Старец Иосиф Исихаст - Выражение монашеского опыта Страница 11

Был старец Каллиник. Прекрасный подвижник. Сорок лет затворник. Упражняющийся в умном делании и вкушающий мед божественной любви, бывший и для других полезным. Он вкусил восхищение ума.

Пониже его жил другой, старец Герасим. Превосходный безмолвник. По происхождению хиосец. [32] Удивительный подвижник. Упражняющийся в умной молитве. Девяноста лет. Жил на вершине пророка Илии [33] семнадцать лет; борясь с бесами и страдая от непогоды, пребыл непоколебимым столпом терпения. У него были непрекращающиеся слезы. Услаждаемый помышлением об Иисусе, совершил он свою беспопечительную жизнь.

Повыше был старец Игнатий, незрячий много лет. Долгие годы духовник. Старец девяноста пяти лет. Молящийся умно и непрестанно. И из‑за молитвы уста его испускали благоухание, так что беседа с ним вблизи его уст доставляла радость.

Был и другой, еще более удивительный, у святого Петра Афонского [34] — отец Даниил, подражатель Арсения Великого. Крайне молчаливый, затворник, до конца дней служивший литургию. Шестьдесят лет он ни на один день не помышлял оставить божественное священнодействие. А в Великий пост во все дни служил преждеосвященные литургии. И, не болея до последних дней, скончался в глубокой старости. А литургия его продолжалась всегда три с половиной или четыре часа, ибо он не мог от умиления произносить возгласы. От слез перед ним всегда увлажнялась земля. Поэтому он не хотел, чтобы кто‑то посторонний находился на его литургии и видел его делание. Но меня, поскольку я очень горячо его просил, меня он принимал. И каждый раз, когда я ходил к нему, три часа шагая ночью, чтобы предстоять при этом страшном воистину божественном зрелище, он говорил мне одно или два слова, выйдя из алтаря, и сразу скрывался до следующего дня. Он совершал до конца жизни умную молитву и всенощное бдение. У него и я взял устав и нашел величайшую пользу. Ел он двадцать пять драми [35] хлеба каждый день и весь возносился ввысь на своей литургии. И пока земля у него под ногами не превращалась в грязь, не заканчивал литургию.

Были и многие другие созерцательные отцы, которых я не удостоился увидеть, так как они скончались на год или два раньше. И мне рассказывали об их удивительных подвигах, поскольку я этим интересовался. Шаг за шагом обходил горы и пещеры, чтобы найти таковых. Потому что мой старец был добрым и простым, и после того как я приготавливал ему пищу, он давал мне благословение на поиск таких примеров, полезных для моей души. А когда уже я его похоронил, тогда обследовал весь Афон.

Был один в некой пещере, который должен был плакать семь раз в день. Это было его делание. А ночь целиком проводить в слезах. И возглавие его было всегда мокрым. И его спрашивал служивший ему, который приходил два–три раза в день, ибо он не хотел иметь его рядом с собой, чтобы тот не прерывал его плач:

— Старче, почему ты столько плачешь?

— Когда, дитя мое, человек созерцает Бога, от любви у него текут слезы, и он не может их удержать.

Были и другие, меньшие: отец Косма и иные. И великие, и если кто‑то захочет о них написать, ему потребуется слишком много бумаги.

Сейчас все они умерли здесь и живут вовеки там.

А сегодня не слышно ни о чем подобном. Ибо множество материальных попечений и забот и почти совершенное пренебрежение трезвением завладели людьми, и многие не только не хотят найти, узнать, делать это, но, если услышат, что кто‑нибудь говорит о чем‑то подобном, сразу враждебно восстают против него. И считают его неразумным и глупым, потому что жизнь его не похожа на их и вменилась им в посмеяние.

И происходит нечто подобное бывшему во времена идолопоклонства. Тогда, если ты поносил идолов, тебя побивали камнями и со злобой предавали злой смерти. А теперь каждая страсть занимает место идола. И если ты обличишь и осудишь страсть, которой, как ты видишь, все побеждаются, то все кричат: «Побейте его камнями, ибо он оскорбил наших богов!»

Последнее: поскольку я никого не принимаю, ни для кого не делая исключений, и даже слышать не хочу, как живут или что делают мир–монахи, я всегда — мишень для осуждения. А я не прекращаю днем и ночью молиться об отцах и говорить, что они совершенно правы. Только я не прав, когда соблазняюсь из‑за них. Ибо они видят глазами, которые им дал Бог. Разве не буду не прав и виноват, если скажу: «Почему они не видят так, как вижу я?»

