Письма к Олимпиаде - Святитель Иоанн Златоуст Страница 5

палача сатаною, чтобы через этого последнего измождить плоть преступника. И однако тот самый Павел, который отсек грешника от Церкви, не позволил ему даже участвовать с кем-нибудь в общей трапезе, повелел всем плакать за него [И вы возгордились, — говорит, — вместо того, чтобы лучше плакать, дабы изъят был из среды вас сделавший такое дело (1 Кор. 5, 2)], отовсюду изгонял его как какую-нибудь заразу, закрыл для него доступ во всякий дом, предал сатане, требовал для него столь великого наказания, — этот самый Павел, когда увидел, что он поражен скорбью и раскаялся в своем грехе, и что самыми делами свидетельствует об отречении (от греха), и сам так опять изменился, что тем, кому предписал вышесказанное, дал затем противоположное приказание. В самом деле, сказав: отсеките, отвергните, плачьте и да возьмет его диавол, что говорит он теперь? Дабы он не был поглощен чрезмерною печалью, прошу вас оказать ему любовь, чтобы не сделал нам ущерба сатана; ибо нам не безызвестны его умыслы (2 Кор. 2, 7–8,11). Видишь, как неумеренная скорбь является сатанинским делом и произведением его коварства; видишь, как и спасительное лекарство он делает вредоносным вследствие неумеренности? И действительно оно становится вредоносным и предает ему (сатане) человека, когда он впадет в неумеренность. Вот почему Павел и говорил: чтобы не сделал нам ущерба сатана. Смысл его слов таков: овца покрылась множеством шелудей, была отчужден от стада, отлучена от Церкви, но поправилась от болезни и сделалась такой, какою была прежде (такова сила покаяния), наконец, возвратилась в наше стадо; привлечем же ее к себе всецело, примем с распростертыми руками, обхватим, обнимем, введем в единение с нами самими, потому что если бы мы не захотели сделать этого, то значило бы, что диавол обманывает нас, захватывая не своего, но того, который сделался нашим, захватывая по причине нашей беспечности, утапливая его благодаря неумеренному унынию и, наконец, делая его своей собственностью. Поэтому-то Апостол и присоединил: ибо нам не безызвестны его умыслы, так как диавол имеет обыкновение вовлекать неосторожных в обман даже и при посредстве того, что часто приносит пользу, если это полезное получает не должное применение.

3. Если же Павел не дозволяет предаваться излишней печали даже и ввиду допущенного греха, и притом греха столь тяжкого, но спешит, торопится, делает все и заботится, чтобы уничтожить бремя уныния, называя неумеренность сатанинскою, говоря, что она выгодна для диавола и есть дело его злости и бесчестных его намерений, то как же не признак крайнего безумия и сумасшествия убиваться и скорбеть из-за того, в чем согрешили другие, и за что другие же должны дать отчет, — убиваться и скорбеть до такой степени, чтобы привлекать в свою душу неизреченный мрак, беспокойство, смущение, тревогу и невыразимую бурю? Если же ты опять скажешь мне то же самое, что хотя я и желаю, но не имею силы, то и я опять скажу тебе то же самое — что это только предлог и отговорка, потому что я знаю силу твоей любомудрой души.

А чтобы и иным способом делать для тебя более легкими и сопротивление этому неуместному и пагубному унынию и победу над ним, для этого опять исполняй, что я приказываю.

Когда услышишь, что кто-либо рассказывает об этой гибели, то быстро убегай от размышлений об этом, беги к мысли о том страшном дне и размышляй о страшном седалище, о Судье неподкупном, о реках огня, протекающих пред тем седалищем и шумящих сильнейшим пламенем, об изощренных мечах, жестоких наказаниях, о мучении, не имеющем конца, мраке беспросветном, тьме кромешной, черве смертоносном, узах неразрешимых, скрежете зубов и плаче неутешном, о зрелище вселенной, лучше же — зрелище той и другой твари, высшей и низшей. И силы небесные, — говорится, — поколеблются (Мф. 24,29), потому что, хотя они и ничего не сознают за собой и не должны давать отчета, но, созерцая судимыми весь род человеческий и бесчисленные народы, предстоят там не без страха. Столь велик тогда будет страх.

Итак помышляй об этом и о тех обличениях, спастись от которых не будет никакой возможности. Тот Судья не нуждается ни в обвинителях, ни в свидетелях, ни в доказательствах, ни в уликах, но все, как оно было сделано, объявляет публично и перед глазами согрешивших. Тогда не будет никого, кто явился бы и спас бы от наказания, (не помогут) ни отец, ни сын, ни дочь, ни мать, ни другой какой-либо родственник, ни сосед, ни друг, ни защитник, ни деньги, ни обилие богатства, ни величие власти; все это удалено, как пыль от ног, и один только подсудимый ожидает за свои дела или оправдательного или обвинительного приговора. Тогда никто не судится за то, в чем согрешил другой, и лишь за то, в чем погрешил каждый сам.

Итак, соединив все это, приумножив тот страх и противопоставив его сатанинской и душевредной печали, стань таким образом против нее в боевом строю, в котором и показавшись только, ты будешь в состоянии рассеять и уничтожить ее легче, чем паутину. В самом деле, печаль эта, кроме того, что суетна и бесполезна, еще и очень гибельна и вредна: а этот страх и необходим, и выгоден, и полезен, и соединен с большой прибылью.

Но я, впрочем, незаметно увлекся полетом слова и предложил неподходящее к тебе увещание. Ведь это для меня и для тех, которые, подобно мне погружены во множество грехов, необходима эта речь, потому что она устрашает и возбуждает, а тебя цветущую таким множеством добродетелей и коснувшуюся уже самого свода небес, она вовсе не может поражать страхом. Поэтому, беседуя с тобой, я обращусь к песне другого рода и стану ударять по другой струне, потому что этот страх не может поразить тебя, а если и поражает, то только в такой разве степени в какой — и Ангелов.

Итак, перейдем к другому, а вместе с нашей речью перейди сюда и сама ты, а именно, помышляй о воздаяниях за свои добродетели, о блестящих наградах, о светлых венцах, о хороводе вместе с девами, о священных обителях, о Небесном брачном Чертоге, об уделе общем с Ангелами, о полном дерзновении и общении с Женихом, о том удивительном шествии с факелами, о благах, превосходящих и слово, и ум.

4. Не противоречь моим словам, если даже я и причислил тебя, прожившую во вдовстве, к хору тех святых дев. Ты часто слышала меня и наедине, и публично беседовавшего о том, как вообще определяется девство, и что никогда нельзя было бы