Александр Кукушкин - Alma Matrix или Служение игумена Траяна Страница 10

– Во-о-от! – воскликнул Сковорода. – Вот что происходит с нашими храмами, когда их настоятелями назначают попов, имевших тройку по «Церковному искусству» в семинарии! Как? как может тут быть эта уродливая труба?! А что за цвет у крыши – он специально издевается над бедной церковью, да?

– Ну, надо же батюшке чем-то себя занимать, – решил вступиться за настоятеля Настоящий. – Прихожан нет, треб нет, а сам он городской, к сельской жизни не приучен, корову там завести или кроликов не умеет, сидит, бездельем мается. Вот и решил со скуки восстанавливать храм – работы-то на сто лет вперед.

– Лучше бы на эти деньги купил себе «Мерседес», – не унимался Сковорода.

– Дек, может, и купил уже.

– Тогда «Лексус» и «Астон Мартин».

– И их купил.

– «Бентли» пусть купит, изверг! «Феррари», «Бугатти». Что – некуда больше деньги спонсоров тратить, как только на то, чтобы православные храмы уродовать?

Сковорода буйствовал даже тогда, когда они, пройдя деревню, пошли через поле по направлению к лесу.

Гайда обернулся к Задубицкому и спросил:

– Макс это у меня галлюцинации, или вправду земля куда-то убегает?

Макс увлеченно вертел головой как молодой кот, из-под ног при каждом шаге врассыпную бросались толстые полёвки.

– Ух, посмотрите наверх, – Сковорода указывал на парящих над полем хищников.

– Что там? – сразу задрал голову близорукий Настоящий.

– Ничего Настоящий, расслабься, – отозвался Гайда, – там в небе птицы, которых ты не никогда не увидишь, высматривают в поле мышей, убегающих у тебя из-под ног, которых ты тоже никогда не увидишь.

– Красота какая, – заворожено выдохнул Сковорода, обводя взглядом нетронутые человеческой цивилизацией просторы.

– Настоящий? – спросил Задубицкий, глядя как его друг прямо на опушке спотыкается о первый торчащий корень. – У тебя запасные очки есть? Нам через весь лес идти и дальше он будет всё гуще и гуще.

– Нету у меня.

– Плохо. Если ты упадешь и разобьешь очки, нам придется тащить тебя на себе.

– Слушай, Настоящий, – подбежал Гайда к товарищу и стал идти рядом, положив ему руку на плечо, – расскажи нам, как ты видишь! Ведь очки не компенсируют тебе зрение на сто процентов, и ты живешь в совсем другом мире, не таком, как наш.

– Человек смотрит на мир не глазами, мой недалекий друг, – ответил Настоящий, подобрал с земли шишку и кинул в растущую неподалеку сосну в три обхвата. Шишка пролетела в метре от ствола. – Человек смотрит на мир языком. «Граница моего мира – это граница моего языка», – сказал Витгенштейн, слыхал о таком? Мы видим только то, для чего у нас есть слова.

– Длинный язык до добра не доведет, – произнес Сковорода и стал собирать шишки вокруг себя. Задубицкий с Гайдой последовали его примеру и вскоре давали Настоящему мастер-класс по киданию шишек в сосну. Настоящий сидел на пне, советовал друзьям наконец-то повзрослеть, радовался, что кидают не в него, и бурно приветствовал каждый промах. Минут через пять они пошли дальше.

– Хорошо, тогда давай я расскажу, что вижу я своим языком, – Гайда подхватил тонкую веточку и стал, говоря, размахивать ей, словно указкой. – Я вижу, как четверо семинаристов в прекрасный июльский день отправились на долгожданную пешую прогулку. Это был один из тех дней, отцы, которые случаются только тогда, когда погода установилась уже надолго. С самого раннего утра небо было ясно. Утренняя заря не пылала пожаром, она разливалась кротким румянцем любимой иконописки Задубицкого. Солнце – не огнистое, не раскаленное, как во время знойной засухи в Полтаве, где мы были прошлым летом, не тускло-багровое, как перед бурей в фильмах про Дикий Запад, но светлое и приветливо лучезарное – мирно всплывает над узким и длинным облачком и может свежо просиять на секунду, а потом вновь спрячется в его сизом тумане. Тогда верхний, тонкий край облачка засверкает смайликами, блеск которых подобен блеску глаз проректора, поймавшего нарушителя с поличным… Около полудня по странному обычаю здешних мест появляются, вот они, множество пухлых высоких облаков, золотисто-серых, с нежными белыми краями. Цвет неба, легкий, бледно-лиловый, не изменится во весь день и будет кругом одинаков. Нигде не потемнеет, не загустеет гроза – и слава Богу, отцы. К вечеру эти облака исчезнут. Последние из них, неопределенные, как дым остывающего кадила, лягут розовыми клубами напротив заходящего солнца, и мы увидим эту красоту, когда будем возвращаться. Даже подслеповатый Настоящий оценит мягкое алое сияние на месте закатившегося солнца и увидит, как, тихо мигая, словно бережно несомая свечка, затеплится на темнеющем небосклоне вечерняя звезда…

– Тургенев! – закричал Сковорода. – «Записки охотника», конечно! Этот отрывок про звезду, которая затеплится словно свечка, нас заставляли в школе учить наизусть.

