Митрополит Макарий - Период разделения Русской Церкви на две митрополии Страница 18

Отпуская своих послов в Москву для переговоров о мире, Александр дал им наказ: 1) если заговорят о построении церкви на сенях для королевы Елены и о княгинях, паньях и других для нее слугах греческого закона, то отвечать, что такого условия не было между нами при заключении брака; впрочем, княгинь и вообще слуг для себя Елена избирает без различия из лиц и греческого закона и латинского, кого сама признает более к тому годными. 2) Если московский государь упомянет о принуждении королевы к римскому закону, отвечать, что мы никаким образом ее к тому не принуждаем, но папа присылал к нам свои грамоты о приведении ее к покорности Римскому Костелу, много раз совещался с кардиналами и положил, что для этого не нужно вновь крестить королевы и всей Руси; пусть только покорятся апостольскому престолу согласно с Флорентийским Собором, а жить могут по обычаю греческому и иметь греческих священников. 3) Если скажут, что король принуждает Русь к римскому закону и строит римские церкви в русских городах, отвечать, что король держит своих подданных, как держал его отец Казимир: кто в каком законе хочет жить, тот в том и живет, и церкви кто какие хочет, такие и строит, русские ли или римские. Прежде Руси не дозволено было строить церквей, а теперь король допустил им то. Король не вмешивается, как московский держит своих подданных в вере: не следовало бы, кажется, и московскому вмешиваться, как держит король своих подданных. В числе литовских послов находился и канцлер королевы Елены наместник бряславский Иван Сапега. Он привез ее письма к отцу, матери и братьям. В письме к отцу она убеждала и умоляла его прекратить кровопролитие и примириться с Александром и, между прочим, говорила: «Муж мой всегда держал и держит меня в чести, в жалованьи и в любви, как надлежит доброму мужу; он дает мне волю держаться своей веры и греческого обычая, ходить по св. церквам, иметь на своем дворе священников, диаконов и певцов, дозволил совершать для меня литургию и другие службы по уставу как здесь, в Литовской земле, так и в Короне Польской, в Кракове и по всем польским городам; везде мне полная свобода служить Господу Богу по обычаю и уставу св. Греческой Церкви... Государь мой король, его мать, братья, паны и вся земля надеялись, что со мною из Москвы пришло в Литву все доброе: вечный мир, кровная любовь, дружба, помощь на поганых, а теперь видят все, что со мною все лихо к ним пришло: война, рать, взятие и сожжение городов и волостей, пролитие христианской крови, плен, плач, вопль... Вся вселенная не на кого другого, только на меня вопиет, что кровопролитие сталось от моего в Литву прихода, будто я к тебе пишу, привожу тебя на войну... Сжалься над своею дочерью, возьми по-старому любовь и дружбу с братом и зятем своим, тогда ты не только мне учинил бы веселие, но и церквам Божиим благосостояние, и святителям греческого закона мирное совокупление, и всем людям греческого и латинского закона радость, и мне великое в греческой вере подтверждение». Послы Александра, исполняя его наказ, сказали Ивану Васильевичу: «Государь наш король не принуждал и не принуждает твоей дочери ничем к римскому закону, но, когда он был еще на великом княжестве в Литве, папа присылал к нему, чтобы он велел своей княгине быть послушной папе и ходить к римскому костелу, а государь наш своей княгине о том ни слова не говаривал. Когда же взяли его на Польское королевство, папа опять прислал, чтобы государь наш велел своей королеве быть в послушании папе и ходить к римскому костелу, но на это государь еще не дал ответа папскому послу... Папа, впрочем, не того хочет, чтобы она оставила свой греческий закон и приступила к римскому, а лишь того, чтобы она сделалась послушною ему и была в соединении (унии) по Флорентийскому Собору». В частности, канцлер Елены Иван Сапега (который, верно, был человек двуличный, потому что прежде вместе с родственником своим, митрополитом Иосифом, действовал против Елены в пользу унии, а теперь говорит, по-видимому, в пользу Елены) передал Ивану Васильевичу, что она «в законе греческом непоколебима и от мужа ей принуждения в том мало, а много ей укоризн за греческий закон от Краковского архиепископа Фридриха (брата короля Александра), и от Виленского бискупа, и от панов литовских, которые говорят ей, будто она не крещена и другие неподобные речи; они-то возбуждали и папу писать к Александру, чтобы он привел ее к покорности Римской Церкви». Еще передавал Сапега, что, пока муж Елены жив и здоров, она не ожидает себе никакого принуждения в греческом законе, но, когда мужа в животе не станет, она опасается, как бы тогда архиепископ, и бискупы, и паны не учинили ей принуждения, и потому просит отца, чтобы он потребовал от ее мужа новой утвердительной грамоты о греческом законе да чтобы к той грамоте кроме короля приложили свои печати Краковский архиепископ и Виленский епископ. Сам Иван Васильевич и чрез канцлера Елены Сапегу, и в письме к ней, посланном с Сапегою, и чрез послов своих, отправлявшихся с договорною грамотою к Александру, подробно объяснял своей дочери, что она несправедливо утверждает, будто Александр не делал ей и всем русским притеснения в греческом законе, и что ей несправедливо говорят: «Мы надеялись, что с тобою в Литву из Москвы пришло всякое добро, вечный мир и любовь, а с тобою пришло всякое лихо». «Нет, дочка, – писал отец, – то дело сталося не тобою, а неисправлением твоего мужа... я чаял, что как ты к нему придешь, то тобою всей Руси и греческому закону скрепление будет, а он, как ты пришла к нему, начал нудить тебя, да с тобою и всю Русь, к римскому закону». Всего же более Иоанн убеждал свою дочь, чтобы она помнила Бога и свое родство, стояла твердо в греческом законе и пострадала за него даже до крови, если бы пришлось, а к римскому закону не приступала, папе не покорялась и не делала бесчестия своему роду, укоризны своему закону. «Но если, дочка, поползнешься, – прибавлял великий князь, – и приступишь к римскому закону своею ли волею или неволею, то от Бога погибнешь душою, от нас в неблагословении будешь, а зятю своему мы того не спустим: у нас с ним будет беспрестанная рать». По утверждении договорной грамоты, отпуская литовских и польских послов, Иван Васильевич наказывал им: «Скажите от нас брату нашему и зятю, чтобы он нашей дочери к римскому закону не нудил ничем и держал ее, как дал нам о ней свою грамоту... А если начнет он нудить нашу дочь к римскому закону, то да будет ему ведомо, мы того ему не спустим и будем стоять за то, сколько нам Бог пособит». То же повторил московский государь и самому Александру чрез своих послов, ходивших к нему с договорною грамотою о заключенном перемирии, и еще потребовал от него новой утвердительной грамоты о непринуждении Елены к римскому закону не только за его королевскою печатью, но и за печатями Краковского архиепископа и Виленского бискупа, хотя и неизвестно, дал ли Александр такую грамоту.

