Тронд Берг Эриксен - Августин. Беспокойное сердце Страница 10

В западноевропейском средневековье греческий — это в основном забытый ученый язык, тогда как латынь, на которой велись богословские диспуты, обязана этому, главным образом, текстам Августина. В период поздней античности они сыграли такую же важную роль при переложении греческих философов на более удобную латынь, как сочинения Цицерона при переводе понятий греческих философов в период поздней республики. Это отнюдь не означает, что Августин был переводчиком, нет, он создал столь богатый богословский язык, что на долгое время сделал на Западе ненужным изучение греческих богословов.

В одиннадцать лет Августина отправили в школу в Мадавру (Исп. II, 3), который был родным городом Апулея — одного из самых известных и читаемых писателей поздней античности (О граде Бож. VIII, 14). Там на площади стояла статуя Апулея. Там же Августин познакомился и с «Энеидой» Вергилия, которая потом будет сопровождать его всю жизнь как главный источник учености и мудрости (Исп. I, 13). Он навсегда запомнил наизусть большие отрывки из «Энеиды». Стихи Вергилия служили ему своеобразной справочной системой. Он часто ссылался на «Энеиду» не только потому, что она была многим известна, но потому, что она считалась авторитетным изложением римской государственной идеологии и ранней истории Рима.

Осенью 369 года Августин вернулся из Мадавры в Тагасту. Семья, конечно, понимала, как рискованно было отпускать мальчика на чужбину. Но, с другой стороны, это был единственный способ, который мог обеспечить ему успех на социальном поприще. Августин рассказывает о порочных наклонностях, свойственных ему в детстве, в истории о краже груш, которая ассоциируется у него с непослушанием Адама и Евы. Он пишет: «По соседству с нашим виноградником стояла груша, отягощенная плодами, ничуть не соблазнительными ни по виду, ни по вкусу. Негодные мальчишки, мы отправились отрясти ее и забрать свою добычу в глухую полночь; по губительному обычаю наши уличные забавы затягивались до этого времени. Мы унесли оттуда огромную ношу не для еды себе (если даже кое–что и съели); и мы готовы были выбросить ее хоть свиньям, лишь бы совершить поступок, который тем был приятен, что был запретен» (Исп. II, 4).

В тот год, пока Августин жил дома в Тагасте, не занятый никаким делом, он был особенно падок на подобные искушения. Кража груш дает ему повод порассуждать над тем, стремится ли человек ко злу ради самого зла. Почему сердце наше бывает похотливым на злое? (Рим. 6,12; 1 Кор. 10, 6; Гал. 5, 24). Епископ, пишущий «Исповедь», только что обнаружил, что апостол Павел подчеркивает лежащую в основе всего испорченность человека. И потому ищет подтверждений представлению Павла о человеке в истории своей собственной жизни. Лишь много лет спустя в саду в Милане вопрос о воровстве груш в юности получит ответ (Исп. VIII, 8). Голос, который в том саду велел ему читать Библию, не был голосом искусителя.

В поздней античности уважение к классикам сменилось уважением к Священному Писанию. Почитание классиков и почитание Священного Писания имело много общих предпосылок. Обе группы почитателей исходили из того, что авторитетные тексты безгрешны. Таким образом ответстветость за толкование возлагалась на читателя. Бессмысленности объяснялись исключительно ограниченностью читающего. Опытные толкователи имели право и даже обязаны были учить других Для поддержки христианских толкований Августин использует и свое римское образование, и свое врожденное красноречие. В школе он даже получил награду за речь, в которой передал гнев Дидоны, когда Эней уехал от нее в Италию. Со временем его красноречие стало обслуживать все те миропонимания, которые он разделял.

И начальная школа в Тагасте, и школа в Мадавре, и Высшая риторская школа в Карфагене, в котором Августин позже работал, учили его только языческой мудрости. Но в то же время он, молодой человек, сталкивался с большими трудностями и в другой сфере жизни. Знакомство с лупанариями Карфагена и жизнью большого города оказалось вызовом для этой наивной души из провинции. Не надо забывать и о находившейся рядом энергичной матери, которая прилагала все силы к тому, чтобы этого жизнерадостного и амбициозного студента не покидало чувство греха.

