Дмитрий Мережковский - Лютер Страница 19

В Риме были недовольны ходом Лютерова дела и обвинили Кайэтана в недостаточной ловкости. Буллой 1518 года подтверждалось торжественно все учение об Индульгенции, как будто ничего не случилось ни в Риме, ни в мире; слепота, глухота была совершенная, такая же, как до начала дела. «Римский Первосвященник, наместник Иисуса Христа, — говорилось в булле, — имеет власть даровать отпущения грехов не только живым, но и мертвым в Чистилище, и все верующие должны, под страхом отлучения от Церкви, признавать эту власть».[263] Таково было покушение негодными средствами укрепить пошатнувшуюся лавочку Тецелей-Фуггеров, кощунственную торговлю Духом Святым. После этой буллы великая надежда на то, что Рим начнет преобразование Церкви изнутри, была потеряна.[264]

В самом начале 1519 года послан был в Германию для дальнейших переговоров по Лютерову делу личный секретарь Папы, Римской курии нотарий и камергер, молодой саксонский дворянин, Карл фон Милтиц (Miltitz), человек ловкий и вкрадчивый. Князю-избирателю, саксонцу, чтобы задобрить и побудить его выдать «еретика», «сына погибшего, исчадие адово», Милтиц должен был вручить знак папской милости, Золотую Розу, цену Лютеровой крови. Но вместе с тем ему поручено было сделать и новую попытку к соглашению с тем же «исчадием адовым». Лютеров земляк, саксонский дворянин Милтиц, лучше итальянцев понимал, что происходит в Германии. С этим любезным молодым человеком, равнодушным к делам веры и думающим о св. Фоме Аквинском не больше, чем о прошлогоднем снеге, Лютеру легче было сговориться, чем с ученым старцем, богословом Кайэтаном.

«О, мой дорогой Мартин, — говорил в веселых застольных беседах любивший выпить Милтиц, — я думал, что вы — старый богослов, сидящий у печки и любящий спорить, но вот я нахожу в вас человека молодого и сильного, которого я не мог бы увезти из Германии даже с войском в двадцать пять тысяч человек!»[265]

Милтиц начал переговоры так успешно, что соглашение казалось возможным. Брат Мартин думал в те дни, и будет думать до конца жизни, что если бы Папа решительно вступил на путь Милтица, то «избегнут был бы разрыв и последовавшая за ним великая смута».[266]

«Я мог бы обещать, — писал Лютер князю-избирателю, — во-первых, молчать обо всем этом деле так, чтобы дать ему умереть естественной смертью; во-вторых, написать Его Святейшеству покорное и смиренное письмо, в котором сознался бы в излишней горячности… и наконец, в-третьих, обнародовать послание, в котором увещевал бы всех верующих подчиниться в этом деле Римской Церкви… Милтиц полагает, что всего этого недостаточно, но отречения моего уже не требует… Если и Ваша Светлость находит, что мне следует сделать что-нибудь большее, умоляю мне об этом сказать. Я сделаю все и все перетерплю, только бы не продолжать этой борьбы».[267]

3 марта 1519 года Лютер пишет Папе: «Что мне делать, Святейший Отец?.. Тяжесть гнева вашего я не могу вынести и не знаю, как его избегнуть. От меня ждут отречения… но оно только унизило бы Римскую Церковь и восстановило бы на нее весь мир, ибо величайшее зло причинили ей враги мои… Они опозорили ее в Германии, проповедуя ребяческие нелепости и покрывая именем Вашего Святейшества все свои гнусности… Я же перед Богом свидетельствую, что никогда не думал ни явно восставать на власть Римской Церкви и Вашего Святейшества, ни тайно ее колебать. Я исповедую во всеуслышание, что власть этой Церкви выше всего и что нет ничего ни на земле, ни на небе, что должно бы ей предпочесть, кроме единого Иисуса Христа, Владыки всего».[268]

Вместе с этим письмом к Папе Лютер писал другу своему, Спалатину, духовнику Фридриха Мудрого: «Папу я почтил без труда, ибо я чту и власть турецкого султана, которую дал ему Бог. Только бы оставили мне Евангелие, и я отдам Риму все остальное».[269]

Папа в ответном послании называет его уже не «сыном погибели» и «исчадием ада», а «сыном возлюбленным», радуется, что он отрекся от заблуждений своих, и снова зовет его в Рим, где ему обещает милость и прощение.[270]

В эти дни предсказание Кайэтана как будто исполнилось: Лютер «лопнул, как мыльный пузырь». Но опять, как столько раз это было и будет в жизни его, происходит то, что кажется «случаем» и что на самом деле есть, может быть, явление «Тайного Порядка, управляющего всем Промыслом»: в самую решительную минуту посылается ему самый нужный человек. Инок доминиканского Братства, канцлер Ингольштадтского университета, знаменитый спорщик, доктор Иоганн Экк (Eck), снова обнажая спрятанный в ножны и оттачивая притупленный меч Лютера, возвращает его в покинутый бой.

