Владимр Кожевников - Мысли об изучении святоотеческих творений

Одною из главных причин равнодушия к Церкви в наши дни среди "интеллигентной" части общества должно считать то глубокое неведение, которое, даже у многих верующих, замечается относительно истории Церкви и содержания ее учения, поскольку таковое выразилось в святоотеческих творениях. Огромной ценности этих последних очень многие не понимают, и даже понять не могут, и именно потому, что ее едва знают, кое-как знают, а часто и совсем не знают. Говоря это, я разумею, конечно, не специалистов, богословов и историков, хотя и они иногда не безгрешны в этом отношении; я разумею более широкий круг просвещенных лиц, живущих будто бы столь разнообразными умственными интересами. Действительно ли глубоки те и другие, - мы здесь расследовать не будем; но многочисленны и разнообразны они вне всякого сомнения, и, соответственно этому, очень широк и современный выбор предметов и тем для чтения и изучения. Не странно ли, что при такой многосторонности возможны столь существенные пробелы знания, как опущение целой области святоотеческих писаний, необходимых и незаменимых не только в религиозно-воспитательном смысле, но и в общеобразовательном, общекультурном?..

Для такого равнодушия и невежества нет оправдания в личном несочувствии к жизни и учению Церкви: такие мировые величины и силы, как те, о которых здесь идет речь, такие могучие, многовековые влияния на прошлую и настоящую жизнь, на судьбы всего человечества не упраздняются по прихоти личного настроения или убеждения; осведомленность о них обязательна, независимо от наших субъективных или партийных симпатий и антипатий; она предписывается для действительно образованного человека уже по одним требованиям добросовестного духовного развития и старательного просвещения; без этого знания невозможен правильный исторический кругозор. Для лиц же, не разорвавших союза с Церковью, для верующих знакомство со святоотеческими писаниями существенно важно по соображениям еще иного, и несравненно важнейшего, свойства, а именно как наилучшее наставление к правильному пониманию, усвоению и осуществлению церковно-христианского смысла жизни, как раскрытие средств и способов к достижению ее цели.

И, несмотря на все это, повторяем, какое изумительное равнодушие, какое печальное неведение в этом отношении наблюдается в наше время в русском обществе, забывшем, к стыду своему, что все родное просвещение в былые века создалось и развивалось именно в теснейшей связи с сокровищами святоотеческой письменности!

Не пора ли отрезвиться от этого духовного неряшества, от этого греха неблагодарности перед прошлым и греха легкомыслия перед настоящим, которое в своих нравственно-религиозных задачах не может быть основательно постигнуто без связи с великим прошлым Церкви в ее учении и жизни, а эта жизнь и это учение, в свою очередь, не могут быть правильно оценены без знания их лучших выразителей - святоотеческих творений. Не пора ли "вернуться к Отцам" для добросовестного и любвеобильного изучения их, не только как исторических памятников веков минувших, но и как наставников жизни духовной для дней настоящих и для веков грядущих?..

Но этот призыв тотчас же встречают возражениями о трудностях его исполнения. Не отрицаем - трудности есть, и не малые! Прежде всего древнехристианская письменность в своей совокупности представляется очень объемистым целым, а вызванная ею новая историческая и критическая литература становится даже трудно обозримою. Правда, по отношению к наиболее важной, ранней поре развития христианства материалы отрывочны и скудны; но это ничуть не уменьшает, а, напротив, значительно увеличивает трудности научного обследования этого периода: малочисленность фактических данных о времени до половины II века и случайный, прерывистый характер дошедших до нас сведений о нем оставляют в густом тумане целый ряд существенно важных вопросов о происхождении и первоначальном развитии таких сторон жизни Церкви, которые стали основополагательными для нее и в значительной степени предопределили ее дальнейшую судьбу. Соответственно такому положению и свойствам первоисточников разрастается простор для предположений, сомнений, а нередко - и отрицаний, и притом иногда кое-чего такого, что, с точки зрения церковной, представляется в высокой степени важным и ценным.

Отсюда - необходимость в применении именно к этой ранней поре жизни Церкви особенно старательного и подробного научного расследования первоисточников, без чего нельзя должным образом разобраться там, где сомнение уже возбуждено и грозит вышеуказанною опасностью. Конечно, мы могли бы не смущаться последнею, если бы люди нашего времени, и молодежь в особенности, обращались к памятникам первохристианства не под влиянием научного интереса, а исключительно ради той цели, которую мы, не колеблясь, ставим выше научной - ради цели духовно-назидательной. Для тех, кто с таким благоговейным намерением и соответственным настроением обратит взоры на достопочтенные страницы древнехристианской письменности и даже на отрывочные строки, к ней относящиеся, для тех, мы твердо верим, прольется животворный свет от вдумчивых учений, от чистых чувств и величавых жизненных примеров, здесь запечатленных; и в сиянии этих лучей благодатных растают, как минующие, предрассветные тени разных исторических и иных сомнений пытливого ума, еще не согретого верою сердца.

