Арсения Себрякова - Жизнеописание. Письма к П.А. Брянчанинову и другим лицам Страница 18

К вечерне и всенощной она не могла уже идти. Слабая до крайности, она под вечер стала чувствовать какую-то тоску, вспоминала свою обитель, близких, сестер и говорила, что душа ее тоскует, что хотя смерть не страшит ее, но что она желала бы умереть в родной обители. Желая подышать свежим воздухом, она села возле открытого окна. Уже темнело. Вдруг у нее вырвался какой-то необыкновенный, протяжный вздох, сильно встревоживший Агнию. Заметив перемену в лице матушки, Агния стала настойчиво просить позволения позвать доктора, на что матушка с неохотою, но все же согласилась. Доктор успокоил Агнию, сказав, что не находит ничего опасного, посоветовал поставить горчичник на грудь и прописал лекарство. По его уходу Агния хотела помочь матушке лечь, но вдруг она сама быстро легла на спину. Глаза ее стали большие, блестящие и радостные. Видно было, что она созерцает что-то для нее необыкновенно радостное. Медленно, молча, вздохнула еще раза два, и лицо ее делалось все светлее и радостнее. Потом еще один последний вздох, и душа ее мирно отлетела к Господу, без стона, без мучений, а глаза остались открытыми, точно продолжала она видеть ими. Агния сама уже закрыла их, удивляясь такой мирной, безболезненной кончине.

Был одиннадцатый час ночи. Глубоко потрясенная и растерявшаяся, Агния не могла сама убирать тело почившей. Одевала ее Лия с помощью Дивеевских монахинь, которых матушка видела утром в церкви.

Уважаемая всеми при жизни, известная даже высокопоставленным лицам, так горячо любимая в своей родной обители, матушка Игумения Арсения умерла одинокой странницей, и чужие люди убирали ее тело. Даже монашеской мантии не было с нею, и настоятель Саровской пустыни прислал свою, кожаный пояс дала Лия, а параман для покрытия лица почившей по уставу монашескому, привезли из Дивеева. Услышали о кончине матушки Арсении и Самарские монахини, и тотчас же поспешили прийти, предлагая читать Псалтирь у ее тела, помня, как обласкала их матушка. На другой день прах почившей положили в гроб, покрыли мухояром и перенесли, при пении Самарскими монахинями Святый Боже, в кладбищенскую церковь, где она и находилась до отпевания. К сожалению, в церкви не позволили читать Псалтирь, ее читали в номере. 26-го был привезен из Москвы матушкиной родственницей Ладыгиной металлический гроб, в который и опустили деревянный гроб с прахом матушки Арсении после панихиды, совершенной четырьмя иеромонахами.

Между тем, в Усть-Медведицком монастыре сестры ожидали возвращения своей Игумении. 16 июля казначея послала за ней лошадей на станцию Себряково. Хотя получилась потом депеша, что матушка по нездоровью не может вернуться к 22-му и опечалила многих, но особенно никто не встревожился. Только самые близкие, преданные ученицы чувствовали в душе тоску и тягостное предчувствие чего-то страшного. И страшное совершилось!..

22 июля в два часа дня казначея получила роковую депешу от Агнии с известием о кончине матушки Игумении. С быстротою молнии разнеслась эта весть по монастырю и ужасом наполнила сердца сестер. Стоны и плач поднялись невообразимые. Казалось, вся обитель слилась в один скорбный вопль... Кто спешил бежать к казначее узнавать подробности, кто, более крепкий духом, успокаивал малодушных. Некоторые, не обращая внимания на других, плакали навзрыд, как осиротелые малые дети. Скорбь близких, келейных и духовных дочерей невозможно было описать.

В 3 часа первый заунывный удар колокола раздался над монастырем и медленно, удар за ударом, понесся заупокойный звон, созывая осиротевших сестер в храм на первую панихиду по дорогой, горько оплакиваемой ими настоятельнице. Тяжело вспомнить, что это была за панихида! Плакали все, начиная со священнослужителей и кончая мирским народом окрестных хуторов, успевших узнать о кончине всеми почитаемой, всеми любимой матушки Игумении. Монахини, послушницы, монастырские ученицы, - все спешили в храм: одни выплакать свою, казалось, непосильную скорбь, другие помолиться за упокой души дорогой для всех, незаменимой в эту минуту матери. Действительно, она была незаменима для них!

