А Бежицын - Соль, потерявшая силу Страница 2

И тем не менее ставят, и не только империю, но и ее православие, с его принципом "ничего не добавляй", что неизбежно обрекает церковь "на попрание людям", ибо она не в состоянии ответить на вопросы жизни, не в состоянии дать людям хлеб духовный. Как писал православный богослов, "Поздняя Византия молча признала, что кафолическая Истина Церкви окончательно, раз и навсегда и во всей полноте, формулирована "древними отцами" и семью Вселенскими Соборами. А потому даже и на новые недоумения, на новые лжеучения или вопросы отвечать нужно из того же арсенала, в сокровищницах святоотческих творений искать заключенный в них ответ на все вопросы". Византийское богословие исходило из того, что "...все разрешено и заключено в прошлом и что ссылка на это прошлое одна дает гарантию православия" /10/.

Русское православие, по мнению некоторых православных же мыслителей, ничего не добавило к византийскому основанию (К.Н. Леонтьев в "Византизме и славянстве: "...мы прожили много, сотворили духом мало", "у нас все оригинальное и значительное принадлежит Византии и ничего - собственно нашей, славянской крови"). Но нельзя же ограничиваться византийской мертвечинкой, на нее вряд ли будет спрос. А эта мертвечинка отчетливо чувствуется во всех поствизантийских православных церквах (и больше всего, пожалуй, в РПЦ) - нет в них жизни, нет ни одного ответа на ее вопросы. Она вся - в VII-VIII веках, достаточно взглянуть на шитые золотом одеяния священнослужителей РПЦ - это все не от апостолов (хотя РПЦ именует себя "апостольской"), это из уже омертвевшей Византии, равно как и их обыкновение несколько раз переодеваться во время богослужения; в нынешней России такое обыкновение имеют у нас дамы из "новых русских" во время своих "приемов".

И все-таки у Византии было хоть одно оправдание: извне пришли агаряне и одолели. Россия и этим не может похвастаться, ибо у нас сам народ поднялся против своей веры, народ сам убивал своих священнослужителей, народ разорял храмы, сколько бы ни говорили о том, что виноваты внешние влияния, подточившие веру. "Гнилое дерево не стоит" - пословица, которую, так любит А.И. Солженицын. Будь в народе вера, будь в нем духовный и нравственный стержень, никакое лжеучение ничего не могло бы сделать с нашей страной. Однако сделало. И если В.С. Соловьев говорил об антихристианстве Византии, павшей под ударами извне - но кольми паче должно было быть антихристианство в России, чтобы вот так, в одночасье все рухнуло от своих же "православных", словно и не было почти тысячи лет христианства.

А его и в самом деле не было, раз сам народ поднялся против своей церкви и подверг ее неслыханным, часто совершенно зверским преследованиям. Накоротке нечто подобное случилось во Франции, но все же до такого скотства и основательности в гонениях там не доходили. Что бы ни говорили нынешние ревнители нашего официального православия, к началу ХХ века церковь утратила всякий авторитет и в простом народе, и в образованных слоях. Да и раньше особой любви к нему не было, и когда представился случай, продемонстрировали это очень убедительно. В этом и состояла суть Катастрофы 1917 г.

Предпосылки Катастрофы

Некоторые выводят начало Катастрофы из раскола. О нем - огромная литература. Напомним только формулу "Семнадцатый век породил семнадцатый год". Отчасти верно: из-за раскола народ утратил доверие к официальной церкви. Староверы заслуживают самого уважительного отношения (хотя В.С. Соловьев и говорил, что дело было не столько в православии, сколько в правописании): они сумели одни, без помощи государства устоять и явили образцы твердости духа. Вот только трудно отделаться от впечатления, что победи тогда старая вера, гонения были бы, пожалуй, не менее жестокими, но более основательными.

Однако исторически сложилось так, что гонениями суждено было заняться новообрядческой церкви, и она предавалась им с усердием. Об этом тоже написано немало, но в прошлом: сейчас эта сторона деятельности нашего официального православия вовсе замалчивается. За неучастие в обрядах наказывали сурово: в 1648 г. вышел указ, гласивший: "Кто не ходит в церковь, не бывает у святого причастия и не пускает к себе в дом священника подвергать таких людей пыткам и нераскаявшихся сжигать". И пытали, и сжигали. Конечно, время было суровое, но в христианском мире уже шел процесс смягчения нравов.

