А Бежицын - Соль, потерявшая силу Страница 13

Мало того: весь наш уголовный мир глубоко православен, чем РПЦ, кажется, гордится: "Даже такие люди признают обаяние православия!" Однако гордиться тут нечем. Православие не в состоянии заставить уголовника отказаться от звериных законов уголовного мира, даже не требует этого. Совершил преступление, пришел в храм, поставил свечку, попросил прощения у Господа, дал на церковь - и на новое "дело". А Господь все простит. Так учит РПЦ, за что так и нравится бандитам, которые удивительно щедры к ней.

Очень удобная вера: ни от чего не надо отказываться, ничем не надо поступаться. Как убивал, так и убивай, как грабил, так и грабь, как воровал, так и воруй. Бог, говорит, РПЦ, даже больше любит таких вот кающихся. Все-таки невозможно представить себе русского протестанта, русского католика, даже русского сектанта в роли бандита и убийцы, а вот православного - сколько угодно. И нет никакого осуждения преступной жизни, только умиление: и такие люди к нам приходят!

У нас нет действующих элементарных моральных норм - именно норм, которым следуют если не все, то большинство. Отдельные добросовестные люди все же есть, но не они делают погоду. Царит полная аморальность, и как раз это удручает больше всего. Рассуждений о нравственности много, в жизни ее нет. Как нет и практически никакого сопротивления окружающему нас злу. Какая-то поразительная беспомощность: то перед коммунистами, то перед уголовниками, то перед бутылкой водки. И все это, конечно, от отсутствия нравственного стержня. Его дает вера, а вот наша официальная вера так и не дала.

Говорят, случаи дикого зверства есть везде. Верно, есть. Но "везде" это именно случаи, при общем отвращении к такого рода фактам. У нас же явления такого рода отнюдь не периферийные, не исключительные, а самые что ни на есть будничные: "Ничего особенного!" Единственные островки (скорее даже точки) цивилизованности и культуры - люди и те их сообщества, которые связаны духовно с петербургским периодом нашей истории. Есть такие люди - и даже островки - в нашем православии, но не они определяют его лицо. Оно очень мрачное, непросветленное. И само наше официальное православие совершенно бесплодное, с ним России не только не выбраться из пропасти, но и не уцелеть во времена грядущие.

Нищета как знак особого благословения?

Многовековой стон: неустроены мы и нищи, хотя и народ наш не обделен талантами, а про природные ресурсы и говорить нечего. Отчего ж все никак не получается? Почему никак не можем ни талантам дать дорогу, ни ресурсами распорядиться с умом? Когда-то, в XIX веке, наши крестьяне, посмотрев, как живут немцы-колонисты, пришли к выводу: "у немцев лучше, потому что вера другая", и ударились во всякого рода секты. Над этим много потешались - тоже мудрецы-богословы выискались! Однако их умозаключение свидетельствует как минимум о здравом понимании того, что такое подлинная вера, что такое достаток, - и каковы отношения между ними.

Выше уже говорилось о мироотрицающей составляющей русского казенного православия, придется сказать еще. Но сначала вот о чем. В христианстве действительно много предостережений об опасности богатства, достаточно вспомнить слова Христа: "Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царствие Божие" (Мк 10:25). Все так, но немало в Библии и слов о том, что богатство есть верный признак благоволения Божьего: "И если какому человеку Бог дал богатство и имущество, и дал ему власть пользоваться от них и брать свою долю и наслаждаться от трудов своих, то это дар Божий" (Еккл 5:18).

Так что бывает и богатство "от трудов", что иногда на словах признает и русское православие, но на деле отрицает его. А иногда отрицает и на словах: оно "видит в богатстве решительное препятствие для духовной жизни" /66/. И все-таки не всегда оно "решительное препятствие". Да, богатство может быть неправедным, само по себе оно отнюдь не свидетельствует о Божьем благословении. Но вот нищета совершенно однозначно свидетельствует об отсутствии такого благословения. Связь материального благополучия с духовным видел Ф.М. Достоевский, сказавший в "Дневнике": "...чем нация богаче духовно, тем и материально богаче". А В.С. Соловьев отмечал: "бедствия экономические принадлежат к порядку следствий" /67/, и следствий именно духовной нищеты, следствий господствующих у нас представлений о человеке и его назначении в этом мире.

