Пантес Киросон - "Очевидцы бессмертия" Страница 8

Мысли, которые проносились в моей голове, были не холодные и сухие, но живые, как существа со своей жизнью, образом и языком, они были похожи на людей с разным характером. И я так тонул в этих мыслях, что мне казалось, будто я всё время нахожусь среди множества людей и говорю с ними. Одиночества я больше не чувствовал.

Самое омерзительное было возвращаться к физическим ощущениям, то есть чувствовать себя вновь в теле и мгле подвала. Как хорошо было бы никогда в жизни не знать ни тела своего, ни подвалов!

Чаще всего в телесное сознание приводил меня шорох, сперва очень слабый, редко появляющийся, а потом усилившийся и участившийся. Это были крысы. Пока я ещё мог двигаться – крысы боялись, а когда ослабел и сидел совсем тихо, они стали чувствовать себя свободнее. А для меня самое важное было – не двигаться, иначе кружилась голова и тошнило. И стали меня крысы беспокоить, сделались до того храбрыми, что карабкались прямо по мне, грызли чувяки и брюки. А для меня, как я уже говорил, всякое движение .было трудным, утомляло. И когда одна из крыс укусила меня за ногу, то, хотя особой боли я не почувствовал (ноги уже были омертвелыми), всё же появилось неприятное ощущение, словно бы тошнило. Я напряг все свои слабые силы, кое-как нащупал конец проволоки и стал освобождать его. Руки ещё действовали настолько, что я смог отломать кусок проволоки. Долго трудился, сгибая её, пока она не разогрелась и отломилась. Тело моё разболелось, заныла спина, колени, стало дурно, и пронизывающий холод охватил меня. Но надо делать оружие против крыс! Я скрутил проволоку вдвое, и получился тяжёлый бич. Пососал из раны кровь – тошнота прекратилась, стало немного легче. Ногами я отодвинул от себя колючую проволоку, это было самым трудным: ноги стали деревянными, плохо повиновались, и я помогал руками. Вокруг меня образовалось немного свободного места. Я устроился поближе к дверям, так стало удобнее.

Не голод, а холод терзал моё тело. Но хоть горько и мучительно было сидеть на холодных и мокрых камнях, а как подумаешь, что жить осталось мало, сразу забудешь про все недуги. И опять спрашиваю себя: «Неужели жизнь есть только в теле, и жизнь есть тело?» Крысы, ненадолго успокоившись, снова стали нападать на меня. Я приготовился, и когда их собралось много, принялся бить прутом вокруг себя – и попал по нескольким. Пощупал – лежат, я ещё, ещё раз ударил, чтобы не ожили. Потом отбросил их подальше и слышал, как они шлёпнулись о стену. Не знаю, всех ли убил, но больше они не появлялись, и я снова стал устраиваться поудобнее.

Положив голову на колени, натянул куртку на голову, закутал себя, подышал в пазуху, чтобы накопить тепло. И правда, становилось теплее. Седалище и спина онемели от холода, но в пазухе образовалось тёплое укрытие для головы и, как мне казалось, от жути.

Снова утихла моя боль, занемела, а мысли освободились от телесных недугов.

Только бы не вызвали из подвала… Страшен и холоден подвал, но лучше оставаться в нём, нежели слышать ругань безбожных палачей и видеть их кровавые руки. Мне было уже и тут хорошо, и другого я ничего не хотел, только бы не трогали. Вот-вот что-то узнаю, решу и успокоюсь, а тогда – что будет, то будет. Ведь я ещё не решил о себе самого главного: умру ли я без остатка, или душа моя будет жить после смерти? До подвала я был верующим. А может быть, это и не вера была, а только страстное желание бессмертия? А теперь эта прежняя вера не даёт мне крепости…

Неужели всё, чему я верил и о чём говорится в Святом Писании, – только выдумка, как уверяют атеисты? Вот, жил на свете, радовался своей вере и страдал за веру в Бога, а теперь погибну в подвале, погибну навеки и без следа? Неужели это и есть вся жизнь?! Боже! Помоги мне, если Ты есть! Укрепи меня в вере! Поддержи веру! Дай знать чем-нибудь о Себе, дабы укрепить мою веру в Тебя!

Тихо и мертво кругом… Сердце у меня больно сжалось. Стеснило грудь, дышать нечем. О, как трудно! Полились слёзы, и дыхание освободилось.

И опять я спрашивал себя: «Если мне не дано знать о моём бессмертии, то для чего мне тогда дано знать о смерти? Для чего дано знать, что меня убьют, расстреляют, что я больше не буду существовать и что все люди умрут, исчезнут бесследно из мира? Лучше уж тогда ничего не понимать и не размышлять ни о жизни, ни о смерти, а жить так, как живут животные. Жизнь сама о них заботится и хоронит их, а меня только мучает мыслями о смерти.

