Роланд Бейнтон - На сем стою Страница 14

Виттенберг. 1517, накануне Дня всех святых.

Если Вы просмотрите мои тезисы. Вы убедитесь, сколь сомнительна так уверенно провозглашаемая доктрина индульгенций. Мартин Лютер, доктор богословия августинского братства".

Альбрехт передал тезисы в Рим. Как говорят, папа Лев отреагировал двумя фразами. Скорее всего, ни одной из них в реальности он не произносил, но высказывания эти весьма примечательны. Первое: "Лютер просто пьяный немец. Он образумится, как только протрезвеет". Второе же: "Брат Мартин - прекрасный человек. За всем этим нет ничего, кроме монашеской зависти".

Кто бы ни произнес эти две фразы, обе они отчасти верны. Если Лютер и не был пьяным немцем, который должен, протрезвев, образумиться, он был рассерженным немцем, который, если ли бы его успокоили, стал сговорчивее. Если бы папа сразу же отреагировал буллой, четко сформулировав доктрину об индульгенциях и исправив наиболее явные нелепости, Лютер, возможно, и смирился бы. По многим пунктам он еще не определил своей позиции и никоим образом не стремился к противоборству. Неоднократно он готов был отступить, если бы его оппоненты утихомирились. На протяжении четырех лет рассматривалось дело Лютера, и письма его в этот период показывают, до какой степени он не стремился к публичному диспуту. Лютер был поглощен своими обязанностями профессора и приходского священника, и его куда больше заботил вопрос о необходимости подыскать подходящую кандидатуру для кафедры еврейского языка в Виттенбергском университете, чем желание затеять борьбу с папой. Быстрые и открытые действия могли бы предотвратить взрыв.

Но папа предпочел разделаться с этим монахом, не поднимая шума. Он назначил нового руководителя августинского братства, чтобы тот мог "утихомирить монаха по имени Лютер, погасив огонь прежде, чем он превратится в пожар". Первая возможность предоставилась в мае следующего года на собиравшемся каждые три года съезде братства, который в тот год проводился в Гейдельберге. Лютеру предстояло отчитаться за только что завершившийся период его пребывания на посту викария, а также, как предполагалось, защитить учение основателя братства, св. Августина, по проблеме человеческой греховности. Вопрос об индульгенциях обсуждать не намеревались, но богословие августинцев создавало тот фундамент, опираясь на который Лютер мог обрушиться на них.

Он имел все основания страшиться этого события. Предостережения о грозящей ему опасности раздавались со всех сторон. Враги его упивались предстоящей расправой. Одни говорили, что его сожгут через месяц, другие - через две недели. Лютера предупредили, что по дороге в 1ейдельберг на него нападут подосланные убийцы. "Тем не менее,- писал Лютер, - я повинуюсь. Я отправляюсь пешком. Наш князь [Фридрих Мудрый] без всяких моих по этому поводу просьб принял меры, чтобы ни при каких обстоятельствах меня не могли увезти в Рим". Однако в качестве предосторожности Лютер путешествовал инкогнито. На четвертый день пути он написал домой: "Идя пешком я основательно покаялся. Поскольку раскаяние мое совершенно, полное наказание уже свершилось, и поэтому нет надобности в индульгенции".

К своему удивлению, в Гейдельберге Лютер был принят как почетный гость. Граф Спалатин пригласил его вместе со Штаупицем и другими на обед и лично провел их по своему замку, чтобы они имели возможность осмотреть его убранство и доспехи. Перед съездом Лютер защищал точку зрения Августина, согласно которой даже внешне благопристойные деяния могут оказаться смертными грехами в очах Божьих.

"Если бы эти слова услышали крестьяне, они побили бы вас камнями",- откровенно высказался один из участников, но собравшиеся расхохотались. Съезду были представлены язвительные письма, направленные против Лютера, но они не вызвали желаемой реакции. Люди постарше лишь качали головами, молодые же с энтузиазмом поддержали Лютера. "Я питаю огромные надежды, - говорил Лютер, - что подобно тому как Христос, будучи отвергнут иудеями, отправился к язычникам, так и эта истинная теология, будучи отвергнута упрямыми стариками, найдет понимание у молодого поколения". Среди этих молодых людей были и те, кому предстояло стать видными руководителями лютеранского движения. Это были Иоганн Бренц, реформатор из Вюртембурга, и Мартин Вуцер, глава реформаторов Страсбурга. Он был доминиканцем, получившим разрешение посетить съезд. "Лютер, - сообщал он,- удивительно искусен в своих ответах и выказывает непоколебимое терпение, выслушивая собеседника. Его остроумие сродни стилю апостола Павла. О том, на что Эразм лишь намекал, он говорит открыто и свободно".

