Архимандрит Антонин Капустин - Из Иерусалима. Статьи, очерки, корреспонденции. 1866–1891 Страница 21

Идет необычный здесь в апреле месяце дождь. С десяток запоздавших поклонников спешно отправляются в Яффу. Начинает пустеть наш малый палестинский город[214]. Постоянным жителям его предстоит четырехмесячный отдых. Передаю к сведению публики следующие, общие и пламенные, желания сих жителей, уведанные мною от них самым верным и, так сказать, непосредственным путем.

Желание 1-е: Чтобы человеколюбивое правительство восстановило принятую им некогда спасительную меру не выпускать из России тех поклонников и поклонниц, у кого не окажется (действительных и собственных) ста пятидесяти рублей серебром – по меньшей мере. Ежегодно повторяющиеся здесь сцены самого прискорбного нищенства заставляют всеми силами желать сего и всеми усилиями домогаться сего.

2-е: Чтобы лиц, удостоившихся поклониться святым местам, положено было не пускать снова ко святым местам ранее истечения десяти лет.

3-е: Чтобы за возвратившимися домой наблюдаемо было, не называются ли они новым именем, не занимаются ли торговлей вынесенными ими из Палестины предметами народного благоговения и не производят ли тайных сборов на святые места.

4-е: Чтобы людей, заведомо наклонных к излишеству в употреблении горячительных напитков, общество, к коему они принадлежат, всячески удерживало от путешествия ко святым местам.

5-е: Чтобы поклонницам, не достигшим 35-летнего возраста, внушаемо было, кем следует, отлагать исполнение благочестивого намерения видеть святые места до более зрелой поры жизни.

6-е: Чтобы какое-нибудь ведомство взяло на себя труд ежегодно, по окончании поклоннического периода (после Пасхи), обнародовать имена всех посетивших святые места к общему сведению и к частному руководству.

П-ни

Иерусалим. 17 апреля 1867 г.

Печатается по публикации: Херсонские епархиальные ведомости. 1867. № 12. С. 140–162.

Из Иерусалима

Сейчас возвратились мы от Гроба Господня. Спешу поделиться вынесенным оттуда благим впечатлением. Тревожно-томительная весть о новом покушении на драгоценную жизнь Государя Императора достигла Иерусалима накануне праздника Пятидесятницы. Получил ее откуда-то по телеграфу иерусалимский губернатор. Она была горестнее прошлогодней, ибо представляла Государя раненым в руку[215]. Под таким тяжелым впечатлением мы встретили и проводили один из величайших праздников христианских. Теперь, при успокоившихся чувствах, можно посвятить воспоминанию его несколько слов.

В этот день обыкновенно патриаршая служба бывает у Гроба Господня[216]. Как и всегда, она началась и окончилась вечернею довольно рано. Молитвы были читаны перед дверями Святого Кувуклия (часовни) на разных языках. Наша русская служба была дома, на Постройках, в домовой церкви Миссии, в ожидании замедлившегося окончанием Троицкого собора[217], в который, конечно, со временем перенесется патриаршая служба в день Пресвятыя Троицы. В прежние годы одновременно с патриаршею службою у Гроба Господня совершалось вечернее богослужение (одним из архиереев) и на Сионе, подобно тому, как теперь это делается в день Вознесения на горе Елеонской[218]. Но прошлого лета Патриарх пожелал сам помолиться на Сионе, и потому утренняя служба перенесена была на вечер. Так было и на сей год. В 9 часов, по восточному счету, должно было начаться богослужение.

Место, к которому приурочивается преданием преславное событие Сошествия Святого Духа на Апостолов, находится теперь под открытым небом и ничем не огорожено. Половина Сионской горы занята мусульманскими жилищами (на месте бывшего монастыря Тайной Вечери) и половина – христианским кладбищем разных вероисповеданий. На черте сих двух владений, и именно на восточной, – у греко-православного кладбища, указывается священнейшее место. Вкладенный в пограничную стену при земле большой камень серого цвета с грубой насечкой креста доселе лобызается усердною ревностию верующих, как святыня. К сему камню, с северной стороны его, приставлен был теперь стол, на котором стояла большая икона Сошествия Святого Духа на Апостолов. Впереди стола, на одном из надгробных камней, разостлан был ковер для Патриарха. Над всем этим был устроен полотняный навес, сажени 4 в квадрате, защищавший служащих и молящихся от палящих лучей солнца. В ожидании службы народ расхаживал по кладбищу. Городские священники, с епитрахилем на шее и кадильницей в руке, переходили от одной могилы к другой и по призыву живых пели заупокойные литии о усопших. Беспрерывно прибывали толпы горожан из-за высокого четырехугольника стен, отмеченных в памяти народной именем дома Кайафы и теперь заключающих в себе армянскую церковь. За ними скрывались от взора Сионские или Давидовы ворота города. Оттуда же ждали и Патриарха. Но он показался с западной стороны города, где возле самой стены, по насыпи, устроена столько известная русским «дорожка Сионская», ежегодно уводящая от 10 до 20 соотечественников наших в «вожделенное отечество».

