Св. Василий Великий - Свт. Василий Великий. Творения. Ч. 3 Страница 2

Но посмотрите, что пишет он далее; ибо до обличения его нечестия не бесполезно, может быть, сказать нечто об его кичливости.

Евн. А прежде всего прошу вас, которые будете и теперь слушать, и в последствии читать, да будет вам угодно — различать ложь от истины не по числу последователей, и отдавать преимущество не большинству; не ослепляйтесь умом, обращая внимание на достоинства; не заграждайте слуха для наставших после, уступая преимущество предварившим.

Вас. Что ты говоришь? Не должны мы уступать преимущества предварившим? Не должны мы уважить множества христиан, и теперь живущих, и всех бывших с того времени, как проповедано Евангелие? Не должны мы обращать внимания на просиявших духовными дарованиями всякого рода; потому что ты открыл этот новый лукавый путь нечестия, ненавистен и неприязненный всем им? Но однажды навсегда смежив душевные очи, и изгнав из мысли памятование обо всем святом, каждый свое праздное и пометенное сердце должен предать твоим ухищрениям и лжеумствованиям! Велико было бы твое могущество, если бы, чего не достиг диавол различными хитростями, тебе удалось достигнуть того своим приказом, и мы, поверив тебе, признали бы, что предание, которое во все предшествовавшие времена имело силу у стольких святых, маловажнее вашего нечестивого вымысла. Но для него мало совратить рассудок слушающих его теперь; он желал бы, чтобы и те, которые в последствии возьмут в руки его сочинение, имели то же мнение. Какое хвастовство — думать, что сочинение его будет существовать и в последствии, что память о нем сохранится бессмертною и в будущие времена! Так кичится теперь этот, человек, который вскоре потом, забавляя слушателей, как будто вовсе незанятый гордостию, говорят вымышленным судьям следующее:

Евн. Сверх того не гневайтесь на нас, если, презрев тщеславие и страх, милости и безопасности в настоящем предпочтя безопасность в будущем, и рассудив, что угроза, объявленная нечестивым, страшнее всякого земного злострадания и временной смерти, предложим истину, обнажив ее от всех покровов.

Вас. Этот нарядный набор слов не превосходит ли крайнюю степень всякого высокомерия? При насмешке, здесь есть и ругательство над судьями, если они столько не терпят добра, и едва удерживаются, чтоб не гневаться на человека, который презирает самохвальство и гордость, безопасность в будущем предпочитает безопасности в настоящем, и наказание в последующей жизни признает более страшным, нежели временную смерть. Что это значит? Не гневайтесь, судьи, на меня, который вошел на самый верх добродетели, оставил за собою земное, и все свое жительство переселил на небо. Вот новый вид тщеславия! Ибо, притворно показывая, что презирает гордость, тем самым превозносится до крайнего надмения. Если те дела, о которых он доказывает, что они достойны извинения, составляют главное в евангельской жизни: то сим предоставляет догадываться, каким надобно почитать его за дела, требующие не извинения, но одобрения. Поэтому, и умолчав о многом, достаточно сказали мы об этом, что составляет как бы отличительный признак всего его поведения; и теперь можем по лживым речам его узнать, что говорит в нем отец лжи, а по хвастовству его понять, с кем он осужден; потому что Апостол ясно говорит, что «разгордившийся в суд впадает диавол» (1 Тим. 3, 6). Приступим, наконец, к самому обличению нечестия.

Сначала излагает он исповедание веры, составленное в простых и неопределенных речениях, которое употребляли и те которые из Отцов, не входя в рассуждение о рассматриваемых теперь вопросах, но выражая таким образом свою только мысль в простоте сердца. Правда, и Арий, как говорят, желая обмануть Александра, указывал ему на это же исповедание веры (потому что и это утверждают); но Евномий ссылается на оное, как на согласное с собственным его образом мыслей, по двум причинам: во–первых, чтобы самому избежать подозрения в нововведении, принимая веру Отцов, как право изложенную; а во–вторых, чтобы все, поверив простоте этих изречений, сами того не видя, впали в сети его лжеумствований. Но вместе видел он и то, что, толкуя отеческие собственно изречения, благовиднее будет ему ввести свой образ мыслей, и как всего лучше прикрыть свое нечестие, так, если и уловят в чем, казаться не виноватым, потому что ничего не говорит своего и от себя, а только толкует чужие мысли. Но, конечно, не приметил он, что и в этом подвергается чему–то весьма смешному. Ибо, после многих и великих похвал сему исповеданию веры, вскоре осыпает опять оное самыми гнусными укоризнами. А чтобы яснее было утверждаемое мною, исследую сочинение его, разобрав по частям. И, во–первых, рассмотрим исповедание веры, на которое он ссылается, изложив собственными его словами.

