К. В. Мочульский - Великие русские писатели XIX в. Страница 15

Комедия Гоголя и в наше время не потеряла своей комической силы. Остроумные характеристики действующих лиц, забавные положения, меткий и выразительный язык, живое и искусно построенное действие, сатирическое изображение убогого провинциального быта не потускнели за 100 лет прошедших со дня ее написания. По справедливости ее можно считать лучшей русской комедией.

19 апреля 1836 года «Ревизор» был представлен на петербургской сцене. Гоголь обиделся на критику и жаловался, что против него «восстали все сословия». Быть может, он надеялся, что его комедия произведет какое‑то немедленное и решительное действие: Россия увидит в зеркале пьесы свои грехи и вся, как один человек, зальется покаянными слезами и мгновенно переродится. Но ничего подобного не произошло; были восторги и осуждения, были толки вкривь и вкось, и это все. Разочарование вызывает в авторе душевный перелом, и он уезжает за границу, чувствуя себя пророком, не признанным в отечестве. «Пора, пора наконец заняться делом», — пишет он Жуковскому. Это дело — писание поэмы «Мертвые души».

Гоголь полон веры и вдохновения. «Какой огромный, какой оригинальный сюжет, — восклицает он. — Вся Русь явится в нем! Огромно–велико мое творение, и не скоро конец его». Вся Россия должна отразиться в его поэме… «Весь русский человек, со всем разнообразием богатств и даров, оставших на его долю, преимущественно перед другими нахалами и совсем множеством тех недостатков, которые находятся в нем, также преимущественно перед другими народами».

Душевный перелом в Гоголе был действительно велик: за границей, вдали от России, у него родилось сознание, что он национальный русский писатель. С 1837 года начинается «римская эпоха» его жизни, история все большей его влюбленности в Италию, все большего погружения в стихию чистой красоты. В Риме он полон жизнерадостности и вдохновения. «Я весел, — пишет он Жуковскому, — душа моя светла. Тружусь и спешу всеми силами совершить труд мой». Но счастливая трехлетняя жизнь за границей завершается припадком странной нервной болезни. Гоголю кажется, что он умирает: он верит, что Господь чудом спасает его от смерти, что он — избранник, отмеченный особой заботой Промысла, проповедник и пророк. Тон его писем к друзьям резко меняется, становится по–церковному торжественным. Он пишет Данилевскому: «Властью высшею облечено отныне мое слово».

В 1841 году Гоголь приезжает в Россию печатать первый том «Мертвых душ». На родине ему тяжело. «Меня томит и душит все, и самый воздух», — говорит он. Летом 1842 года он снова покидает Россию, на этот раз на целых шесть лет. В конце эт°го же года он подготавливает к печати полное собрание своих сочинений. Этой датой замыкается последний литературный период его жизни. Остальные десять лет он медленно и неуклонно уходит от

литературы.

В «Авторской исповеди» Гоголь сообщает, что Пушкин советовал ему написать большой роман и дал сюжет: какой‑то ловкий проходимец скупает крепостных, уже умерших, но по бумагам числящихся еще живыми; затем закладывает их в ломбард и таким способом приобретает крупный капитал. Гоголь начинал писать без определенного плана увлекшись возможностью постранствовать со своим героем по всей России, изобразить множество забавных лиц и смешных явлений.

Первоначально «Мертвые души» представлялись ему романом приключений вроде «Дон Кихота» Сервантеса или «Жиль Блаза» Лесажа. Но под влиянием духовного перелома, происшедшего в нем во время работы над этим произведением, характер романа постепенно стал меняться. Из авантюрной повести «Мертвые души» превращаются в громадную поэму в трех томах, в русскую «Божественную комедию», первая часть которой должна соответствовать «Аду», вторая — «Чистилищу» и третья — «Раю». Сначала — темные явления русской жизни, пошлые, тупые, порочные «мертвые души»; потом постепенное наступление рассвета: в отрывках незаконченного второго тома встречаются уже лица «добродетельные»: идеальный хозяин Костанжогло, идеальная девушка Уленька, мудрый старец Муразов, проповедующий о «благоустройстве душевного имущества»; наконец, в задуманном, но не написанном третьем томе — полное торжество света.

Гоголь пламенно верил в духовную красоту Росссии, в нравственные сокровища русского народа — и его терзали упреки критиков, утверждавших, что он способен изображать только низменное и уродливое. Как жаждал он возвеличить свою родину. Но трагедия его заключалась в том, что ему бы дан великий сатирический талант, гениальное умение подмечать все смешное и пошлое в жизни и полная неспособность создавать «идеальные образы» — А между тем он смотрел на свой труд как на религиозно–общественное служение, хотел не развлекать и смешить читателя, а поучать его и обращать к Богу. От этого внутреннего конфликта Гоголь погиб, так и не закончив своей поэмы.

