратил или запутал легенду? Или по-другому — перевел внимание читателя с истинных объяснений к неверным? Читая Плутарха, надо обязательно принимать во внимание два фактора. Во-первых, он был жрецом, посвященным в Таинства; в этом едва ли нужно сомневаться, если он говорит о себе: «Ибо мистические знаки хорошо известны нам — тем, кто принадлежит к Братству».

Очевидно, что, как посвященный, Плутарх не стал бы раскрывать тайное значение мифа об Озирисе. Ни один человек, обладающий саном или философским сознанием, почитающий богов настолько, чтобы служить им, не мог бы взять на себя грех богохульства и профанации своих Таинств. Более того, будь в этом трактате описаны какие-либо тайны ритуалов, он, вероятно, был бы предан страшной смерти или, по крайней мере, публично опозорен. Эти ужасы не были ниспосланы на его голову, и следовательно, книгу эту расценили как безвредную и поэтому, для нас не совсем информативную.

Что в «Изиде и Озирисе» Плутарха могут содержаться какие-то отголоски древней мудрости — нереально. Но мы можем выявить намеки на них, завуалированные, разбросанные по всей книге, в тех местах, где они понятны только человеку, знакомому с принципами учения. Проницательный читатель, вероятно, заметит, что Плутарх нигде, ни в одном из толкований, которые он приводит, не говорит, что оно подтверждено посвященными жрецами. Он просто выражается: «Есть некоторые, кто считает», «Есть еще одно толкование», «Другие предполагают» и т. д. Достойно сожаления то, что за несколько сотен лет египтологи позволили запутать себя «мнениями» Плутарха, когда на самом деле сей мудрый жрец не связывает ни себя, ни Братство с теми толкованиями, которые он приводит. По нашему мнению, внимательно исследуя каждое слово в трактате Плутарха, мы также должны проникать и в глубь значения каждого слова.

Второй фактор, который уводит чашу весов с плутарховскими толкованиями от отметки «истина», это состояние египетской метафизики в первом веке от рождества Христова. Если, как утверждает Бэдж, египтяне сами не знали значения слова «Озирис» уже задолго до нашей эры, то в каком упадке оказались старые обряды до Птолемеев? Если Плутарх основывает свои представления на популярных преданиях, то они явно неточны. И возможно, что самим жрецам были большей частью неизвестны истоки их учения. Не следует думать, основываясь на общедоступной литературе о Таинствах, что все жрецы были посвященными Высшего Ранга. Лишь малая часть их обладала тайнами своего ордена. Остальные довольствовались обрядом и ритуалом.

Согласно Джемсу Бонвику, «Писатели Египта эпохи Птолемея были разношерстным и самодовольным сословием, подобно грачам, укравшим одно или два пера у почтенного старого павлина и фланирующим с ним в глупом и смешном виде. Так как настоящие и высшие секреты веры были известны лишь немногим, вряд ли эта разношерстная публика получила их от Посвященных».

Перед лицом этих двух факторов плутарховы «объяснения» теряют свое значение. Уменьшается вероятность того, что они истинны или в значительной степени представляют мнение знающих египтян. Современный египтолог, однако, считает работу Плутарха отлично подходящей для его целей или, правильнее говоря, для его тщеславия. Существует известное предубеждение в среде ученых, что древность и невежество — синонимы. Приняв толкования Плутарха, возможно сохранить современное превосходство во всем. А признав, что Плутарх верно передал легенду, они могут продемонстрировать, что египтяне не обладали никаким тайным знанием, превосходящим наше или равным ему. Поэтому Плутарх расценивается как в высшей степени приемлемый авторитет, который объясняет все так мило, что можно закрыть это дело.