Евн. Но предложив наперед, говорит он, издревле имеющее у Отцов силу благочестивое предание, как верный указатель и правило, будем пользоваться этим точным образцом для поверки при рассуждении о нашем предмете.

Вас. Затем приводит исповедание веры, излагаемое так:

Евн. Веруем во единого Бога — Отца, Вседержителя, от Которого все; и во единого Единородного Сына Божия, Бога — Слово, Господа нашего Иисуса Христа, Которым все; и во единого Духа Святого, Утешителя.

Вас. Потому, тотчас присовокупляет:

Евн. Итак, для всякого, кому желательно казаться или быть христианином, если в краткости сказать существеннейшее, самая простая и общая вера есть следующая:

Вас. В последствии скажем о противоречии, заключающемся в словах его, и о том, как бесстыдно прекословит само себе утверждаемое им, но прежде напомним себе, что этот самый человек, в предыдущих словах, со всею надменностью обещал нам предложить истину, обнажив от всех покровов. Итак, здесь написано где–нибудь: веруем, что нерождение есть сущность Бога всяческих, или веруем, что Единородный не одинаков с Отцом по сущности? Ибо это написал бы Евномий, если бы не закрывал своего мудрования никакою обманчивою завесой. Но думаю, что, употребляя всякое слово с хитростью, умалчивает он о своем мнении, чтобы, высказав оное неподготовленному слуху, не лишить себя доверия и доступа, выставляет же исповедание веры Отцов, которое, но умеренности употребленных в нем изречений, не может противопоставлять какого–либо препятствия общей цели его сочинения, и которое легко согласит ему со своим мнением, под видом истолкования обратив слово к сказанному прежде. А что это справедливо, видно с первого взгляда. Ибо, изложив исповедание веры Отцов, тотчас переходит к изъяснению, воспользовавшись другим каким–то предлогом, а вместе и тем, что оно недостаточно к освобождению его от обвинения. Итак, для чего же предложил ты оное, а не приступил прямо к тем доводам, которые и точны, и могут освободить тебя от обвинения? Теперь ссылается на это исповедание, как на несомненный образец для поверки суждений, а потом поправляет, как будто в нем нет ничего здравого. Но всякому известно, что, к своему мудрованию, как к увлекающей на смерть уде, на подобие приманки, примыкает он простоту веры, чтобы неопытные, бросаясь на видимость, но неосторожности, были пронзаемы злом нечестия. Но чтобы не показалось, что без необходимости берется поправлять исповедание веры, которое сам почтил чрезвычайными похвалами, смотрите, как он, будто бы забыв собственные слова свои, очерняет это исповедание.

Евн. Итак, для всякого, кому желательно казаться или быть христианином, если в краткости сказать существеннейшее, самая простая и общая вера есть следующая:

Вас. Скажи же мне, неужели благочестивое предание Отцов, это правило, как сам ты назвал, этот указатель, несомненный образец для поверки суждений, теперь называется у тебя орудием обмана, искусством притворства и чем–то подобным сему? Ибо, если оно прилично не истинным христианам, но тем, для которых предпочтительнее казаться, нежели быть христианами; то можно ли о нем заключить что иное, кроме сказанного? Ибо кто, не повредившись в уме, станет утверждать, что правило прямизны прилично стропотным душою, что указатель истины приличен врагам истины? А те, которым именоваться христианами предпочтительнее, нежели быть ими истинно, облекаясь в это притворство для обольщения многих, далеки от всякой прямизны и истины. Развращенное не поправится, как говорит Екклезиаст (Еккл. 1, 15), и тем, которые для жизни избрал ложь, не пригодны образы истины, как это представляется Евномию.

Но, по сказанным мною причинам, он введен в столь очевидные противоречия, чтобы, выхваляя веру, подать мысль о своем общении с Отцами в благочестии, и опять, порицая ее, открыть себе путь к истолкованию. Поэтому, и правилом ее называет, и говорит, что она имеет нужду в точнейшем добавлении. Но это же самое да будет знаком и крайнего невежества, если кому угодно вникнуть и в это. Ибо правило и указатель, доколе они ни в чем не имеют недостатка, чтобы им быть правилом и указателем, дотоле, мудрейший, не допускают никакого дополнения для своей точности; ибо добавление делается по причине недостаточности: а будучи несовершенным, они, по справедливости, не могут иметь и этих наименований. Но довольно об этом.