1115 вопросов священнику - Афанасий Гумеров Страница 73

Карсавин молчал. Я подумал, что он и на этот раз ответит отказом. Но он ответил согласием.

— Я понимаю, вы настойчивы потому, что любите меня, — сказал он, — хорошо. Пусть будет, как хотите вы и Владас. Пригласите ко мне о. Петра.

Тогда, чтобы быть до конца полезным, я сказал:

— Для исповеди вам понадобится Пятидесятый псалом. Хотите, я напишу его для вас?

— Я его помню, — сказал Карсавин, посмотрев на меня. И этот его взгляд, как мне показалось, был чуть укоризненным….

Войдя с крыльца об одну ступень через незапертую наружную дверь, я оказался в темном и довольно душном коридорчике, на ощупь нашел дверь, которая, по моему расчету, должна была принадлежать комнате с угловым окном, и постучался.

— Войдите, — сказали мне оттуда….

Я спросил его, он ли о. Петр.

— Да, я, — сказал он…

Я сказал, что дело, по которому я пришел, касается не меня, а Л. П. Карсавина, известного историка и религиозного мыслителя, который уже несколько месяцев находится в Больничном городке.

— Я о нем слышал, — сказал о. Петр, — он, помнится, в туберкулезном изоляторе. А вы не теряете времени даром. Вы и с Карсавиным знакомы?

В этом вопросе протоиерея, как и в первом вопросе, был призвук какой-то игривости, которая как бы игнорировала серьезность повода, побудившего меня прийти к нему.

— С Карсавиным я знаком сравнительно давно, — сказал я, — а к вам пришел потому, что Карсавину осталось недолго жить. Я пришел, о. Петр, попросить вас, чтобы вы сходили к нему.

Теперь лицо о. Петра выразило понимание всей серьезности моего настроения.

— Карсавин выразил это желание сам? — спросил он.

— Не далее как вчера, — сказал я, — он поручил мне обратиться к вам с этой просьбой.

О. Петр больше вопросов не задавал. Некоторое время он молча смотрел и окно, словно что-то обдумывая. Потом, повернувшись снова ко мне, сказал:

— Хорошо. Я приду.

Я поблагодарил его, и на этом мы расстались.

Карсавину я рассказал, что был у о. Петра, который выразил участие и обещал прийти. Карсавин выслушал мой отчет равнодушно.

— Спасибо вам за хлопоты, — сказал он. Больше этого вопроса мы не касались…». О. Петр не пришел. Через несколько дней А. А. Ванеев пришел к нему вновь.

«— Я помню, — сказал протоиерей, — и догадываюсь, что вы пришли меня поторопить. Что, дело так плохо?

Я сказал, что, к сожалению, очень плохо. Сегодня Карсавин едва не умер, когда санитар снимал с него тугой свитер. Протоиерей слушал меня с сочувственным выражением лица.

— Я думал, еще можно подождать, — сказал он, — но если Карсавину так плохо, откладывать, конечно, больше нельзя.

— Можно сказать Карсавину, что вы придете? — спросил я.

— Да, я приду, — сказал о. Петр, — завтра. Или, самое позднее, через день. Если я приду через день, как вы думаете, это не будет слишком поздно?

— Будем надеяться, что нет, — сказал я.

— Будьте спокойны, я обязательно приду, — повторил о. Петр, прощаясь со мной. Я поблагодарил его за обещание и ушел.

Трудно разобраться в мотивах поведения человека. Бывают в поведении людей провалы и загадки, которым не находится объяснений. Так и в истории с о. Петром. Он не пришел — ни назавтра, ни через день. Этот человек вообще не пришел, хотя обещал прийти, хотя знал, что его ждут и что прийти было его долгом…».

Мы никогда не узнаем, почему не пришел о. Петр. Мы не должны также строить предположения, ибо проверить их мы не можем, а потому рискуем ошибиться. Очевидно, что, если бы о. Петр не собирался прийти, он сказал бы об этом прямо во время разговора с А. А. Ванеевым. Для нас важнее позиция самого Л. П. Карсавина. Из правдивого рассказа видно, что умирающий не придавал всему этому значения. Почему? Может быть, проявилось его понимание Церкви. Экклезиологические воззрения Карсавина определяла философия всеединства: «В самом деле, Церковь есть всеединство во Христе и всеединство явленное. Поэтому мир, сознательно не исповедующий, т. е. не признающий, не познающий Христа и не живущий по этому познаванию Его — Церковь только в потенции: он оцерковлен лишь в инобытии, не в эмпирии. Разумеется, все истинное и благое, все бытийное в язычестве, в иноверии и в инославии — Церковь; однако — Церковь не явленная, не видимая нам, эмпирически не познающая себя таковою и не познаваемая как Церковь другими. И Платон и Сократ, утверждают отцы Церкви, тоже в Церкви Христовой, однако образ их бытия в ней не эмпиричен и нам непонятен. Нет и не должно быть резкой грани между Церковью и миром (не оцерковленным эмпирически еще или вообще миром); не может быть этой грани даже при самом точном определении Церкви» (Путь православия). Легко увидеть, что философия всеединства привела Л. П. Карсавина к самому радикальному экуменизму, в котором обесцениваются все церковные таинства и уничтожается духовная граница между православием и миром. Приведем дальнейший рассказ очевидца:

«Карсавину я рассказал, что несколько дней назад ходил еще раз к о. Петру, который обещал прийти, но почему-то не пришел. Может быть, он дал обязательство не выступать в роли священника, но признаться мне в этом постеснялся. Может быть, ему что-то другое мешает прийти. Так или иначе, ждать его нечего.

Карсавин выслушал меня, спокойно глядя в потолок. «О. Петр не приходит? Пусть не приходит. На то он и Петр. В таких обстоятельствах церковный канон вообще разрешает обойтись без священника. Любой православный в отношении умирающего может взять эту обязанность на себя».

Обстоятельства сложились так, что любым православным мог быть не кто иной, как только я. Но я не сознавал себя готовым к этой роли и даже не знал толком, как это делается. Поэтому я сказал:

— Пусть уж лучше, чтобы это был хоть католический, но священник.

— Хорошо, — сказал Карсавин, — пусть будет,