Сергей Иванов - Византийское миссионерство: Можно ли сделать из «варвара» христианина? Страница 21

Напротив, Византия всячески поднимала на щит тех персидских христиан, которые остались верны халкидонскому символу веры и, соответственно, Константинополю. Самой знаменитой из них стала Голиндуха, дочь и жена персидского мага, сподобившаяся откровений, обратившаяся в православие, претерпевшая гонения и муки, переехавшая в Империю и умершая в 591 г[318]. Перед смертью Голиндухи «митрополит побуждал ее отправиться в Константинополь и молиться вместе с императорами»[319]. Текст грекоязычного Мученичества Голиндухи кончается призывом к святой молиться за византийского императора, «чтобы его царствование стало наисильнейшим против врагов, чтобы подвластными сделались ему страны варварские (χώρας βαρβάρων υποσπόνδους)»[320]. Лояльность святой по отношению к Византии не вызывает у агиографа сомнений — он уверен, что на небесах Голиндуха поддерживает православное воинство Империи в его борьбе против ее собственной родины.

Персидский царь Хормизд IV отличался толерантностью по отношению ко всем христианам в Персии, в том числе и халкидонитам. Эта терпимость шаха породила несколько легенд о его собственном обращении в христианство. Одна из них донесена, как ни странно, в латинской «Хронике Фредегара». Согласно этому источнику, в 587 г. «жена Анаульфа, императора персов, по имени Цезар'а, оставив мужа, с четырьмя сыновьями и таким же количеством дочерей явилась к блаженному Иоанну, епископу Константинополя, и, заявив, что она из [простого] народа, попросила у названного Иоанна благодать крещения. Цезара была крещена самим понтификом, а ее восприемницей из святой купели стала августейшая [супруга] императора Маврикия. Муж [Цезары], император персов, стал через посольства настойчиво требовать [возвращения жены], а император Маврикий не знал, что это его жена…» Когда недоразумение разрешилось, «она ответила: «Если мой муж захочет стать христианином и принять благодать крещения, то я вернусь, в противном же случае даже не отвечу». Когда послы возвестили об этом императору персов, тот немедленно отрядил посольство к императору Маврикию, чтобы святой Иоанн прибыл в Антиохию: он хотел принять крещение, [если оно будет] из собственных рук [Маврикия]. Тогда император Маврикий приказал, чтобы в Антиохии были сделаны великие приготовления (infmitissimum adparatum). Там крестился император персов с шестьюдесятью тысячами. Вышеназванное количество персов было крещено в течение двух недель. Иоанн же и другие епископы обратили еще множество персов свыше названного числа. А того императора принял из купели в Антиохии епископ Григорий. Император Анаульф просил императора Маврикия дать ему епископа с достаточным клиром, которых он разместил бы в Персии, чтобы вся Персида воспользовалась благодатью крещения. Что Маврикий и сделал с дорогой душой, и с величайшей быстротой вся Персия крестилась в Христову веру»[321]. Эта легенда, отсутствующая в византийских источниках, отражает, по всей видимости, те ожидания, которые породило в Империи развитие событий в Персии.

В 590 г. шах Хормизд был свергнут с престола, а его сын Хосров II бежал в Византию. Император Маврикий предоставил ему войска, с помощью которых Хосров отвоевал свой трон, а в благодарность возвратил Византии отнятые его предками земли. Маврикий выдал замуж за шаха свою родсгвенницу Марию (восточные источники объявляют ее дочерью императора, но византийские это отрицают[322]). Согласно анонимной сирийской хронике, «с ней он послал епископов и клириков. Хосров приказал построить два храма для своей жены: один св. Сергису, другой Богородице. Был послан Афанасий, патриарх Антиохии, и он освятил их»[323].

Пользовались ли византийцы выгодным для себя политическим раскладом в Персии для миссионерства? Неизвестно. Можно предположить, к примеру, что «халкидонитскую» миссию среди персов вел Дометиан, родственник императора Маврикия, посланный в качестве епископа в армянский город Милитину, который принадлежал Персии. Однако ни один современный византийский автор, упоминающий данного иерарха, об этой стороне его деятельности не рассказывает (ср. с. 202). Зато восточные письменные памятники сообщают поистине важные сведения: согласно персидской поэме «Шахнаме», император Маврикий послал царю Хосрову «крест, весь в бесценных топазах» и расшитое крестами облачение. Хосров спросил своего советника: «Не это ль убор христиан? В крестах оно все: облаченьем таким пристало блистать джаселикам [епископам] одним»[324]. Советнику удалось уговорить шаха, что вера не определяется одеждой, а с другой стороны, если он отвергнет императорский подарок, то обидит Маврикия. Однако опасения Хосрова оказались не напрасны: когда он появился в византийском наряде, персидская знать решила, что он втайне принял христианство, и на пиру из‑за этого возникла ссора[325].