После всего этого можно догадываться, какое значение должно было иметь для Западнорусской Церкви заключенное теперь перемирие между Иоанном III и Александром. В Литве опытно теперь убедились, как велико могущество московского государя и как грозно стоит он за греческую веру, за православие своей дочери и других русских литовцев, и не могли не понять, что он непременно исполнит свои угрозы, если притеснения православным в Литве не прекратятся или возобновятся. А затем неизбежно должны были прийти к сознанию, что надобно изменить церковную политику и оставить все затеи о насильственном насаждении и утверждении Флорентийской унии между литовскою Русью. Со времени настоящего перемирия, действительно, эта политика в Литве значительно изменилась, и для Западнорусской Церкви настал иной, сравнительно лучший период жизни.

Но обратимся к другим делам, совершившимся в этой Церкви при митрополите Иосифе Болгариновиче или, вернее, с кончины предместника его Макария (1 мая 1497 г.) до заключения перемирия между московским государем и литовским (25 марта 1503 г.). К концу XV в. положено начало Супрасльскому, впоследствии знаменитому, монастырю. Основателем его был великий маршал княжества Литовского Александр Иванович Ходкевич, исповедовавший православную веру, а первым игуменом – священноинок Пафнутий. Первоначально монашествующие поселились было в имении Ходкевича Гродек (ныне местечко), тогда лесистом и пустынном, недалеко от истоков реки Супрасли, в 35 верстах от Белостока. Но как Ходкевич вскоре построил там укрепленный замок для жительства своего и своих слуг и место сделалось людным и шумным, то по просьбе иноков он дозволил им переселиться на другое место в его имении под названием «Груд сухий», находившееся ниже, на берегу той же реки Супрасли, в лесной пуще, в 16 верстах от Белостока. Здесь-то в 1500 г., по словам местной записи, «дозволением вельможнаго пана Ходкевича» и «начася съзидати сии монастырь верою и любовию, желанием и трудом многогрешнаго священноинока игумена Пафнотия, родом из Бельска, и первие сооружися церковь невелика во имя св. Иоанна Богослова и святися нареченным митрополитом Иосифом (следовательно, до 10 мая, когда он уже посвящен в митрополита), и трапеза на прихождение братий». Таким образом вопреки существовавшему запрещению вновь сооружена в 1500 г. православная, хотя и небольшая, церковь и даже освящена самим митрополитом – знак, что или православные паны вроде Ходкевича вовсе не уважали этого запретительного закона в своих имениях, или сам великий князь Александр по ходатайству таких лиц, как Ходкевич, разрешал то, чего не хотел разрешить для своей супруги Елены по настояниям московского государя.