Этьен Жильсон - Бог и философия Страница 2

Сказать, что это стало для меня потрясением, значит слишком драматизировать то, что было лишь объективным результатом упорных наблюдений над историческими факторами. Однако поскольку мне стало ясно, что, говоря формально, метафизика Декарта представляет собой довольно неуклюжую реконструкцию метафизики схоластической, я решил учиться метафизике у тех, кто действительно ее знал, а именно у тех самых схоластиков, которых мои профессора философии легкомысленно презирали, ни разу не прочитав из них ни единой строки. Приступив к их исследованию, я окончательно убедился в том, что философствовать отнюдь не означает повторять сказанное ими, но и что никакое философское развитие невозможно, если сначала мы не узнаем того, что знали они. Хаос, царящий в современной философии и приводящий к хаосу в области морали, общественной жизни, политики и педагогики, возникает не в результате какого-то недостатка философской проницательности у современных мыслителей: он просто вытекает из того, что мы утратили свой путь, ибо утратили знание некоторых основополагающих принципов, на которых и только на них, поскольку они истинны, сегодня, как и во времена Платона, можно утвердить философское знание, достойное именоваться таковым. Если кто-то боится, что элементарная процедура, предполагающая изучение основ правильного мышления, обесплодит его драгоценную философскую индивидуальность, пусть в качестве успокоительного почитает книги Жака Маритена, которые избавят его от страхов перед интеллектуальным бесплодием. Великое проклятие современной философии — почти повсеместный бунт против интеллектуальной самодисциплины. Если мышление непоследовательно, то постичь истину нельзя, и тогда естественным образом делается вывод, что никакой истины вовсе нет.

Предлагаемые лекции основываются на противоположной посылке, согласно которой истина может быть найдена, даже в метафизике. В них нет ничего, что походило бы на изложение философской проблемы Бога в историческом ракурсе; важные учения характеризуются вкратце, тогда как о многих других вообще не упоминается. Равным образом, они не притязают и на то, чтобы быть достаточным доказательством существования Бога. Их цель и пределы скорее обусловлены стремлением добиться ясного и точного определения известной метафизической проблемы. Хочется думать, что, ознакомившись с этими лекциями, кто-нибудь из моих читателей по крайней мере поймет, что означают его собственные слова, когда он говорит, что существование Бога доказать нельзя. Однако для того, чтобы действительно об этом узнать, надо по крайней мере понять, что предполагает такая попытка. Единственным философом, который заставил меня ясно осознать весь метафизический смысл этой проблемы, является св. Фома Аквинский. Свою интеллектуальную свободу я ценю не меньше других, но, кроме того, хочу свободно соглашаться со всяким, кто, по моему мнению, говорит правильно. Св. Фома Аквинский никогда не помышлял о чем-нибудь наподобие «томистской истины». В этих словах даже нет смысла. Оценивая различные взгляды на проблему существования Бога с точки зрения их относительной способности учесть все ее требования, я пришел к выводу, что наилучший ответ был дан человеком, который, первым постигнув глубочайший смысл этой проблемы, первым же свободно преклонился перед метафизической необходимостью ее единственного решения. Всякий, кто может, волен и сегодня сделать то же самое и так же свободно, как когда-то это сделал сам Фома. А что касается того, кто не может или не хочет этого делать, то пусть он, по крайней мере, найдет удовлетворение в своем непризнании единственно возможного решения истинной проблемы: непризнании того, что речь идет не о величайшем плотнике из Палестины, не о верховном часовщике Вольтера, а о бесконечном акте самосуществования, благодаря которому существует все остальное и в сравнении с которым существует так, как будто его нет.