Патриарх ехал верхом, в сопровождении пешей прислуги. По прибытии к навесу он встречен был местным духовенством и нашею Миссией. Облачившись в мантию, владыка стал на приготовленном ему месте. Наш архимандрит благословил начало вечерни, а его блаженство прочел пред-начинательный псалом. Затем была ектения по-славянски. Стихиры пели сперва греки, а потом наши певчие, по прекрасному партесному переложению. Говорить ли, – как это пение действовало на душу? Довольно сказать, что оно слышалось на Сионе! Но не будет неправдою, если прибавим, что, в своей мере и степени, умилению сердца содействовали и где-то далеко, и по расстоянию места и по течению возраста, мысленно зримые троицкие березки, выраставшие когда-то в одну ночь и на помосте церковном и пред окнами родного дома. В то время мысль молящегося была, конечно, на Сионе, им утверждалась и освящалась, а теперь с Сиона простирается в даль пространства и времени и ею в свою очередь живится и покоится. Этот утешительный визит настоящего будущему и будущего прошедшему – о ком говорит и свидетельствует прежде всего и паче всего? О том, Кто бе присно, есть и будет, ниже начинаем, ниже престаяй, глаголяй, деяй, разделяли, дарования[219]! Кто бы другой спослушествовал духу дитяти своими внушениями неизглаголанными, когда глашал его от чарующей обстановки резвой и кипящей жизни на невидимый и едва мыслимый Сион, – как не Он, Дух спасения? И кто бы в иссыхающем организме старца открывал горячий ключ слезы, точащей умиление, на призыв давно отжитого порядка чувств, вещей и дел, как не Он опять – Утешитель благий? Утешительно думать, что в числе стольких, с живою верою притекших на Сионское Богослужение, было много и умиленных памятью преславного события, виденного некогда всеми языками во граде Давидове, о котором поистине нет возможности помыслить и не восплакать глубочайшим вздыханием благодарного духа, преследуемого отвсюду отпаивающим отрицанием. А можно ли утверждать, что в незабвенные те молитвенные минуты не было на Сионе, кроме этого исторического, и еще высшего богословского умиления, которое вносили в созерцающую душу Отец познаваемый и Сын прославляемый и Дух – живый источник умный, обладаяй и очищаяй прегрешения? То странное видение и то странное слышание, о котором говорила песнь церковная, могло ли, в самом деле, быть забытым хотя на одну минуту тем, кто стоял на месте Апостолов?..

Вход вечерний был более воображаемый, нежели действительный, хотя священники и переменились местами своими. Коленопреклонные молитвы читали на трех языках: первую Патриарх, вторую наш архимандрит, третью арабский священник. Стихиры на стиховне были петы попеременно, то по-гречески, то по-арабски, а «славник» опять пели наши певчие, по искусно сложенным и безукоризненно выполненным нотам. Чудное это богослужение длилось целый час, а память о нем у нас, дальних пришельцев, продлится, без сомнения, целую жизнь!

В течение дня Пятидесятницы мы не имели ниоткуда новых известий в подтверждение или опровержение разнесшегося слуха[220]. В Духов день у нас в своей церкви после обедни отправлен был благодарный молебен с коленопреклонением, причем упоминаемы были благодеяния Божий, бывшие на Царствующем Доме нашем. Многим казалось, что тут имелось в виду именно обстоятельство, переданное молвою. Другие более верили, что дело идет о счастливой помолвке будущей Королевы Греческой, вел. кн. Ольги Константиновны[221]. Но официальной причиной молебствия был во время самой обедни полученный указ о совершеннолетии вел. кн. Владимира Александровича[222].

Русская почта того дня не принесла нам никаких других известий. Кроме ее, на этой неделе ожидались еще почта французская – в четверток и австрийская – в субботу. Либо та, либо другая несомненно должна была принести нам верные известия о случившемся в Париже. Четверток был потому днем нетерпеливого ожидания. И он, точно, не обманул предположений наших. Парижский «Moniteur»[223], принесенный почтой, обрадовал всех нас сердечножеланной вестью, что ни Государь, ни другой кто не был ранен, и ужасающее злодеяние, по милости Божией, не имело успеха. Малая колония наша праздновала, как будто возвратился день Троицы, или даже – и Пасхи. Встречаясь, все поздравляли друг друга со вторичным спасением жизни Монарха-благодетеля. В тот же день между Миссией и Патриархией условлено было о принесении совокупного благодарения Отцу щедрот на следующий день, в пятницу, в храме Воскресения.