Тронд Берг Эриксен - Августин. Беспокойное сердце Страница 2

Любому должно быть ясно, что наши словесные излияния ни в коей мере не воздействуют на Бога — независимо от Его желания или нежелания вмешиваться в наши споры в качестве третейского судьи. Вот почему особенно увлекательно следить за жаркими баталиями по поводу какого–нибудь прилагательного или союза, баталиями, которые могут с неослабевающей силой продолжаться веками. Единственное, что вне всякого сомнения подтверждает история догматов, это что человек полностью отождествляет себя со своими знаками и символами. Само представление о священном тексте и полемика о догматах стали школой использования понятий, которая оказалась плодотворной для развития всех прочих областей, оперирующих символами: юриспруденции, литературы, философии и естествознания. Именно невыполнимость интерпретационных задач, которые ставили перед собой таллектуальных способностей.

В своих попытках разгадать тайну Троицы Августин едва не выходит за грань осмысленного. Божественное существо, утверждает он, обладает абсолютным совершенством, одинаковым для всех трех ипостасей. Тождество этих ипостасей столь абсолютно, что не только Отец не может быть больше Сына, но ни одна из составляющих существа не может быть меньше всей Троицы (О Троице, VIII, 1)! Или, выражаясь несколько иначе: «Отец, Сын и Дух Святой каждый сам по себе — Бог. В то же время они суть единый Бог. Каждый из них представляет собой целиком и полностью божественное существо, но одновременно они составляют единую божественную субстанцию. Отец — это не Сын и не Дух Святой. Сын — это не Отец и не Дух Святой. Дух Святой—это не Отец и не Сын. Но Отец — это только Отец, Сын — это только Сын, а Дух Святой — это только Дух Святой. Все трое обладают одинаковым бессмертием, одинаковой неизменностью, одинаковым величием и одинаковым могуществом» (О христ. учен. 1,11–12).

Человек, тратящий силы на построение подобных формулировок, явно считает собственную жизнь вписанной в повесть, малейшее изменение которой следует рассматривать как физическое покушение на жизнь повествователя. При этом неважно, что такая ревностность обращается к предметам воображаемого мира. Августин первым подчеркивал мысль о том, что с помощью слов нам никогда не удастся до конца познать божественную тайну. Тем не менее он готов подвергать порке еретиков, отлучать от церкви ослушников, а также днями и ночами размышлять над смыслом Священного Писания. Такое поведение нельзя назвать внутренне противоречивым или аморальным, оно всего лишь несколько парадоксально, т. е. человечно.

До самой середины XVIII века сочинялось множество богословских трудов, в которых систематизировались высказывания Августина и других отцов Церкви о пороках и добродетелях, Боге и ангелах, пророках и апостолах, грехе и благодати, литургии и таинствах. Теперь эти тома пылятся на полках букинистических магазинов, нечитаные и незаслуженно дешевые. Нельзя сказать, чтобы за истекшие века человечество поумнело или ушло далеко вперед. Просто мало кто согласен вписать свою жизнь в ту повесть, которая некогда была вопросом жизни и смерти для Августина. Старинная вязь идей и понятий сменилась узором более простым и современным — не потому, что была доказана несостоятельность прежней, но оттого, что по непонятным причинам она утратила способность приносить самую богатую добычу.

Ни современная психология, ни этика, ни обществоведение или метафизика не предлагают нам столько тонких наблюдений и взвешенных суждений, сколько высказано, например, в грандиозном труде «Сумма теологии» Антонина Флорентийского (Antoninus Florentinus. Summa theotogica. 1458) или не менее фундаментальной «Латинской библиотеке» Джана Доменико Манси (Gian Domenico Mansi. Bibliotheca Latina mediae et rnflmae aetatis. 1754). Оба высокоученых монаха пали безымянными на поле чести, поскольку их традиции умерли немедленно по завершении этих колоссальных трудов. Вклад Августина в историю западной теологии в основном сокрыт в таких же сборниках, среди которых можно, в частности, назвать «Сентенции» Петра Ломбардского (Petals Lombardus. Sententiae. 1160), служившие в раннем средневековье основным учебником богословия для всей Европы и на девять десятых состоявшие из текстов Августина. Пробудить к жизни эту часть Августинова наследия сейчас невозможно никакими силами.