И тут, конечно, не обойтись без сопоставления христианина западного и христианина восточного, православного. Как писал тот же В.С. Соловьев: "Для восточного христианства религия вот уже тысячу лет как отождествилась с личным благочестием, и молитва признана за единственное религиозное дело. Западная церковь, не отрицая важности индивидуального благочестия, как истинного зачатка всякой религии, хочет, чтобы этот задаток развился и принес плоды в общественной деятельности, направленной во славу Божию на всеобщее благо человечества. Восточный человек молится, западный человек молится и работает. Кто из двух правее?" /68/.

Ответ вроде бы ясен - ан нет, и в России эпохи второго храма Христа Спасителя исповедуют те же взгляды. "Русская идея, заставляющая народ творить чудеса, наднациональна. Нас не увлекает мещанская идея всех прочих народов - обустройство собственного дома", - вещает некий патриот /69/. И он глубоко прав - не увлекает. Она вообще не может увлечь православие, ибо по выражению опять же В.В. Розанова, это Запад "1) думал, 2) страдал, 3) искал, а Восток просто 4) спал" /70/.

И просыпаться ему никак не хочется, наше православие и сейчас считает, что делать ничего не надо, все и так образуется - "со молитовкой". Отсюда неустроенность и неухоженность России. И менее всего она устроена и ухожена как раз в тех областях, которые более всего были "поражены" нашим официальным православием. Именно там все спились, изолгались и проворовались, и только на окраинах - на Севере ("архангельский мужик"), в казацких землях (казаки, что бы они ни говорили сейчас, составлялись из беглецов не только от власти, но и от казенного православия), да в Сибири, крае ссыльных староверов и сектантов, еще теплится какая-то надежда. Сердцевинная же Россия, безраздельно отданная нашему православию, вырождается, дичает, пашни зарастают, дома разваливаются. Спасение придет если оно вообще придет - не из деревни. Сколько бы ни писал Солженицын о том, какие чудесные люди есть у нас в глубинке, не они определяют ее лицо. С трудом найдут на три деревни одного неспившегося мужика - радость-то какая! Значит, выберемся

Едва ли, мало таких. Везде мерзость запустения, полное бесплодие всего, чего коснулось наше казенное православие . "Странный дух оскопления, - писал В.В. Розанов, - отрицания всякой плоти, вражды ко всему вещественному, материальному - сдавил с такой силою русский дух, как об этом на Западе не имеют никакого понятия" /71/. И еще: "все радостное, земное, всякое просветление через религию собственно самой жизни и ее условий враждебно основным тенденциям Православия" /72/.

Все эти проблемы вновь встают в эпоху Второго храма, когда России, чтобы уцелеть, надо опять просыпаться и включаться в мировые процессы, как это было при Петре. Нет, никак не получается. Мешает все то же: пьянство, безынициативность, безответственность и, конечно, нечестность, отчетливее всего проявляющаяся все в тех же лживости и воровстве. Вроде есть православные, которые задаются теми же вопросами: "...попробуем хотя бы только поставить вопрос а не имеют ли своим источником то же Православие такие качества, как легкое впадение в жестокость, низкая инициативность, слабое чувство личной ответственности, стремление быть "как все" (конформизм)?" /73/. Вопрос риторический: конечно, имеют.

Другой православный автор пятнадцать лет спустя пишет: "...в Православии отсутствует концепция полноценной жизни христианина "в миру", отсутствует, например, христиански осмысленная светская трудовая этика. Монашеское служение остаJтся несоизмеримым по своей значимости со служением мирян (православных в миру). Таким образом, в сознании многих православных существует жесткий дуализм между "духовным" и "мирским", "церковным" и "светским". За этим дуализмом кроется вопрос: каким образом спасение, понимаемое в эсхатологическом смысле, совместимо со спасением как благоустроением человеческой жизни на земле, с христиански осмысленной ответственностью за всJ происходящее в этом мире, с религиозным осмыслением того, что принято называть "земным благополучием". Если все земное несущественно, так следует ли им всерьJз заниматься? Слишком велик соблазн духовного эскапизма для верующего, внутреннего ухода из этого мира, минимизации отношений с ним".

Но только мало таких вопрошающих православных, все больше "Гром победы раздавайся!" слышится. А всего-то надо: ровно (а не истеричными порывами, как у ударников) повседневно трудиться, тогда и результаты не замедлят. Не надо выдавать разгильдяйство и недисциплинированность за проявления духовности. И еще лень, о которой много писали наши мудрецы, но которая особенно заявила о себе после Катастрофы. Бунин в "Окаянных днях" отметил эту особенность "новой жизни": "Поголовно у всех лютое отвращение ко всякому труду".