Луис Ривера - Легионер. Книга 2 Страница 8

— Что иначе, обезьяна черная? — не выдержал я.

Сцевола схватил меня за плечо, но я сбросил его руку и сделал шаг вперед.

— Так что иначе?! Слушай, что я тебе скажу. Вы оставляете девчонку и убираетесь отсюда, прихватив эту падаль, своего Саллаха. Ясно?

— Зачем оскорбляешь, а? Или хочешь, чтобы мы и вам ваши поганые римские глотки перерезали? Как твое имя, солдат?

— Гай Валерий Крисп, декан первого манипула третьей когорты двадцатого легиона. И я тебе обещаю, что ни один из вас отсюда живым не уйдет, если сейчас же не сложите оружие.

Сириец рассмеялся. Остальные подхватили его смех. Они не были новичками в армии. У каждого за плечами было больше лет службы, чем у любого из нас. Наверное, в их глазах мы были зелеными новобранцами, возомнившими о себе бог весть что.

— Да что с ними говорить, пустим им кровь, да займемся девкой! — загалдели сирийцы.

Но тот, что говорил со мной, поднял руку, призывая их к тишине.

— Вот что, декан Гай Валерий Крисп, — ухмыляясь, сказал он. — Ты не хуже нашего знаешь, что может быть за убийство товарища по оружию в военное время. Я не хочу, чтобы меня казнили за то, что я убил римских солдат. Давай сразимся с тобой. Один на один. Без доспехов и щитов. Если победишь ты, забирайте девчонку, а мы пойдем искать другую добычу, и никто из нас не скажет о том, что сделал твой солдат. Если я тебя убью, вы отдадите нам его, — сириец кивнул в сторону Юлия, — уберетесь отсюда, и будете помалкивать. Идет?

— Командир, — встрял Кроха, — дай я с ним разберусь.

— Командир, Кроха, это моя забота, а не ваша, — сказал Юлий. — Я сам…

Он положил на землю щит и принялся стаскивать кольчугу. Но я его остановил.

— Юлий, ребята… Не вмешивайтесь. Стойте и смотрите, чтобы бой был честным. И не вздумайте встревать. Ко всем относится. Считайте это боевым приказом.

— Ну так что, декан, ты будешь драться? — нетерпеливо спросил сириец, теребя рукоять меча.

Вместо ответа я начал снимать доспехи. Сириец последовал моему примеру.

Вскоре мы стояли с ним друг напротив друга в одних туниках, с обнаженными мечами наизготовку. Остальные окружили нас, оставив свободным необходимое для боя пространство. Не было слышно ни подбадривающих выкриков, ни оскорблений в адрес противника. Все стояли молча, не выпуская на всякий случай оружие из рук.

Сириец был меньше меня, но не настолько, чтобы мое преимущество в росте сыграло какую-нибудь роль. Скорее, наоборот, будучи ниже и легче, он наверняка был быстрее. А если бой идет без доспехов, сила не важна, главное скорость и ловкость. К тому же, по первым его движениям, я понял, что передо мной действительно опытный боец.

Боялся ли я? Да нет. Я был слишком зол, чтобы по-настоящему бояться. Странно, у меня не было особых причин ненавидеть этих солдат. С ними я сражался бок о бок, мы воевали на одной стороне, делали общее дело, выполняли одинаковую работу… Девчонку же я видел впервые. Кто она такая? Обычная жертва войны. Только в этом городе за один сегодняшний день десятки, если не сотни таких как она, были изнасилованы или убиты. Война больше всего страшна для тех, кто оказался втянут в нее случайно. Мне ли было менять эти правила? Я не бог и даже не цезарь. Я простой солдат, который вдруг решил, что он не согласен с законами, древними как само время.

И все же в глубине души я был уверен, что поступаю правильно. Пусть я солдат, но ведь я еще и человек. Многие очень часто забывают об этом. Люди носят те маски, которые им удобны или выгодны, и со временем начинают считать эту маску своей истинной сутью. Срастаются с ней. И все их поступки отныне принадлежат не им, а завладевшей ими маске. Так мне подумалось тогда. Вряд ли есть просто плохие люди. Скорее всего, у них просто плохие маски. Например, солдат должен быть иногда жесток. Ничего не поделаешь, такое ремесло. Но почему-то для одних жестокость лишь необходимая иногда мера, а для других — едва ли не единственный смысл жизни. Разве дело только в характере человека? А случись так, что он не стал бы солдатом, а остался бы простым крестьянином? Был бы он тогда таким же жестоким? Или маска крестьянина позволила бы ему быть достойным человеком?

Я не знал ответов на эти вопросы. Но одно понял наверняка: быть хорошим солдатом — это не значит убить в себе все человеческое. Быть хорошим солдатом значит уметь забывать иногда о том, что на тебе надет военный пояс.