Если в отношении самого Хосрова византийцы вели себя более или менее гибко, то на персидских землях, по договору с ним отошедших к Византии, греки принялись насаждать свою религию силой: «Приказал Маврикий Стефану, епископу Харрана, поднять гонение против тамошних язычников… И многие стали христианами. Те же, которые сопротивлялись, были изрублены мечом… Правитель Харрана Акиндин был христианином по имени, а тайно был язычником… Его распяли»[326].

Что касается Хосрова, то он придерживался политики веротерпимости[327]. К монофиситам и несторианам персидские власти и раньше относились благосклонно, а в период дружбы с Маврикием в фавор попали и халкидониты. Впрочем, эта политика переменилась, как только в Константинополе в 602 г. был свергнут и убит Маврикий. Хосров немедленно начал войну против Византии, и тогда, по словам анонимной сирийской хроники, «совершенно была уничтожена память о Халкидонском соборе от Евфрата на восток»[328]. Так, подчинив себе Эдессу, Хосров приказал жителям выбрать в качестве религии либо монофиситство, либо несторианство, но ни в коем случае не халкидонизм, так как это — «вера кесаря Ираклия»[329].

В ходе дальнейших войн императору Ираклию удалось отвоевать значительные территории, и он опять насадил на них халкидонизм и изгнал «еретических» епископов, но это привело лишь к тому, что, когда с юга появились новые завоеватели, арабы, ближневосточные христиане радостно их приветствовали. Благодаря арабам, пишет сирийский хронист, «мы были освобождены от тиранического государства ромеев и избежали этой кафолической церкви, которая была принята нашим народом под давлением Ираклия»[330].

Принудительное насаждение халкидонизма привело к обратному эффекту и в конечном счете облегчило распространение ислама по всему Ближнему Востоку.

На примере Персии мы опять сталкиваемся с поразительным феноменом «молчания века»: о деятельности византийцев приходится узнавать от кого угодно, только не от них самих. Если миссионерские предприятия Юстиниана на северном направлении еще нашли себе летописца в лице Прокопия (светского историка, рассматривавшего христианство исключительно как политический фактор), то все остальные, куда более грандиозные миссии, как самого Юстиниана, так и его преемников обойдены в греческих источниках полнейшим молчанием. Почему, например, латинский хронист Иоанн Биклярский, живя в Испании, больше интересовался крещением гарамантов, чем его собратья по перу греки? Почему Феофилакт Симокатта, в больших подробностях повествующий о персидской политике Маврикия, ни словом не обмолвился о его христианизаторских инициативах? Почему молчат о миссии церковные историки VI столетия? Здесь сказывается какая‑то этикетность в восприятии фактов, которая по непонятной нам причине делает этот предмет неважным.

VIII. Итоги столетия

Итак, шестое столетие было временем амбициозных миссионерских предприятий. Но оно же навсегда развело пути халкидонитского и «еретического» христианства, а на практическом уровне это означало, что имперская (по–сирийски — «мелькитская») церковь больше не радовалась тем обращениям варваров, которые были инициированы несторианами и монофиситами. Вовзышенный, «общехристианский» взгляд на миссию мог отныне себе позволить только «еретик», да и то лишь такой, который не был, как несториане в Персии или монофиситы в Эфиопии, связан политической лояльностью. Подобным энтузиастом «апостольского» благовествования предстает александрийский купец и путешественник Косьма Индикоплов (1–я пол. VI в.). В своей «Христианской топографии» он, будучи имперским подданным и одновременно несторианином, рисует картину всемирной евангелизации как бы с высоты птичьего полета: «Мы видим… что вся земля преисполнилась и все еще преисполняется (πληρωθεΤσαν καί ετι πληρουμένην) учением Господа Христа, а Евангелие проповедуется во всем мире. Я видел это во многих местах, когда там бывал. На острове Тапробане (совр. Цейлон. — С. И.)… есть и христианские церкви, и клирики, и верующие. Не уверен, но возможно, также и еще дальше… есть епископ, рукополагаемый из Персии… есть там и клирики, посылаемые из Персии, и множество христиан… ЛГочно так же и у бактров, гуннов, персов, у остальных индов, у персармян, у мидийцев, у эламитов и во всей персидской стране — бесчисленные церкви, епископы, многочисленные христианские посты и множество мучеников и монахов–молчальников. То же самое и в Эфиопии, Аксуме и по всей округе, у жителей Счастливой Аравии, которые ныне именуются омиритами (химьяритами. — С. И.), по всей Аравии и Палестине… вплоть до Месопотамии, у нобатеев и гарамантов… Повсюду христианские церкви и епископы, мученики, монахи–молчальники везде, где проповедано (έστι κηρυττόμενον) Евангелие Христово. То же самое в Лазике и Понте, и в северных областях скифов (τα υπερβόρεια μέρη Σκυθών), гирканов, герулов, булгар… далматов, готов, испанцев, римлян, франков и прочих народов… Все они уверовали и возглашают Евангелие Христово… Мы видим, что выполняются пророчества во всем мире»[331].