Ирина Голаева - Повесть об одинокой птице Страница 17

От этих слов мир и покой вдруг хлынули в ее душу. Словно прорвалась какая-то дамба. Зарывшись в мягких руках сестры Раисы, она не хотела никуда уходить. Раиса словно поняла это. И сама предложила переночевать, постелив на прежнее место, в гостиной. Перед сном они вместе помолились. Лежа на большой тяжелой пуховой подушке, она смотрела на знакомые вещи в этой комнате. Развешанные рамочки со словами из Писания, фотографии собрания на шкафу, толстые корочки Библий, какие-то христианские журналы. Все это дышало той чистой христианской патриархальностью, которая свидетельствовала о Боге. Все последнее время ей так этого не хватало. Она еще раз посмотрела вокруг себя, вздохнула и закрыла глаза. Уже засыпая, поняла, как была во всем не права, и как ей теперь будет тяжело со всеми. Но первый шаг уже сделан. А первый шаг всегда самый тяжелый. Она спала и даже не подозревала, что как раз в это время на другом конце города, в ее квартире одиноко сидел человек и пил кофе, чтобы не уснуть…

Ей не хотелось сейчас возвращаться к себе домой. Благо, брат Петр должен был отсутствовать еще несколько дней, и сестра Раиса согласилась приютить ее на это время. На следующий день она зашла к себе только взять вещи и заметила, что здесь кто-то был. Не трудно было догадаться, кто это. Ибо запасные ключи от квартиры находились теперь у него. На кухонном столе лежала записка. Она посмотрела на нее, обдумывая, взять или нет. После разговора с сестрой Раисой возникло желание вернуться в церковь и начать новую жизнь, ей не хотелось марать себя заново и сближаться с ним. Негодование еще клокотало в ее сердце. Какая-то большая обида внезапно выросла в ней, созрев за несколько дней после того, как он бросил ее у дверей ЗАГСа. «Как он мог так поступить со мной?! – кричало у нее внутри. – После всего того, что она сделала, отдав ему себя! Вот так, взять и бросить! Бросить одну! Значит, она не нужна ему? Значит, правы оказались все те, кто утверждал, что мужчине от женщины нужно только одно?» Возмущение билось, как птица в клетке. Она уже с ненавистью посмотрела на этот лист и вышла из кухни. Поднявшаяся волна негодования полностью захлестнула ее. Она просто бросала какие-то вещи в большую сумку, едва понимая, чьи они и будут ли ей нужны. Набрав ворох вещей, она еще раз зашла в кухню, чтобы выпить воды, и ее взгляд опять упал на кухонный стол, где лежал листок бумаги. Она посмотрела на него так, словно он был виновником всех ее бед, потом, не читая, взяла сумку и захлопнула за собой дверь. От внезапного сквозняка листок всколыхнулся и, взлетев над столом, тихо опустился на пол.

Она шла по улице, полная возмущения и негодования, и разговаривала сама с собой. Со стороны это, может быть, выглядело странным. Но она шла сквозь людей, не замечая их, а они, скорее всего, не замечали ее. Только придя к Раисе, она немного успокоилась. Та лепила вареники, она присоединилась к ней. Большое тягучее тесто устало поддавалось. Выливая на него все накопившиеся эмоции, она постепенно стала приходить в себя. Сестра Раиса, занятая постоянно подбегавшими к ней детьми, не стала ни о чем ее расспрашивать. После того как поужинали дети, Раиса села с ней за стол и спросила:

– Ну, как там у тебя дома, все в порядке? – и, чуть прищурив глаза, посмотрела на нее, стараясь не выказывать свое любопытство. Видимо, хотела спросить еще о чем-то, но пока не решалась.

– Тихо, – прожевывая вареник, буркнула она. Беседа как-то не клеилась. Вареники вышли жестковаты. Раиса, уже убирая посуду, бросила ей, словно невзначай:

– Ты завтра пойдешь на вечернее богослужение?

Она мотнула головой, все борясь с этими варениками.

– Тебе лучше прийти пораньше. Там брат хочет поговорить с тобой, – осторожно добавила Раиса, искоса посматривая на нее.

– Когда лучше прийти? – спросила она.

– За час, – и Раиса начала убирать посуду со стола.

Она тихо встала. Ей хотелось предложить помощь и помыть посуду. Но Раиса уже вовсю как-то ожесточенно намывала чашки. Она несколько секунд постояла в дверях и решила не тревожить ее. Все-таки она тут в гостях.