Но не все находятся под счастливым веянием такого настроения, а там, где еще нет его, естественно встречать и личные недоумения и, несравненно чаще, предубеждения, понаслышке от других воспринятые или же исходящие из недостаточного либо тенденциозно-одностороннего чтения. И вот почему, в противодействие всему этому, необходимо самым серьезным, самым добросовестным образом считаться и с научною стороною задачи, стоять на высоте ее современного положения, а это, разумеется, дело далеко не легкое.

Другая трудность при привлечении внимания и сочувствия к занятиям святоотеческими творениями может быть названа педагогическою. Она в том, что вообще нелегко современные умы, в особенности у молодежи, столь увлекающейся новым, ближайшим, злободневным, заинтересовать памятниками далеких времен. Кому неизвестно, что нерасположение к давнему прошлому вообще, к древности, ошибочно отождествляемой с ветхостью и мертвечиной, что непонимание и отрицание неизбежного и законного влияния прошлого на настоящее, кому не известно, говоря короче, что неисторичность жизневоззрения есть один из основных недостатков значительной части нашей интеллигенции, в ее, в данном случае, невыгодном отличии от западной, где, несмотря на горячее сочувствие прогрессу, последний не мыслится как отрицание прошлого, не является каким-то новым творением сызнова и из ничего.

Нерадивое и пренебрежительное отношение к историческому элементу в настроении известной части нашего общества, начинает, к счастию, встречать уже серьезный отпор в некоторых областях духовной жизни, например в сфере художественной; но оно царит еще в самых широких размерах во взглядах многих на религию. Именно применительно к ней часто приходится слышать, будто "старому подобает стариться, а молодому расти"; именно здесь особенно часто видят в прошлом только отжившее, умирающее или уже мертвое и призывают к новым началам, из которых, на рубеже гробового входа, должна иная, младая жизнь взыграть. У религии в наше время, говорят, иные цели, иные применения, чем прежде; иные, следовательно, должны быть и пути и средства; а более смелые новаторы добавляют: "а потому и иные начала, иные основы". Разубедить в этом предвзятом мнении чрезвычайно трудно, и в этом - вторая тяжелая сторона задачи,

Но, не углубляясь в частности, спросим и мы в свою очередь: откуда столь решительное, столь догматическое заключение? Достаточно ли оно обосновано исторически и психологически? Смело отвечаем: исторически - не обосновано! Ибо относительно христианства нет исторических данных, чтобы утверждать, будто оно изжило свои первоначальные, основные начала: неувядающей жизнеспособности христианства нечего доказывать: она уже доказана фактически, не рассуждениями, а фактами, доказана широтою и глубиною его влияния на пространстве стольких веков, несмотря на различия времен и мест, рас и культур. Возможно ли, мыслимо ли было бы такое влияние, если бы в христианстве не было заложено колоссальной способности к развитию среди новых и новых условий жизни человечества? Как Евангелие есть вечная книга, неисчерпаемая всею долгою эволюциею всемирно-исторического процесса, так и христианство, более чего-либо другого в истории, универсально по Божественному плану, в основу его положенному, неистощимо по возможностям и силам для его выполнения. Итак, в историческом смысле можно говорить с основанием только о развитии, но не о замене христианства. Не то же ли самое - и в смысле психологическом? Христианство из всех религий рождается из запроса на абсолютное и вечное, то совершеннейший из исторически известных ответов на эту неуничтожимую потребность души человеческой, христианство может ли не содержать в себе и основы абсолютной, вечной и такой же цели? Мало того! Даже применительно к путям, вытекающим из этой основы, и к средствам достижения этой цели вправе ли мы заранее, априорно решать, что они должны неизбежно меняться, даже в существенных своих чертах? После добросовестной, широкой проверки на опыте прошлого и настоящего не оказывается ли, наоборот, что даже пути и средства религиозных стремлений и переживаний в христианстве, там, где они искренни и глубоки и где результаты их плодотворны и благотворны, остаются в своей сокровенной сущности сходными, чтобы не сказать тождественными, соответственно неизменным началам и высшим целям религиозного процесса, понимаемого и переживаемого по-христиански. Меняется внешность, историческая окраска; психология же самого духовного процесса, его внутренняя жизнь остается та же, потому что абсолютное (а христианство и есть высшее из абсолютного) не стареет и не упраздняется: оно - "истина Господня, пребывающая вовек".