В «Исповеди» Августин анализирует не только интеллектуальные вопросы, но и вопросы, связанные с физиологией и проявлением эмоций. Он использует богатство своего интеллекта и словаря для того, что не есть язык. Вот почему спустя 1600 лет мы распознаем собственные мысли и чувства скорее у Августина, чем у его современников, принимавших участие в интеллектуальных дебатах. В Карфагене Августин обзавелся подругой, которая тут же родила ему сына — смышленного Адеодата. В 373 году, девятнадцати лет отроду, Августин пережил философское обращение, прочитав увещевания Цицерона. Вряд ли христианство играло значительную роль в этом случае. Но чтение «Гортензия» Цицерона дало толчок активным двадцатилетним поискам истинного смысла жизни.

Некоторые полагают, будто Августин настолько изменился за время, прошедшее между его первой и последней книгой, что о его мышлении можно говорить только как о процессе развития. Что его мировозрение невозможно выстроить в систему, ибо оно изменялось от десятилетия к десятилетию. Это так и не так. Конечно, нужно учитывать все изменения, однако жизнь Августина сопровождают столько мотивов и характерных моделей, что можно говорить об основополагающих структурах его мышления. Систематическое представление и история развития имеют свои преимущества, потому что их внимание сосредоточено на разных чертах творчества Августина.

Первый тип представлений группируется вокруг сквозных, постоянных идей Августина. Второй касается всего нового, что он обнаружил и временно отодвинул на задний план. Но обе эти перспективы необходимы для понимания основного в его рассуждениях. В известном смысле обе эти перспективы обусловливают друг друга. Изменения в мышлении Августина следует рассматривать как изменения в некоей системе, а описать эту систему можно лишь используя фрагменты из работ, разных по времени, которые постепенно займут свои места в реконструированном целом.

Другой вопрос, понятен ли нам вообще Августин? Может, историческое расстояние между нами так велико, что все разговоры о его «актуальности» объясняются нашим невольным заблуждением? Одни исследователи настолько преувеличивают расстояние и исторические различия между нами, что Августин становится неким экзотическим растением, не имеющим соприкосновения с почвой, питающей мышление нашего времени. Другие разговаривают с ним так, словно он находится перед нами. Однако разделяющее нас расстояние нельзя ни увеличить, ни сократить. Но даже те, кто заявляет, будто Августин далек от нас и непонятен, хоть что–то да понимают в его текстах. А следовательно, они не могут быть совершенно недоступными для понимания современных читателей.

Доступность сочинений Августина объясняется в первую очередь не чем–то вечно человеческим в его мышлении, а тем, что он содействовал формированию европейско–христианского исторического мышления, тем, что мы, вольно или невольно, сознательно или бессознательно, отчасти повторяем его вопросы и думаем по его моделям. Ведь история состоит не из бессвязных отрывков, и каждое столетие не одиноко со своими вопросами. Поколение за поколением мы получаем в наследство историю и воспоминания, так что частица старого всегда продолжает жить в новом. Что же касается понимания творчества Августина, эту связь легко обнаружить, ибо каждый более поздний период западного мышления соотносится с ним более или менее тесно. Нас до сих пор пленяет его игра слов. Это объясняется не только его личными заслугами, но тем, что он принимал участие в формировании традиции, которая, в определенной степени, жива до сих пор и является историей христианской Церкви.

Глава 4. Не очень серьезный молодой человек: у манихеев

Вскоре Августин отправился дальше. При денежной поддержке своего друга Романиана он покинул Тагасту и прибыл в Карфаген. Романиан был одним из богатейших жителей Тагасты. Он унаследовал большие земли и жил как римский патриций в большом имении, окруженный роскошью. Романиан был щедр по отношению к своим согражданам и завоевал такую популярность, что ему еще при жизни воздвигли памятник перед магистратом (Пр. акад. Предисл. 1).

Впервые после Тагасты Августин оказался в большом городе, таившем многие соблазны для ищущих и юных душ. Чувства «увлекали неокрепшего юношу по крутизне страстей и погружали его в бездну пороков» — напишет потом Августин в своих благочестивых воспоминаниях (Исп. II, 2). В то время Карфаген был третьим городом на Средиземном море, он был меньше Рима и Александрии, но больше Антиохии. Августину было шестнадцать лет. Он наконец освободился от надзора матери и стесненных условий жизни в Тагасте.