– В Белоруссии заставляют учить русскую литературу? – спросил Настоящий.

– Погоди, – недоуменно остановился Гайда, – а что, есть литература белорусская?

Сумки с плеч Сковороды полетели в стороны, и Гайда бросился прочь, спасаясь от приступа белорусского патриотизма, внезапно охватившего Сковороду. Задубицкий взгромоздил на себя брошенные вещи и пошел за ними следом, а Настоящий стал прыгать позади него, в тщетных попытка накинуть Максу на шею заодно еще и свой рюкзак.

Через час, когда дружелюбный поначалу лес превратился в густой бурелом, парни добрались до речки. Она была не широка, не более семи метров, деревья подходили вплотную к воде. Задубицкий с криком «перейдем Рубикон!» сразу бросился вброд и моментально увяз, поскольку речка оказалась торфяной. Пока он пытался выбраться на берег, Сковорода сверялся с картой:

– Нам вовсе и не надо туда, – сказал он наконец. – Можно просто идти по течению, она впадает в наше озеро.

– Перейдем Рубико-о-н!! – Макс снова бросился вброд в двух метрах от места своей предыдущей попытки и снова увяз.

– Но если мы и вправду сможем перейти на тот берег, – Сковорода медленно водил пальцем по карте, показывая Гайде и Настоящему их возможный маршрут, – то доберемся до озера гораздо быстрее, поскольку чуть дальше река делает большую петлю.

– Перейдем Рубико-о-о-н!!! – и третья отчаянная попытка Макса снова окончилась жадным чавканьем торфа.

– Там нет Рима, Макс, – сказал ему Гайда.

– Ты не Цезарь, – поддакнул Настоящий.

– Мы пойдем по течению, – резюмировал Сковорода.

Пройдя по берегу, они наткнулись на лодки, прикованные цепями к стволам кустарника. Места были явно обжитые. Сковорода нагнулся, поднял с земли стреляную гильзу, повертел ее в руках и глубокомысленно заметил: «Утки… А где утки, там и озеро… А где озеро, там и рыба… Мы близко…» Задубицкий попросил продолжить цитирование Тургенева, Гайда пошевелил бровями, изображая усилие мысли, и начал:

– В такие дни краски все смягчены; светлы, но не ярки; на всем лежит печать какой-то трогательной кротости и милой детской неловкости. Особенно печать неловкости ясно видна на челе Настоящего, – последние слова Гайда говорил, давясь со смеху от того, что Настоящий влез в паутину с толстым пауком и теперь, истошно крича, пытался ее с себя содрать. – В такие дни жар бывает иногда весьма силен, иногда даже «парит по скатам полей», как сказал бы классик; но трудолюбивый ветер разгоняет на наше счастье накопившийся зной. В сухом и чистом воздухе пахнет полынью и чем-то таким, для чего у меня нет слов, а слова «Записок охотника» я, честно говоря, больше не помню. Да тут нужны больше «Записки рыболова» Аксакова, мы же рыбачить собрались… Ого, смотрите – болото.

Узкая речка нехотя выбралась на открытое пространство, обрадовалась раздолью и разлилась болотом. Все вокруг было во мху, всюду гнила кочковатая трясина, но болото было скучным. Не было ядовитого тумана, не всплывали и не лопались пузыри болотного газа, не летали ни комары, ни мошки, не видно было рогозы, не квакали лягушки – ничего; болото разочаровывало своей будничностью и сильно проигрывало тургеневским красотам. Задубицкий предложил все равно идти дальше, ведь болото когда-нибудь да кончится, но Настоящий устало повалился на землю и сказал, что в болото не полезет ни за что, а будет лежать на берегу, слушать последние крики погибающих собратьев и писать под этот аккомпанемент речи на их похороны. Сковороде и Гайде идея Задубицкого понравилась, и они стали рубить слеги.

– Скажи мне, Задубицкий, скажи мне, друг мой, – Настоящий поудобней устраивался на траве в предвкушении зрелища, – а чем это занимаются наши сумасшедшие товарищи? Зачем им эти палки?

– Я отвечу тебе, мой добрый приятель, – Макс складывал сумки, – эти палки называются слегами, и нужны они для того, чтобы удерживаться на кочках и не падать в трясину. В общем, чтобы лишить тебя удовольствия лицезреть наши смерти в цепких лапах этого гнилого места… Жди нас, мы найдем путь и вернемся за тобой и вещами.