В первом томе «Мертвых душ» Павел Иванович Чичиков, человек весьма благопристойной наружности и отъявленный плут, приезжает в губернский городок, очаровывает губернатора, полицмейстера, прокурора и все губернское общество, встречается с самыми крупными помещиками и затем посещает их имения. Мы знакомимся с «типами» помещиков, изображенными так ярко, с такой жизненной силой, что фамилии их давно стали нарицательными. Сладкий до приторности Манилов, давший своим сыновьям имена Фемистоклюса и Алкида и умильно шепчущий жене: «Разинь, душенька, свой ротик, я тебе положу этот кусочек»; дубинноголовая, скаредная хозяйка Коробочка, смертельно перепуганная тем, что продешевила мертвые души; Ноздрев, молодец с румяными щеками и черными как смоль бакенбардами, кутила, враль, хвастун, шулер и скандалист, вечно что‑то продающий, меняющий, покупающий; Собакевич, похожий «на средней величины медведя», прижимистый и хитрый, кулак–хозяин, выторговывающий гроши на каждой мертвой душе и подсовывающий Чичикову вместо мужика бабу «Елизавет Воробей»; скупец Плюшкин, в халате, похожем на женский капот, с четырьмя полами, болтающимися сзади, помещик, обкрадывающий собственных крестьян и живущий в каком‑то складе пыльной рухляди; сам Чичиков, охваченный страстью наживы, совершающий мошенничества и подлости ради мечты о богатой жизни; его лакей Петрушка, носящий повсюду за собой особый запах и читающий ради приятного процесса чтения, и кучер Селифан, философствующий в пьяном виде и горько укоряющий своих коварных лошадей. Все эти фигуры, неправдоподобные, почти карикатурные, полны своей собственной, жуткой жизни.

Фантазия Гоголя, создающая живых людей, мало считается с действительностью. У него особый «фантастический реализм», это — не правдоподобие, а полная убедительность и самостоятельность художественного вымысла. Было бы нелепо по «Мертвым душам» судить о николаевской России. Мир Гоголя управляется своими законами, и его маски кажутся живее настоящих людей.

Когда автор «Мертвых душ» читал первые главы поэмы Пушкину, тот сначала смеялся, потом «начал понемногу становиться все сумрачнее и сумрачнее, и наконец сделался совершенно мрачен. Когда же чтение кончилось, он произнес голосом тоски: „Боже, как грустна наша Россия”». «Меня это изумило, — прибавляет Гоголь. — Пушкин, который так знал Россию, не заметил, что все это — карикатура и моя собственная выдумка».

Первый том «Мертвых душ» заканчивается поспешным отъездом Чичикова из губернского города, благодаря Ноздреву и Коробочке там распространяются слухи о его покупке мертвых душ. Город охвачен вихрем сплетен. Чичикова считают разбойником, шпионом, капитаном Копейкиным и даже Наполеоном.

В сохранившихся главах второго тома странствия Чичикова продолжаются; появляются новь «типы»: толстяк–обжора Петр Петрович Петух, бравый вояка генерал Бетрищев, ленивый и мечтательный «байбак» и «коптитель неба» Тентетников. Юмор автора заметно ослабевает, творческие силы его убывают. Художника часто заслоняет моралист- проповедник. Неудовлетворенный своим трудом, Гоголь перед смертью сжег второй том.

Словесная ткань «Мертвых душ» необычайно сложна. Гоголь издевается над романтическими «красотами слога» и стремится к точности и детальной записи действительных фактов. Он пересчитывает все пуговицы на платье своих героев, все прыщики на их лицах. Ничего не пропустит он — ни одного жеста, ни одной гримасы, ни одного подмигивания или покашливания. В этой нарочитой торжественности изображения мелочей, в этом пафосе возвеличения ничтожества — его беспощадная ирония. Гоголь уничтожает своих героев смехом: Чичиков надевает свой фрак «брусничного цвета с искрой» — и клеймо пошлости уже навсегда ложится на его образ. Ирония и «натуральная живопись» превращают людей в манекены, вечно повторяющие все те же механические жесты; жизнь Умерщвлена и разъята на бесчисленное множество бессмысленных мелочей. Воистину страшное царство «мертвых душ»!