Казалось, со смертью ее монастырь лишился всего. Она была и наставница, и мудрая руководительница, и любящая мать, и тот возвышенный идеал самоотверженной, созерцательной жизни, подражать которому каждая стремилась по мере своих сил. При ней им жилось легко, беззаботно. "Как матушка благословит", "про это матушка знает", - говорили они, отдавая, как дети, все свои заботы и поступки на ее решение. Случилось ли испытать какое сомнение, спешили к ней, и она нередко одним мудрым словом разрешала вопрос, над которым продумывалось несколько дней. Скорбь ли какая постигнет кого, матушка умела утешить ласковым взглядом, иногда одним каким-нибудь добрым словом, улыбкой... Ужасно было теперь сознавать им, что все кончено, что они не увидят ее больше, не услышат ее голоса, что они осиротели, остались беспомощными, а она, их горячо любимая мать, умерла далеко-далеко от них, в одиночестве, может быть, в сильных страданиях. И только мысль, что она своей праведной жизнью заслужила награду у Господа, Которого возлюбила всем сердцем, всей душою, ради Которого несла непосильные подвиги, мысль, что она своей бессмертною душою видит и чувствует их скорбь, и там, у престола Царя Славы возносит свои молитвы за них, - как отрадный луч солнца, разгоняла мрак уныния и тоски, давая возможность сказать: "Да будет воля Твоя!"

Тут только, после ее смерти, узнали сестры и стали передавать друг другу еще об одном подвиге своей настоятельницы. Оказалось, что матушка Игумения, несмотря на свое слабое здоровье, подражая древним подвижникам, носила на своем изнеможденном трудами и болезнью теле тяжелые железные вериги. Теперь они, вместе с другими вещами матушки Игумении, находятся в стеклянном шкапе в ризнице, и сестры, с умилением глядя на них, удивляются великим самоотверженным подвигам их блаженной Игумении.

Между тем, казначея Леонида немедленно распорядилась послать депешу Преосвященному Афанасию, Донскому Архиепископу. Сообщая ему о кончине матушки Игумении, она просила разрешения перевезти ее прах в родной монастырь. С тревогой ожидали монахини ответа на эту просьбу. Мысль, что могут не разрешить перевезти прах матушки, ужасом наполняла их сердца. Но Богу угодно было хотя немного утешить их. Дня через два был получен ответ от Архиепископа.

Высказывая свое сочувствие о кончине матушки Арсении, Владыка сообщал, что по его просьбе архиерей и губернатор Тамбовские разрешили перевезти тело почившей в родную обитель. Все вздохнули облегченно и стали готовиться для подобающей встречи матушкиного праха. По желанию казначеи, в Саров за матушкой поехал ее духовник, отец Феодор Прокопиев, в сопровождении нескольких монахинь, а в монастыре начали готовить склеп в нижней церкви преподобного Арсения, где ежедневно служили теперь заупокойные обедни и панихиды. Только в молитве находили сестры утешение и облегчение своему горю. С нетерпением ждали они встретить у себя дорогой для них прах матушки Арсении. Поклониться ему, поплакать у гроба, рассказать ей, как живой, свое горе казалось для них большим облегчением.И вот, наконец, получилось известие из Сарова, что гроб с прахом матушки должен прибыть на станцию Себряково в ночь под 30 июля.

Взволновались сестры, всем хотелось поскорей встретить дорогой прах, и некоторым удалось выпросить у казначеи разрешение выехать для встречи на станцию. В числе их была и я, грешная. Что это была за поразительная ночь! Кажется, во всю жизнь не забыть ее нам. Еще с вечера вокзал был переполнен народом. Кроме монахинь, тут собрались жители из села Михайловки и Себрово, большею частью дети и внуки крепостных крестьян Михаила Васильевича. Все они знали матушку Игумению, некоторые слышали про ее подвиги, другие же не раз были в монастыре, воочию видели ее богоугодные дела, и многим при жизни своей она успела оказать какую-либо помощь, дать добрый совет, поддержать в трудную минуту. Все они спешили теперь встретить ее прах, поклониться ему и отдать последний христианский долг. Приехала также и племянница матушки Арсении, Александра Васильевна Комлева, а за час до прихода поезда прибыло и духовенство из села Михайловки, пожелавши встретить тело почившей и отслужить панихиду. Ожидая с напряженным вниманием прихода поезда, народ расположился группами на платформе; часто слышалось в толпе или подавленное рыдание, или молитвенный вздох, или сдержанный шепот голосов. Говорили вполголоса про матушку Игумению, вспоминали случаи из ее жизни, расспрашивали у монахинь о поездке ее в Саров, о письмах, полученных в монастыре уже после ее смерти.

Но вот, наконец, показался вдали поезд. Трудно описать тот потрясающий душу момент, когда под неудержимое рыдание сестер поезд, замедляя ход, подошел к станции. Не выдержали сестры и с громкими рыданиями бросились навстречу вагону, в котором находился прах оплакиваемой ими игумении. Но и тут их ждало испытание. Железнодорожное начальство не хотело открывать вагон до утра, только слезы и их неотступные просьбы смягчили сердце начальника станции, и он разрешил открыть вагон.