Братья не сторонились Лютера. Его пригласили отправиться домой вместе с посланцами Нюрнберга, пока пути их не разойдутся. Затем он перебрался в повозку делегатов из Эрфурта, где оказался рядом со своим старым учителем, д-ром Узингеном. "Я беседовал с ним, - говорил Лютер,- и пытался убедить его, но не знаю, до какой степени преуспел в этом. Я оставил его в задумчивости и замешательстве". В целом Лютер чувствовал, что он возвращается с победой. Это ощущение он выразил так: "Туда я шел пешком. Обратно вернулся в повозке".

Доминиканцы переходят в наступление

Чем ожесточеннее нападали на Лютера доминиканцы, тем меньшее желание преследовать своего непокорного брата проявляли августинцы. Это относится и ко второму высказыванию, которое приписывают папе Льву. Доминиканцы обратились за помощью к Тецелю, которому была пожалована докторская степень, чтобы он имел право публиковаться. Получив повышение, он откровенно стал подтверждать правильность песенки:

Как только монетка падает в мешок,

Душа из чистилища - скок.

Его тезисы были опубликованы. Виттенбергские студенты скупали или выкрадывали их. Таким образом им удалось собрать восемьсот экземпляров и втайне от курфюрста, университета и Лютера они предали тезисы огню. Лютер был в высшей степени смущен их порывом. Тецеля он ответом не удостоил.

Но при этом Лютер воздерживался от более широкого декларирования своих взглядов. "Девяносто пять тезисов" были напечатаны и разошлись по всей Германии, хотя предназначались лишь для профессиональных богословов. Многие смелые положения этого документа требовали объяснения и пояснения, но Лютеру никогда не удавалось удержать себя в рамках того, что он уже говорил ранее. Текст проповеди, записанный в понедельник, отличался от тех ее конспектов, которые вели слушатели в воскресенье. До такой степени он был переполнен новыми идеями, что не мог ограничиваться старым. "Размышления по поводу девяноста пяти тезисов" содержат некоторые новые моменты. Лютер обнаружил, что библейский текст из латинской Вульгаты, который приводился в обоснование таинства исповеди, представлял собой неверный перевод с оригинала. На латыни Мф. 4:17 звучал так: "Penitentiam agite" - "совершите покаяние". Но из греческого Нового Завета Эразма Лютер узнал, что в оригинале употреблено слово "каяться". Буквально это означало: "Измените свои мысли". "Укрепленный этим текстом, - писал Лютер Штаупицу в своем посвящении к "Размышлениям",- я осмеливаюсь заявить, что неправы те, кто придает большее значение акту, как сказано по-латыни, нежели перемене своего отношения, как сказано по-гречески". Это было то, что сам Лютер назвал "пышущим жаром" открытием. То есть одно из наиболее значимых таинств Церкви не подтверждалось авторитетом Писания.

Как бы между прочим Лютер сделал и еще одно замечание, за которое ему предстояло перенести жестокие гонения. "Представьте себе, - сказал он, - будто Римская Церковь стала такой, какой она была до времен Григория I, когда она не возвышалась над другими церквами, по крайней мере, над Греческой". Это означало, что верховенство Римской Церкви явилось результатом сложившейся в ходе исторического развития ситуации, но не Божьего установления, относящегося еще ко времени основания Церкви.

Столь сокрушительные заявления вскоре привели к схватке, далеко выходившей за рамки обычного соперничества между монашескими братствами, и каждая из стадий развернувшейся борьбы все более подчеркивала тот радикализм, который заключался в выдвинутых Лютером положениях. Вскоре он уже отверг не только власть папы освобождать из чистилища, но также и его способность ввергать в него души. Услышав о том, что он отлучен от Церкви, Лютер имел смелость проповедовать об отлучении, заявляя, согласно утверждениям враждебно настроенных к нему слушателей, что отлучение от Церкви и примирение относятся лишь к внешнему церковному братству на земле, но не к благодати Божьей. Нельзя считать благочестивыми тех епископов, которые предают анафеме, руководствуясь материальными соображениями, и поэтому нет необходимости подчиняться им. Противники Лютера записали эти приписываемые ему высказывания и на имперском сейме продемонстрировали их папским легатам, которые, по слухам, переслали их в Рим. Лютеру сообщили, что это сулит ему неисчислимые беды. Для того, чтобы оправдаться, Лютер записывает по памяти свою проповедь для ее напечатания, но эту попытку примирения вряд ли можно считать удачной. Если мать-Церковь заблуждается в своем осуждении, говорил он, то нам все же следует чтить ее точно так же, как Христос выказывал почтение Каиафе, Анне и Пилату. Отлучение от Церкви относится лишь к внешнему совершению таинств - к похоронам и публичным молитвам. Анафема может предать человека дьяволу лишь в том случае, если он сам предался ему. Лишь Бог может разорвать духовное общение. Ни одна тварь не может лишить нас любви Христовой. Не следует страшиться смерти в отлучении. Если приговор, справедлив, то, покаявшись, осужденный вновь обретает возможность спасения; если же он несправедлив, то человек получает благословение.