Она пошла в большую комнату. Еще доносился шум из детских. Ей не хотелось, как обычно она делала раньше, заглянуть туда и поиграть с детьми или почитать им на ночь сказку. Она присела на еще не разобранный диван, в который раз разглядывая комнату. Все ее мысли были заняты тем, что завтра ей придется объясняться с братьями. От этого будет зависеть ее дальнейшая жизнь в церкви. И она терялась в словах, не зная, что сказать и как все объяснить. Она сама для себя не могла объяснить многое, тем более кому-то, а уж тем более братьям. Мысли путались, сбивались в какую-то кучу. Все ее объяснения выглядели очень блеклыми и неубедительными. Промучившись так еще некоторое время, она закинула голову на спинку дивана и непроизвольно посмотрела в окно. Там виднелись обсыпанные снегом пики остроконечных елок. Они слабо покачивались. За ними виднелись березки. Как все-таки бывает красива природа зимой! Улетая в своих мыслях куда-то далеко, к вершинам этих деревьев, она не заметила, как подошла Раиса с постельным ворохом, видимо, чтобы застелить ей диван, и села рядом. Положила свою тяжелую руку на ее тонкую ручку и тихо сказала:

– Я тебя должна предупредить, когда завтра будешь говорить с братьями, не спорь с ними. Согласись. Никто ведь тебе зла не желает. Но после того… – тут она замялась, видимо ища подходящее слово, – после всего того, что было, тебе надо сильно смириться перед Богом и быть в строгом послушании у церкви. Ты не знаешь, но тебя поставили на замечание… С тобой теперь никто из сестер не должен здороваться. Только я здесь исключение для тебя. И то, пока Петра нет дома, – на этих словах ее голос несколько притих.

Она быстро взглянула на Раису и удивленно спросила:

– Почему?

Видимо, ее вопрос сильно удивил женщину. Не выдержав, она воскликнула:

– Ну как же! Ты думаешь, грехи прелюбодеяния и непослушания просто так сходят человеку? Ты что, не понимаешь, кто ты теперь для нас?

– Кто? – с неподдельным удивлением спросила она.

– Ты теперь не сестра нам! – выдохнула Раиса.

Она всхлипнула. Раисе стало ее жалко. Она, как давеча, опять обняла ее своими пухлыми большими руками.

– Ладно, деточка. Завтра сама все узнаешь. Только приготовься к тому, что никто к тебе с приветствием не подойдет. Даже я. Да я не должна была тебя и вчера приветствовать. Но думаю, Бог простит меня. Не удержалась. Так уж изболелось мое сердце за тебя, так уж изнылось. Вот Петр уехал, я и решила переговорить с братками. А так бы Петр мне не дал, – и она сама смахнула набежавшую слезинку. – Ну, что ж, укладывайся спать, дорогая. Вот тебе постель. Постелешь сама. Завтра я в церковь не пойду, не смогу. На собрание в школу идти надо. И это, может, к лучшему, что без меня. Ты уж меня знаешь. Я баба прямая. Так что, иди завтра смело, с Богом, и как пред Богом все говори и стой. Он все зрит, от Него, родимого, ничто не утаишь. А что братья тебе скажут, прими как от Бога. Ну, спокойного тебе сна и мира Божьего. Храни тебя Господь.

И Раиса, словно перекрестив ее, тихо удалилась, закрыв за собой двери.

Она осталась одна. Припоминая разговор, чувствовала, как к сердцу подступает тревога. Ее очень поразили слова Раисы, что теперь она им не сестра. А кто тогда? Мытарь? Блудница? При этих словах ее передернуло. Непроизвольно она вспомнила его. Как стремительно все переменилось. Еще недавно они были вместе, и она чувствовала везде его присутствие. А теперь она ночевала в чужом доме, на чужом диване, и завтра ей грозила некая экзекуция. В глубине души она понимала, что, посетив собрание, наверняка потеряет его. Но борьба все равно продолжалась в ее сердце. Он и Бог! Почему-то Бога она связывала с сестрой Раисой, церковью и даже предстоящей братской экзекуцией. Нет, она же идет туда ради Бога! А значит, сможет все выдержать и принять! Это теперь ее крест. Ее расплата. А будет ли платить он? Этот вопрос возник, как чертик из табакерки. Перебирая в мыслях, чем может поплатиться он, она не находила ответа. Он вроде везде и во всем был ни к чему не причастен. Непричастен к Богу, к друзьям, к близким. Он жил своей отделенной от всех них жизнью, и ничего как будто не терял. Но тут она увидела свое отражение в дверце серванта. И к ней пришел неожиданный ответ. Она, она сама была тем единственным, что он терял, а значит, тем, чем мог поплатиться! От этой мысли в ее сердце хлынули еще живые горькие воспоминания. Ну что же, видимо, и ему придется через что-то пройти в этой жизни, а не ей одной. От этого ей стало легче, словно часть своей вины она смогла сбросить на чужие плечи. Так, думая обо всем прошедшем и предстоящем, она мирно заснула.

Когда он вечером вернулся к ней домой, то увидел, что его записка лежит под столом. Это задело его самолюбие. Он поднял ее и, сжав в кулак до бумажного комочка, открыл дверцу под раковиной и выбросил в ведро. Потом подошел к шкафу, взял с собой вещи и, положив ключи на полку в прихожей, крепко захлопнул за собой дверь. Она закрылась сама собою…