Бог всяческих да помилует всех по молитвам преподобных богоносных отцов.

12 «Так ум весь становится светом, весь — сиянием».

Что касается молитвы, о которой ты пишешь, дитя мое: поскольку у твоего старца есть знание молитвы, для тебя нет опасности впасть в прелесть. Ты делай так, как тебе говорит твой старец, и, если благодать уходит и приходит, не печалься, поскольку она так упражняет человека, чтобы он мыслил смиренно и не превозносился.

Вначале так бывает с младенцем. «Горе тебе, граде, в нем же царь твой юн, [36] — говорит божественное Писание, — увы тебе, душа, над которой ум твой — новоначальный в таких вещах!»

Ум, дитя мое, не может оставаться в одном положении, особенно у того, кто слаб в духовном. Одно время ему нужно чтение, другое время — псалмопение, иногда — молчание. Когда человек молчит, ум находит возможность размышлять о различных умозрениях Писания, которые предварительно прочитал.

Итак, когда ты даешь ему что‑нибудь хорошее, что ему нравится, у него прибавляются силы, как поправляется тело от здоровой пищи, которую принимает. Однако когда ты ему даешь что попало, тогда, вместо того чтобы просвещаться, он помрачается. Также когда он устает, требует отдыха.

Так он учится отличать добро от зла. Так ум весь становится светом, весь — сиянием. Видит чистоту души. Видит острые колья под ногами. Терпит искушения. Умножается благодать. Очищает тело от страстей. Умиряется душа. И наконец все приходит, одно за другим, как цепь, связанная быстро и без большого труда, ибо все это приносит совершенное послушание. И послушай, чтобы ты знал. У того, кто имеет совершенное послушание, ум совершенно беспопечителен.

Итак, ум — это эконом души, который приносит пищу — то, что дашь ему ты. Итак, когда он мирен и ты даешь ему что‑то хорошее, что ему нужно, он переносит это в сердце. Сначала он очищается от всех предрассудков, в плену которых находился в миру. Очищается от житейских попечений и, непрестанно произнося молитву, совершенно перестает парить. И тогда понимаешь, что он очистился. Потому что он больше не уклоняется к лукавому и нечистому, виденному или слышанному в миру. Затем он молитвой, входящей–выходящей в сердце, пробивает себе дорогу и изгоняет из него все постыдное, лукавство и нечистоту. Ибо ум объявляет войну против страстей и бесов, которые их возбуждают и которые столько лет гнездились в сердце, но о которых никто не знал и которых никто не видел. Но теперь, когда ум обрел чистоту, свою изначальную одежду, он видит их и, как собака, лает, рычит, борется с ними, как господин и сторож всей мысленной силы души. Держа, как оружие, имя Иисуса, он бичует противников, пока не изгонит их вон, за перикард. И они тоже лают, как дикие собаки. А ум начинает очищать грязь и всякую нечистоту, которой из‑за нашего согласия со всем злым и греховным осквернили нас бесы. И затем он борется с бесами, чтобы прогнать их как можно дальше, дабы они не причиняли ему никакого беспокойства. И все время подвизается, чтобы выбрасывать вон ту грязь, которую они постоянно бросают ему в душу. Затем, как хороший эконом, он доставляет пищу, подходящую для просвещения и здравия души.

Всему этому содействует благодать очистительная. Покрывает молящегося, как сень, крыша послушания. Охраняет его благодать того, кто воспринял его душу пред Богом. И постепенно совершается «измена Вышняго». [37] И когда постепенно бесы изгоняются вон совершенно, а сердце очищается изнутри, исчезает скверна. Ум, как царь, водворяется в сердце и веселится, как жених о невесте в брачном чертоге. Радуется радостью светлой, мирной, непорочной. Творит молитву без труда. И тогда благодать действует свободно и показывает уму обетования, которые ему предстоит получить как воздаяние, если он исполнит свои обязанности безупречно. И после того как придет благодать, он пребывает спокойным и мирным, а она возбуждает его к созерцанию соответственно вместительности, которую имеет основание.

Итак, сперва страх Божий, вера, совершенное послушание и самоотречение, которые приносят все это. И человек достигает блаженной любви и наконец бесстрастия. Так что зло совсем не действует в его уме, но он взывает из глубины: «Возжада душа моя к Тебе, Боже мой! Когда прииду и узрю святой Твой лик?» [38] И смерти он ожидает как величайшей радости. Когда закроются эти очи и откроются те, которыми он будет видеть все, всегда радуясь.