Дан Борисов - Взгляд на жизнь с другой стороны Страница 8

А еще была фабричная столовая. Когда мы с матерью обедали, к нам подсел очень худой и помятый мужичок в синем линялом халате, который больше всех кричал в кабинете. Сейчас он был тих и даже чрезмерно скромен. Он принес с собой пустой стакан, сырое яйцо и бутылку пива, сейчас же объяснив, что изобрел самый калорийный способ обедать. Он разбил яйцо в стакан, посолил, разболтал ложкой и туда же налил пиво, выпил эту гадость и сообщил, что до вечера уже есть не захочет. Мне в этом типе не понравилось решительно всё: и то, что сидел он не всем задом на стуле, не касаясь спинки и вращался при этом то в одну, то в другую сторону, и вся фальшивость, исходившая от него. И потом, какой же это обед? сырое яйцо с этой горькой лялявкой, которую я недавно попробовал у отца в бане?

Но вообще-то, лето я проводил на детсадовской даче. Начиналось это с площади Коммуны, между ЦДКА и Театром. Сюда подходили автобусы армейского защитного цвета и увозили нас куда-то за город, не так уж близко, потому что делались остановки. Водитель открывал дверь блестящей рукояткой, не сходя с места, и мы выбегали на лужок восхищаться цветочками и писать на травку.

Ярко стоит перед глазами пустое узкое шоссе с прижавшимися к обочине темно-зелеными автобусами. Я стою на лугу и держу в руках огромную пчелу. Воспитательница очень испугалась – оказалось, что это шершень. Потом, уже в автобусе, всем долго говорят, что этого делать нельзя, что шершни и еще кто-то очень опасны.

Дача детского сада – это несколько деревянных домов посреди соснового бора. Сосен много и на территории, на их золотистой коре я ловлю больших жуков с длинными усами или с рогами. Они тоже относились к категории опасных. У меня есть фотографии, на которых рукой отца подписано, что мне пять лет. Я стою на широком пеньке в коротких штанишках на лямочках и в белой панамке. На других я с отцом и матерью, видимо на мой день рожденья они приехали вместе. Я этого дня не помню совсем. Зато хорошо помню, когда мать приезжала одна.

Лесная поляна, мать разговаривает с воспитательницей, ребята бегают по поляне ловят сачками бабочек, тогда это было модно. Мне скучно. Я брожу краем леса и вдруг нахожу гриб белого цвета, срываю его, подхожу к взрослым похвастаться грибом и поинтересоваться можно ли его есть. Этот гриб мог быть либо шампиньоном, либо бледной поганкой, самым страшным ядовитым грибом в наших местах. Я тормошу женщин еще раз, но им не до меня. Я сажусь рядом с ними на траву и съедаю весь гриб целиком. Странно, но никаких последствий не было.

Совсем вскоре после этого наступает страшный день, после которого вся моя жизнь переменилась, в лучшую или худшую сторону неизвестно, но переменилась совсем. День не задался с утра. На прогулке я порезал палец о сухую еловую ветку. Как-то странно, хотя детская кожа, понятно, очень нежная, но я просто провел по ветке рукой, пусть с небольшим нажимом. На указательном пальце появился глубокий надрез с рваными краями, очень болезненный. К вечеру у меня поднялась температура, причем настолько, что меня перевели в изолятор.

Тёмная комната с синей ночной лампой. Я закрываю глаза и вижу один и тот же сон: будто бы серые облака, только четче и рельефней, чем в жизни, но только не сверху, как обычно, и даже не снизу, а как бы сбоку. Такая серая стена из облаков. Мне страшно и я просыпаюсь. Успокаиваюсь, потихоньку засыпаю и вижу то же самое.

Ночью меня увезли в Москву. Я лежу на носилках и смотрю в потолок новенькой армейской санитарки. Рядом медсестра. Шофер говорит что-то ободряющее.

С этого дня кончился незапланированный мной в начале книги этап моей жизни, и неплохо было бы понять смысл этого этапа.

Я прожил первые пять лет своей жизни в уютном мирке маленького дворика в самом центре Москвы. Замкнутый стационарный мир, где я чувствовал себя уютно и спокойно. Центр жизни – родители, по большей части – мать. Остальное всё и остальные все предмет изучения и познания. Почему я так испугался, когда мать меня не признала после парикмахерской? Ничего удивительного – это же разрушение мира, вселенская катастрофа!

У нас были, конечно, и телевизор КВН и радиола, но я их не замечал, они мне были не нужны, гораздо интересней было смотреть в окно.

Можно считать меня того периода созерцателем жизни.

А что означала стена из облаков в изоляторе?