Но только не в России. Незыблемыми казались устои, никуда не делась и "латинобоязнь". Ради борьбы с "проклятым Западом" церковники готовы были (и сейчас готовы) идти на союз хоть с чертом. Однако были и государственные интересы, которые требовали иного отношения к миру, к тому же Западу. Это сейчас все сводят к Петру и к его реформам, которые многие считают не только жестокими, но и надуманными. Но не с Петра все началось, европолюбство у нас тоже давнее.

За короткое время до Петра правительница Софья показала себя еще большей западницей, чем братец. Западником считали и их отца, Алексея. Михайловича. А задолго до них уже была Немецкая слобода, а про Ивана Грозного церковники говорили: "..вся внутренняя его в руку варвар быша..." имея в виду как раз его контакты с иностранцами. Пушкин писал в заметке "О ничтожестве русской литературы": "Но и в эпоху бурь и перемен цари и бояре согласны были в одном: в необходимости сблизить Россию с Европою. Отселе сношения Ивана Васильевича с Англией, переписка Годунова с Данией, условия, поднесенные польскому посольству аристократией XVII столетия, посольства Алексея Михайловича... Наконец, явился Петр". Пусть Солженицын и иже с ним не жалуют Петра, наши гении - Пушкин в литературе и Ломоносов в науке - были на этот предмет иного мнения. Об отношении Пушкина к Петру знают все, а вот Ломоносов:

Зиждитель мира пожелал

Себя прославить в наши дни

Послал в Россию человека

Каков не слыхан был от века.

Сквозь все препятства он вознес

Россию варварством попранну

С собой возвысил до небес.

Даже единственный город нынешней России, действительно заслуживающий этого названия хотя бы с архитектурной точки зрения, - Санкт-Петербург. Остальные - бездарные скопления бездарных строений.

Дело Петра началось еще в 1473 г., когда рухнул в Кремле воздвигавшийся народными умельцами Успенский собор и пришлось выписывать Аристотеля Фиорованти, который и воздвиг эту православную святыню, уничтожив всю предыдущую работу. Так что Петру предшествовало многое и многие. И дело его - сугубо христианское, не случайно В.С. Соловьев говаривал, что "Вопреки всякой видимости реформа Петра Великого имела в сущности, глубоко христианский характер..." /11/.

У нее были какие-то свои внутренние предпосылки, она опиралась на какую-то смутную память о домонгольской Руси, когда та была хоть и периферией, но Запада, а мертвящее влияние Византии еще не сказалось в полной мере. Об этом, полагают некоторые наши мыслители, свидетельствуют наши выдающиеся и скорые успехи: "...поразительна та легкость, - писал Г.П. Федотов, - с которой русские скифы усваивали чуждое им просвещение. Усваивали не только пассивно, но и активно-творчески. На Петра немедленно ответили Ломоносовым, на Расстрелли - Захаровым, Воронихиным; через полтораста лет после петровского переворота - срок небольшой - блестящим развитием русской науки... Это само по себе показывает, что между Россией и Западом было известное сродство, иначе чужая стихия искалечила бы и погубила национальную жизнь. Уродств и деформаций было немало. Но из галлицизмов XVIII в. вырос Пушкин, из варварства 60-х годов - Толстой, Мусоргский, Ключевский. Значит, за ориентализмом московского типа лежали нетронутыми древние пласты киевско-новгородской Руси, и в них легко и свободно совершался обмен духовных веществ с христианским Западом" /12/.

Мало того, были у нас мыслители, которые считали, что тяга к Западу и западнические настроения как раз вещь очень понятная и очень русская, а вот построения вроде славянофильских - явное немецкое влияние. "Кто станет отрицать, - писал В.В. Розанов, - что во многих наших западниках, оставшихся таковыми до конца, более жил ясный и спокойный дух нашего народа; и кто не заметит, напротив, некоторой сумрачности в складе чувств и глубокого теоретизма в складе ума наших славянофилов?" /13/. А Д. Мережковский писал о Петре, что "Он вовсе не хотел, как думают славянофилы, отказаться от своего для чужого, а наоборот, чужое хотел сделать своим, выправить главный вывих народа" /14/.

Сам Петр говорил: "Я имею дело не с людьми, а с животными, которых хочу переделать в людей". (Иван Грозный изрекал до него нечто сходное: "Аз есмь зверь, но над зверьми и царствую".) Для лучших умов России последствия реформ Петра виделись как в конечном счете благотворные. "Уничтожение смертной казни при Елизавете, отмена пыток при Екатерине II, упразднение крепостного права при Александре II - вот крупные плоды того христианского направления, которое дал русской политике "антихрист" Петр" /15/. И еще Соловьев: "Если Бог хотел спасти Россию и мог это сделать только через свободную деятельностью человека, то Петр Великий был несомненно таким человеком" /16/.