Тем не менее Августин через все препоны времени напрямую говорит с нами в «Исповеди», а также при описании своего мистического опыта. Удивительно другое: очень немногие согласны прислушаться к великому сочинению Августина — хотя почти все безоговорочно признают, что современный человек существует в рамках давних мировоззренческих конструкций. Историки всегда много писали о том, почему кто–то выходит победителем и избегает забвения с течением времени. Не менее интересно было бы разобраться и в том, почему какие–то идеи оказываются в проигрыше и забываются, хотя старое и новое могут не обменяться ни единым выстрелом в прямом противостоянии.

Получим ли мы после воскресения из мертвых тела, схожие с ангельскими? Августин сомневается в этом, поскольку не знает, какие тела у ангелов. Не уверен он и в том, сколько ангелов поет в разных небесных хорах. Весьма туманно высказывается он и по поводу ангельской власти как в отношении Бога, так и в отношении человека. Ангелы любят нас и желают, чтобы мы поклонялись правильному Господу (О граде Бож. X, 7). Августин убежден, что ангелы не совечны Богу (О граде Бож. XI, 32; Исп. XI, 17), но долго ли они пребывали в небесном блаженстве, пока некоторые из них не последовали за Люцифером в его падении, он сказать не может. Однако же он знает, что добрые и злые ангелы по сути своей одинаковы и что добрые блаженны, тогда как злые несчастны (О граде Бож. XII, 1 и 6).

Отпадение от Господа связано в первую очередь с тем, что ангелы злоупотребили свободой воли. Изначально ни одного из них не сотворили злым. До самого Судного Дня падшие ангелы будут носиться туда–сюда в земной атмосфере и подстраивать злосчастья. Наказание в аду ждет их только после второго пришествия (О граде Бож. XXII, 3). В наше время они существуют в виде демонов, которые распространяют по свету беды, неудачи и болезни. Некоторые из нас умеют творить чудеса, мысленно направляя действия демонов. Точно Августин знает об ангелах одну–единственную вещь: у каждой твари есть ангел–хранитель. Даже звездам положено по ангелу, которые управляют их передвижением. Кроме того, ангелы могут рассказывать тем, кто еще жив, новости из царства мертвых (ср. Лк. 16, 30). Праведные уже теперь получают дополнительную поддержку от ангелов, среди которых им предстоит жить в небесном Иерусалиме. Нередко ангелы творят чудеса с дозволения Господа и по его распоряжению (О граде Бож. X, 8).

Следует прибавить, что в эпоху Августина ангелов предствляли бескрылыми юношами, которые могут мгновенно явиться и столь же мгновенно растаять в воздухе. Современное представление об ангелах отталкивается от образов греческой или римской богини победы — Ники или Виктории. Во времена Августина греческая и римская богини победы еще зримо присутствовали в городах, о чем мы можем судить, в частности, по борьбе, развернувшейся в 384 г. из–за святилища богини Виктории в здании римского сената. Вот почему христианские ангелы могли сбрести образ Виктории или Ники лишь после того, как языческие божества перестали играть свою первоначальную роль. На протяжении всего средневековья изображения Виктории продолжали красоваться в Риме на триумфальных арках. Но постепенно народ стал забывать, кто она такая и чему служат ее образы. Тогда–то и стало возможно их отождествление с созданиями, которых в христианских текстах называют «ангелами». Один из парадоксов истории заключается в том, что язычник Симмах выступал за сохранение в сенате скульптурного изображения, ставшего прообразом ангелов, тогда как христиане не менее страстно требовали убрать его!

Августиновы ангелы в основном заимствованы из нео-· платонической философии, но привязаны к различным историям о мистических посланцах из Ветхого и Нового Заветов. В учении об ангелах Августин без излишнего скептицизма дает волю творческой фантазии, населяя мир живыми существами, от которых, видимо, была большая польза, но с которыми он едва ли многократно сталкивался сам. Чисто логически можно сказать, что ангелы исполняют весьма важную роль, на которую к тому же не было других претендентов: будучи орудиями Божия промысла, они служат посредниками между вечностью и преходящим (О граде Бож. X, 15). При столь резком разграничении земного и божественного, какое характерно для неоплатонизма и Августина, необходимо было дополнить картину мира связующими звеньями, иначе жизнь в этом мире казалась слишком неуютной. С помощью ангелов и их падших собратьев, демонов, воплощались отношения между вечностью и земным, бренным, преходящим. Если человек всерьез хотел быть вписанным в великую Августинову повесть, ему было не обойтись как без ангелов, так и без демонов.