Самый главный вопрос, который хотелось бы прояснить для себя, тот, как и с чем мы приходим в этот мир, пока остается не разъясненным. Мне пока не удалось вспомнить себя не только до рождения, что, говорят, у некоторых получается, но и непосредственно после него – прояснить для себя вход в жизнь.

Но в 2008 годуя познал другую сторону жития – выход. Я неузнал это из книг, не поверил какой либо эзотерической теории, а познал на собственном опыте. Хотя до этого я читал об этом и слышал из разных источников, но не верил. В это невозможно поверить. Можно только познать самому.

А я это познал и доказал сам себе, что у человека есть душа, есть нечто, кроме физического тела, способное жить своей жизнью, отдельной, самостоятельно познавать и мыслить. Позже я расскажу об этом подробнее.

Мне могут сказать: «Если ты и так все знаешь, зачем же задаешь себе излишние вопросы и копаешься в своей жизни?». Отвечу. С одной стороны я очень любознательный человек, мне с детства это мешает жить, я хочу знать всё и как можно быстрее. А в данном случае у меня получилось, как с Платоновыми кругами познания. Если кто забыл, напомню эту притчу.

Ученики спрашивают у Сократа, почему он такой скромный, хотя так много знает. Он попросил учеников нарисовать небольшой круг и представить себе, что это их круг познаний. Потом попросил нарисовать концентрический круг его, сократовских познаний, как они его представляют. Ученики нарисовали большой круг. «А вот теперь, – говорит Сократ, – посмотрите на окружности – это границы с непознанным; видите теперь, как мало не знаете вы, и как много не знаю я?».

Когда я однажды окончательно ответил для себя на гамлетовский вопрос «Быть или не быть?» – быть, и после смерти быть. Ну и что? А где быть и как? В каком из бесчисленных миров и в качестве кого? Платоновский круг расширился до пределов космических.

Но главное даже не это. Главное то, что с этого момента я особенно остро почувствовал свою неполноценность, усеченность своего сознания. Дело в том, что душа, переходя к физическому существованию, как бы подписывает договор о том, что забывает всё, что было раньше. Механизм этого забывания знаком всем и каждому по моменту утреннего просыпания.

Некоторые люди говорят, что никогда не видят снов, это неправда, они просто забывают свои сны мгновенно. Для большинства же людей это происходит с небольшим запаздыванием. Просыпаясь, они не хотят просыпаться – они только что видели что-то очень хорошее и очень важное, но с каждым мгновением «бодрствования» воспоминания об этом хорошем и важном улетучиваются, рассеиваются как дым. И через минуту всё, что было, уже кажется бессмысленным и забывается. Остается только легкая ностальгия. Разве не так?

То же самое происходит и при рождении. Это, конечно, нужно. Это даже необходимо. Без этого мы не сможем жить. Но обидно. Мы подобны путнику, изнывающему от жажды в пустыне, при этом таскающему с собой полную цистерну воды без малейшей возможности её открыть. Наша душа знает всё, но не говорит. Только иногда, когда нам грозит опасность, или в переломные моменты нашей жизни она дает нам маленькие подсказки в виде дэжавю или клочка соломки в то место, куда мы должны упасть. Но по этим фрагментикам ведь можно судить о целом!

Для того чтобы найти эти фрагментики мне придется подробно перетряхнуть и исследовать всю свою жизнь. На это уйдет очень много времени, но я оставил сомнения и решился окончательно. Работа большая и нелегкая, но, как выяснилось очень интересная.

Дай бог, чтоб это было интересно и вам.

Только, прошу меня извинить – стиль получается несколько рваный. По стилю изложения эти мои записки напоминают мне «мовизм» изобретенный Катаевым для книги «Алмазный мой венец». Рад бы изменить его, но не получается. Если я буду подробно останавливаться на каждом случае, то рискую попасть в положение Маргариты с Фридой на лестнице Воланда, а мне нужно охватить слишком большой отрезок времени и соответствующий объем информации.

И что это, всё-таки за стена из серых облаков?

Новая жизнь

Утром я проснулся в женской палате инфекционной больницы на Соколиной Горе. Я не помню, чтобы у меня болело горло, но диагноз поставили – фолликулярная ангина. Мне кололи какие-то уколы и все время поили пивными дрожжами, видимо из-за того, что я тогда был худеньким мальчиком. После этого я начал толстеть, что потом в школе принесло мне много неприятностей.

Родителей в корпус не пускали (инфекционка!), женщины приподнимали меня на уровень подоконника и показывали родителям в окно, параллельно клянясь им, что будут за мной смотреть и ухаживать.