Место, роль и значение религий в современном мире - Константин Михайлович Долгов Страница 64

Получив блестящее по тому времени образование, о. Варсонофий обладал обширными познаниями в самых различных областях, в том числе в области литературы, искусства, культуры в целом. Уделяя особое внимание вопросам христианской религии, православной веры, он обосновывал исключительно важное значение православия аргументами, связанными с выдающимися произведениями отечественной и зарубежной литературы, а также отечественного и зарубежного искусства.

Так, например, рассматривая ключевые вопросы православной веры, он постоянно обращается к самым выдающимся произведениям А. Пушкина, М. Лермонтова, Н. Гоголя, Ф. Тютчева, И. Тургенева, Л. Толстого и др. И это не случайно. Дело в том, что литература того времени была подвержена разного рода чуждым христианству и православию влияниям — просветительским, материалистическим, либеральным, революционно-социалистическим, анархическим, протестантским, сектантским и т. д. Более того, она фактически во многом превращалась в некий антипод христианской религии и церкви в целом. В этом смысле необходимо было защищать истинно православную веру от самых различных ее искажений и извращений. Кроме того, особое значение приобрела проблема веры и неверия. Варсонофий, вслед за Амвросием, показывал несостоятельность всех идей и учений, не соответствовавших духу и учению Православной Церкви.

В центр своих бесед, проповедей и поучений старец Варсонофий ставил проблему веры, молитвы и спасения человека и человеческой души.

Будучи прекрасно образованным и необычайно расположенным к глубоким и тонким размышлениям человеком, он не мог пройти мимо одного из величайших явлений мировой культуры — современной ему великой русской поэзии и литературы, которая ставила и исследовала глубинные процессы и тайны духовного мира человека. Больше того, русская литература того времени пыталась рассматривать те же проблемы, которые традиционно относились к сфере философии, богословия, психологии и других областей. При этом она впитывала в себя различные элементы западноевропейской светской идеологии: атеизм («Письмо к Гоголю» В. Белинского, «Что делать?» Н. Чернышевского), нигилизм («Отцы и дети» И. Тургенева), критическое отношение к церкви и ее догматам у Л. Толстого, непомерное увлечение физической красотой вопреки религиозной духовности (А. Пушкин, М. Лермонтов, И. Тургенев и др.), возвышение эстетизма в ущерб религиозной вере, мотивы тоски и разочарования, гордыни и уныния вопреки евангельским заповедям, имевшиеся почти у всех русских поэтов и писателей того времени.

В этом смысле Варсонофий, глубоко уважая творчество великих русских поэтов и писателей, пытался защитить подлинно религиозную православную веру и Русскую Православную Церковь от негативного влияния этой литературы и в то же время показать изъяны миросозерцания этих писателей, их непоследовательность, «полуверу», мешавшие им следовать по праведному пути.

Например, обращаясь к творчеству А. С. Пушкина, одному из самых великих русских поэтов, Варсонофий раскрывал противоречивость его внутреннего мира, и хотя Пушкин искал Бога и праведный путь к Богу, но в силу своей полуверы останавливался на полпути.

Особенно интересен анализ стихотворения «Стансы», написанного Пушкиным под впечатлением проповеди митрополита Филарета в Успенском соборе. Это стихотворение Варсонофий назвал дивным, «за которое, наверное, многое простил ему Господь»[406]. Ведь известно, что Пушкин не раз собирался уйти в монастырь, о чем Варсонофий упоминает в своих беседах, и, видимо, неслучайно проповедь митрополита Филарета вызвала такой гениальный отзвук в душе поэта.

Варсонофий дает своеобразную предысторию этого необычайного всплеска творческой энергии и воображения Пушкина, связанную с еще одним стихотворением, «Дар напрасный, дар случайный…», который вызвал столь же гениальный отклик со стороны митрополита Филарета: стихотворение-ответ, написанное в том же стихотворном размере и почти в тех же словах. Хочется привести оба стихотворения, чтобы читатель почувствовал глубинную взаимосвязь между этими личностями и их творениями, светским и религиозно-духовным.

Дар напрасный, дар случайный,

Жизнь, зачем ты мне дан?

Иль зачем судьбою тайной

Ты на казнь осуждена?

Кто меня враждебной властью

Из ничтожества воззвал,

Душу мне наполнил страстью,

Ум сомненьем взволновал?..

Цели нет передо мною:

Сердце пусто, празден ум,

И томит меня тоскою

Однозвучный жизни шум.

Не напрасно, не случайно

Жизнь от Бога нам дана,

Не без воли Бога тайной

И на казнь осуждена.

Сам я своенравной властью

Зло из темных бездн воззвал,

Сам наполнил душу страстью,

Ум сомненьем взволновал.

Вспомнись мне, забвенный мною!

Просияй сквозь сумрак дум —

И созиждется Тобою

Сердце чисто, светел ум.

Что касается «Стансов», Варсонофий отмечает значимость последнего двустишия:

И внемлет арфе Серафима

В священном ужасе поэт.

И хотя Пушкин, видимо, не слышал серафимского пения, он, как говорит Варсонофий, «подразумевал под этим нечто великое, с чем только и можно сравнить слова митрополита Филарета»[407]. Как известно, последнее четверостишие «Стансов» было таким:

Твоим огнем душа согрета

Отвергла мрак земных сует:

И внемлет арфе Филарета

В священном ужасе поэт.

Однако под давлением цензуры Пушкин вынужден был его изменить на приведенный выше вариант.

Варсонофий замечает, что все поэты и писатели, включая Пушкина, были весьма чувствительны к земной славе и почестям, которые, естественно, находятся в полном противоречии с праведным путем и поисками спасения, хотя Пушкин, по мысли старца, «из наших русских писателей чуть ли не более других искал Бога… но нашел ли Его, не знаю»[408]. В связи с этим Варсонофий приводит свой сон, в котором Пушкин читает «Евгения Онегина» перед слушателями. Варсонофий хочет попросить его разъяснить одно непонятное место из романа. Поэт отвечает и вскоре выходит из зала. Варсонофий следует за ним и видит, что Пушкин, выйдя из дома, вдруг сильно изменяется, превращаясь в старого, жалкого человека. Обернувшись к старцу, он говорит: «Слава? На что она мне теперь?», и уходит прочь, за горизонт. Этот сон, по мнению, старца, есть яркое свидетельство о бренности земной жизни со всеми ее соблазнами, славой и почестями.

В отличие от многих писателей и поэтов Пушкин скончался, причастившись, и, может быть, поэтому, как замечает Варсонофий, Господь его простил.

К сожалению, Пушкин, несмотря на то, что его гений порой возносил его до небес, тем не менее, как и многие другие писатели и поэты, был слишком привязан к земной жизни с ее страстями и удовольствиями, и потому не достиг высших целей: «Бывали у него минуты просветления, когда рвался он к небу, и фантазия его приподнимала несколько над толпой, но привычка повиноваться своим страстям и жить для своего удовольствия притягивала его к земле. И как орел с перебитыми крыльями, рвался