«Вот когда начинается борьба беспощадная, да будет она благословенна, — радуется Лютер. — Все прежнее было лишь детской игрой… Сам Господь ведет меня, и я иду за Ним. Я читаю постановления Папы, чтобы приготовиться к спору, и скажу всем на ухо: „Я спрашиваю тебя — кто такой Папа: сам ли Антихрист или только апостол его, потому что в этих постановлениях он распинает Христа“».[271]

Диспут между Лютером и Экком назначен был в июле 1519 года, в Лейпциге, в большой палате Плейссенбургского замка, в присутствии герцога Георга Саксонского и множества священников, монахов, аббатов, докторов-богословов и именитых граждан. Диспут продолжался шесть дней, с утра до вечера, забавляя знатных людей, как рыцарский турнир, а простых, как петушиный и кулачный бой.[272]

«Доктор Экк, — вспоминает очевидец, — человек высокого роста… неуклюжий, угловатый… с крикливым голосом плохого трагика или умного глашатая… с лицом, напоминающим мясника или ландскнехта».[273] А Лютер, «изможденный, истощенный трудом и заботами, так худ, что, кажется, можно бы пересчитать все его кости… голос у него звонкий и проникающий в сердце… обращение любезно и ласково, нет в нем ничего унылого или надменного… Как бы ни нападал на него противник, он оставался невозмутимо спокойным».[274]

«Часто он приходит на диспут с пучком свежих цветов и, поднося их к лицу, нюхает».[275] Вместо обычного золотого докторского перстня носит на руке серебряное кольцо с подвешенным к нему на цепочке крошечным сосудцем или коробочкой, где живет, как полагали добрые католики, тот бес, которому он душу продал так же, как доктор Фауст… Стоило ему только произнести заклинание, чтобы вылетел свистящим вихрем из той коробочки бес и сделал все, что ему будет приказано Лютером.[276]

«Сам действует бес! (Da walt der Teufel!)» — говорил о Лейпцигском диспуте Иоганн Тецель.[277]

Спор между двумя станами — теми, кто был за доктора Экка, и теми, кто был за доктора Лютера, — начинался в палате замка, продолжался на площадях и улицах, в гостиницах и питейных домах, так горячо, что дело иногда доходило до драки, и городской магистрат вынужден был посылать стражников с пиками и алебардами, чтобы наблюдать за порядком или разнимать дерущихся. Один старичок богослов, обличая Лютера в ереси, спорил так яростно, что с ним сделался удар, и он тут же на месте умер.[278]

Если бы доктор Экк, утверждая безграничную власть Папы над миром и Церковью, был до конца последователен, то вынужден был бы согласиться с тем, что утверждал один из первых судий Лютеровых Тезисов, доминиканец Сильвестр Приэрий (Prierias): «Папа судит всех, а его — никто, и, если бы даже привел он людей к вратам адовым, никто не мог бы его низложить».[279] И с умирающим — бессмертным Тецелем вынужден был бы согласиться доктор Экк: «Сам Господь Иисус Христос, отдав всю власть свою Папе, уже не правит Церковью; правит ею и будет править до конца мира только Папа… Выше всех Апостолов, Ангелов, Святых, выше самой Пресвятой Девы Марии—он, потому что все они меньше Христа, а Папа равен Ему».[280]

«Если геометр спорит с геометром, то это благородный спор: вот почему я люблю спорить с Лютером», — вспоминает Экк о Лейпцигском диспуте.[281] В этом споре впервые поставлен был, с ясностью, в самом деле «геометрической», тот вопрос, которому суждено было сделаться движущей осью всего Протестантства-Реформации: кто видимый, присутствующий на земле, в веках и народах, глава Вселенской Церкви — папа или Христос? Доктор Экк, вместе со всею Римскою Церковью, отвечает: «папа». Лютер вместе со всем «Протестантством» — «Противлением», «Восстанием» человеческой совести против того, что религиозно-бессовестно, отвечает «Христос». «Церковь может быть и без папы; чтобы сохранить единство свое, нуждается она только в одном Главе — Иисусе Христе… Не сказано ли Им самим: „Се, Я с вами во все дни до скончания века. Аминь“».[282]