Я хочу выразить свою благодарность Совету попечителей Университета Индианы, который одобрил мое назначение приглашенным профессором философии в Фонд Мэлона Пауэла на 1939—1940 гг. Наверное, я могу сказать и о том, сколь я благодарен членам кафедры философии, которые так радушно приняли меня в ту пору, когда люди в разных странах не слишком тяготели к тому, чтобы безоглядно друг другу доверять. Тем не менее особо я должен поблагодарить профессора У.Х. Джеллему. В своем приглашении он так ясно и четко определил задачу, которую меня призывали исполнить, что, приведя из него одно лишь предложение, я, наверное, воспользуюсь прекрасной возможностью если не оправдать содержание этих лекций, то, по крайней мере, разъяснить их общий замысел. «Сегодня для очень многих философов философия совсем не означает того, что должна значить, и большинству наших современников кажется, что христианство не может сказать ничего, что не было бы опровергнуто наукой, равно как не может сказать ничего значительного, чего бы уже не сказали греки». На конкретной проблеме Бога я хотел показать, что благодаря грекам христианские философы сказали то, что сами греки никогда не говорили; что сказанное ими в силу своей значимости стало неотъемлемой частью современной философии и что, хотя никто не может ожидать от науки, чтобы она это подтвердила, нам не следует принимать за научное опровержение неспособность некоторых ученых понять фундаментальные проблемы метафизики. Лекции печатаются так, как они были прочитаны в Университете Индианы и написаны в Папском институте средневековых исследований (Торонто). Необычайное благословение — жить там, где друзья терпеливо сносят, как ты проверяешь на них свои, последние на сегодняшний день идеи по тому или иному вопросу. К имени преподобного Дж.Б. Филана, ректора Папского института средневековых исследований, на сей раз я должен присовокупить и имя моего именитого друга, профессора Жака Маритена. Им обоим я глубоко обязан поддержкой, советом и замечаниями, которые, уверен, сделали эту небольшую книгу более достойной той темы, которая в ней поднимается.

Этьен Жилъсон

Глава I Бог и греческая философия

В истории западной культуры каждая глава начинается с греков. Это верно в отношении логики, науки, искусства, политики и также верно в отношении естественной теологии, однако не сразу ясно, где в прошлом Древней Греции следует искать истоки нашего философского понятия Бога.

Стоит нам обратиться к текстам Аристотеля, откуда мы берем почти все наши сведения о ранней греческой философии, как означенная трудность предстает во всей своей полноте. Говоря о Фалесе Милетском, Аристотель подчеркивает, что согласно этому философу первоначалом, стихией или субстанцией, из которой все рождается и в которую все в конечном счете возвращается, является вода. В другом тексте Аристотель добавляет, что согласно тому же Фалесу «все полно богов»[1108]. Каким образом с философской точки зрения можно примирить эти различные высказывания?

Во-первых, можно просто отождествить понятия воды и божества. Так, собственно, и делает один современный ученый, приписывая Фалесу мысль о том, что вода — не только бог, но бог верховный. В таком истолковании упомянутых текстов «верховный бог и бог миропорождающий являются единой божественной силой, Водой»[1109]. Единственная трудность в принятии этого простого и логического решения заключается в том, что оно приписывает Фалесу идеи, которых он вполне мог придерживаться, но о которых Аристотель абсолютно ничего не говорит[1110]. Согласно самым разным свидетельствам, которыми мы располагаем, Фалес не говорил о том, что вода является богом и что среди богов, которыми изобилует этот мир, есть бог верховный; Следовательно, он не говорил и о том, что таковым является вода. Здесь в двух словах выражена мысль, составляющая для нас целую проблему. С одной стороны, человек полагает определенный природный элемент как то самое вещество, из которого создан этот мир. Пусть это будет вода, однако наименование не играет никакой роли, и проблема нисколько не изменится, если мы назовем первоначалом огонь, воздух, Беспредельное или даже Благо. С другой стороны, тот же самый человек в качестве некой аксиомы полагает, что все полно богов. Отсюда мы тотчас же делаем вывод, что для него вода является не только одним из богов, но самым великим. Однако чем логичнее кажется нам такой вывод, тем удивительнее должно казаться, что сам этот человек не собирался его делать. По крайней мере, есть вероятность, хоть и ничтожная, того, что, если бы мы теперь познакомили его с нашим выводом, он, быть может, признал бы его незаконным. Короче говоря, вместо того, чтобы писать историю философии как она есть, мы пишем историю того, какой ей следовало бы быть. Поистине весьма дурной способ преподносить историю философии и, как мы скоро увидим, весьма надежный, чтобы пройти мимо ее глубочайшего философского смысла.