Сириец атаковал мощно и стремительно. Я едва успел парировать его выпад. Мой ответный удар был куда хуже. Ерунда, а не удар. Хорошо, что Бык не видел.

Дальше все пошло в том же духе. Сириец атаковал, я кое-как защищался, время от времени контратакуя, но как-то неубедительно, будто впервые взял в руки меч. Я просто не мог ничего поделать. Противник каждый раз опережал меня на какое-то мгновение. Но этого мгновения было достаточно, чтобы мой меч встречал пустоту. Его же удары сыпались одновременно с разных сторон, не давая мне ни секунды передышки. Только успевай поворачиваться. Если бы не суровая школа Квинта Быка, я уже давно был бы мертв. А так пока держался.

Единственная надежда была на то, что рано или поздно сириец выдохнется. Меч это не перышко и долго поддерживать такой темп боя нельзя. Будь ты хоть самый что ни на есть двужильный парень, усталость все равно возьмет свое. К тому же сириец был постарше меня лет на десять. А возраст в таких делах играет не последнюю роль. Словом, мне оставалось лишь беречь силы и ждать, когда противник допустит ошибку. И изо всех сил постараться не ошибиться самому. Не слишком красивая победа, конечно. Но когда дерешься за свою жизнь, о красоте как-то не задумываешься.

Первое волнение, которое всегда бывает в начале боя, улеглось, и я стал действовать расчетливее. А главное — спокойнее. Ярость нужна перед боем, чтобы заглушить страх. Или тогда, когда ты понимаешь, что обречен и все что тебе остается, забрать с собой как можно больше врагов. Во всех остальных случаях она только мешает. Не меньше, чем страх. Не меньше, чем жажда жизни. Не меньше, чем любое другое чувство…

Сириец по-прежнему раз за разом бросался в атаку, но теперь я предугадывал почти каждое его движение и без особого труда отбивал удары. Видя, что мою защиту не пробить, он решил изменить тактику. Теперь он заставлял атаковать меня, рассчитывая на один единственный ответный удар. Он опускал меч, открывая свой бок, делал ложные выпады, якобы случайно проваливаясь и оставляя незащищенной грудь или спину. Что ж, это мы тоже проходили… На эти уловки я не поддавался. Спокойно стоял и ждал, когда ему надоест ломать комедию.

Раздались первые недовольные возгласы приятелей сирийца, которые рассчитывали, что их товарищ без труда одолеет юнца. Да и он сам, похоже, начал злиться. Его можно было понять: легкая на вид добыча оказалась не по зубам. Ничто так не злит человека, как понимание того, что все расчеты оказались ложными.

Эта злость мне была только на руку. Чем больше выходил из себя сириец, тем точнее и эффективнее действовал я. Когда ты не можешь ничего противопоставить своему противнику, ищи то, что он противопоставит сам себе. Ищи, а когда найдешь — пользуйся этим. В любой стене можно пробить брешь, если работать упорно и методично. Бык часто говорил, что одной храбрости для победы мало. Нужно еще и трудолюбие.

Я дрался спокойно, будто на учениях. Никуда не спешил, не злился из-за того, что у меня все идет не слишком гладко, не пытался удивить противника своим искусством фехтовальщика. Простые удары, незатейливая защита, никакой суеты и лишних эмоций. Работал, а не сражался. И, в конце концов, это принесло свои плоды. Уставший от собственных бешеных атак сириец во время очередного выпада выставил ногу чуть дальше, чем было нужно. И тут же мой меч метнулся ему навстречу и вонзился прямо подмышку. Ранение это очень болезненное и опасное. Сириец рухнул на одно колено, побледнев и скрежеща зубами.

Сирийцы взвыли. Мои ребята радостно завопили.

Но мужества у моего врага хватило бы на троих. Он переложил меч в другую руку и с трудом поднялся, всем своим видом давая понять, что бой еще не закончен. Видно такой уж был сегодня день. Все драться до конца, чего бы это ни стоило.

Поначалу сириец держался неплохо. Меч в его левой руке был так же опасен, как и в правой. Но кровотечение было слишком сильным. Задора у лучника хватило лишь на несколько атак, которые я легко парировал. Честно говоря, убивать мне его не хотелось. Одно дело нанести смертельный удар в горячке боя. И совсем другое — добить раненого врага. Поэтому я даже не пытался атаковать сам. Просто отбивал удары и ждал, когда силы покинут истекающего кровью сирийца окончательно.

Наконец, он не выдержал и снова опустился на колено.

— Ну, чего ты ждешь, легионер? — прохрипел он, подняв ко мне залитое потом и перепачканное собственной кровью лицо. — Давай уж, прикончи меня.