Если бы Господь дал знать о Себе или о моём бессмертии, то я бы не оскорблял Его неверием и сомнением. Ведь Бог посылал ангела в темницу к Петру, и тот освободился. Бог боролся с Иаковом, вывихнул ему бедро… А я оскорбляю Бога моим отчаянием и неверием. Я жажду Его узнать, ищу Его, но, видимо, недостоин Его посещения. Тогда хотя бы прислал врага – свернуть мне голову в знак моего бессмертия, я и этому был бы рад и стерпел бы. Но и этого нет.

Или сообщил бы мне, что я буду кипеть в адском огне, и то была бы надежда, что когда-нибудь, хоть через 1000 лет, Бог смилуется, ведь Он – любовь и милосердие…

Но Он мне ни на что не отвечает, вот что ужасно!

Когда я перестал чувствовать своё тело, утихли все боли и недуги. Значит, тело совсем омертвело, застыло… И сознание моё изменилось, рассудок оставил меня. Но себя ощущать я не переставал. Было время, когда боль, недуги, страх за жизнь заглушали мысли, которые уносили меня далеко из подвала; теперь я уже не помнил ни о чём, не думал и о том, что нахожусь в подвале и что меня вызовут или убьют.

Я кого-то ждал. И ждал как будто бы старика: что вот-вот он придёт и, как обещал, уведёт меня за границу, в чужую землю.

Тишина… Только слышу внутри себя стук: сердце стучит медленно, но так сильно, что мне кажется, будто я весь качаюсь от этого стука. Хотя я и говорю, что стучит сердце, но воспринимал эти удары как идущие откуда-то снизу, и раскачивался в ритм им, как на качелях. И чем реже были удары, тем сильнее они меня раскачивали. И вдруг я снова ощутил, что сижу на крохотном кусочке земли, а вокруг – бездна… И я сижу, а меня всё больше качает… и не за что ухватиться, чтобы удержаться. Я ещё сильнее приник головой к груди, как бы держась за самого себя. И вот вижу… далеко-далеко подо мной, в глубине темноты, в бездне, засияла необыкновенным светом звёздочка, величиною с цветок, и до того красивая звёздочка или огненный цветок, что я устремил на неё очи мои, всё внимание моё, забыв об опасности и бездне. Качать меня перестало. Звёздочка же стала переливаться всевозможными цветами. Я глядел на неё, и мне стало как-то особенно радостно от её вида. Звёздный цветок стал подниматься из глубины бездны ко мне, и чем сильнее я в него всматривался, тем быстрее он приближался. Я не мог оторвать взора от этой чудесной звезды-цветка. Она приближалась и всё росла и росла. Она была совсем близко… Я висел во тьме над бездной… Сияние звезды перешло в ровный золотой круг. И вот этот золотой круг приблизился ко мне, пронзил меня своим сияющим огнём, вторгся в меня… И стало мне тепло до блаженства. И в это самое мгновенье моя голова вошла в плечи, потом в грудь, в свет и огонь сияющий. И когда это произошло, я услышал голос, зовущий меня: «Ну, сын мой, вставай! Я пришёл взять тебя отсюда».

И я почувствовал чью-то руку, прикоснувшуюся к моему правому плечу. От этого прикосновения я очнулся с таким чувством, словно я проспал, а мне надо куда-то торопиться.

ГЛАВА 3

Полёт над землёй. – Старец рассекает гигантского змея. – На вершине «вавилонской башни». – Рогатый истукан и треножник.

Подняв голову и открыв глаза, я обнаружил, что сижу в подвале, освещённом светом. Но это не был свет дня или лампы. Весь подвал был ярко освещён, а откуда исходил свет я не мог увидеть и понять. Я взглянул направо и увидел подле себя Старца, простёршего ко мне руку.

«Ну, сын мой, вставай, пойдём отсюда! Я поведу тебя за границу, как и обещал. Многое покажу тебе за той границей, чтобы ты многое узнал и не мучился бы душой».

И, Боже мой, какая радость! Я узнал в нём того старика-перса, который обещал перевести меня в чужую землю! Схватив его за руку, со слезами радости я стал рассказывать о том, что со мной сталось. Я продолжал сидеть, а он стоял подле меня. Вспомнив моих палачей, я стал умолять его спасти меня, я был как бы прикован к месту, и сам, без помощи, не смог бы встать и идти…

Невыразимо светлые и добрые глаза Старца смотрели на меня. Я изливал Старцу свои беды, смешав свой арест со сном в подвале, со зверями в яме, мне казалось, что всё это было одно. Старец, ласково улыбнувшись, сказал: «Успокойся, сын мой, всё, что ты видел, был короткий сон, а теперь ты проснулся – радуйся!»

И я сразу поверил, что то, действительно, был сон. Я вспомнил о ране на руке и хотел показать её Старцу, ведь я получил её наяву. Я взглянул на руку и вместо раны увидел на ней нечто, сиявшее, как драгоценный камень. На моей одежде и на земле подле меня блестели какие-то искры или огни, большие и маленькие, и всё светилось и переливалось… Я удивился этому, а Старец и говорит: «Что смотришь, сын мой? Это кровь твоя, которая капала из раны, так сияет».