Жозе Сарамаго - Каин Страница 22

Однако ему не хватало осла, который бы доставил его к цели. В первое мгновение он подумал было, а не оставить ли ослов вовсе да не отправиться ли пешком, но сообразил, что если переход из одного настоящего в другое затянется, то не придется ли брести наугад по этим пустыням, ночью руководствуясь звездами, а днем — ожидая, когда зажгутся они на небе. Да и поговорить не с кем будет. Вопреки устоявшемуся и весьма распространенному мнению, ослы — народ очень разговорчивый, достаточно лишь посмотреть, как они на тысячу ладов ревут или фыркают, как бесконечно разнообразно машут хвостом, просто надо непременно учитывать, что не всем, кто сидит у них на спине, внятен ослиный язык, отчего и случаются порой совершенно необъяснимые положения, когда осел замирает посреди дороги — и ни с места, хоть ты что с ним делай. В таких случаях и говорят, что, мол, уперся как осел, а на самом-то деле нарушилась коммуникабельность, что сплошь и рядом бывает и среди двуногих. И по всему по этому идея двигаться пешком прожила в голове у каина недолго. Да, ему нужен осел, прямо хоть укради, из стойла уведи, но мы, с каждым часом все лучше узнавая нашего героя, знаем, что он на такое не пойдет. Каин, хоть и совершил убийство, но он — человек исключительной порядочности, и даже распутные дни, проведенные в беззаконном сожительстве с лилит, сколь ни предосудительны они с точки зрения буржуазных предрассудков, не сумели извратить врожденное моральное чувство — вспомните хоть его бесстрашное противостояние с богом, каковое теперь пришла пора заявить об этом ясно и громко, — тот покуда еще попросту не заметил, если не припомнил, конечно, дискуссии, развернувшейся над еще не остывшим телом авеля. И в этом приливе-отливе мыслей пришла каину одна спасительная — купить одного из тех ослов, что были вверены его попечению, то есть взять из заработанных денег только половину, другую же оставить владельцу в уплату. Дело, конечно, редкостно тягомотное, но каину спешить некуда, в этом мире не ждет его ни одна душа, включая и лилит, как бы ни вилось в постели ее порывистое нетерпеливое тело. Хозяин осла, будучи человеком неплохим, счеты свел на свой манер, притом якобы для защиты каиновых интересов, который, впрочем, и не подозревал об этом, благо и математическими способностями был наделен скупо. И не потребовалось прошествия очень уж многих недель, прежде чем каин вступил если не в обладание своим ослом, то в право собственности. И мог отправляться, когда пожелает. В канун отъезда решил узнать, как поживает его прежний хозяин, поджили ли его язвы, но с большим огорчением обнаружил иова на земле, у порога дома, с обломком черепицы, которым он расчесывал свои струпья, в руке, то есть точно в таком же виде, как в тот день, когда обрушилось на него несчастье, несчастье злейшее из самых злых и заключавшееся прежде всего в том, что господь предал его в руки сатаны. Большой корабль для больших бурь строится, гласит поговорка, а следовало бы сказать — для страданий неимоверных, о чем со всей очевидностью свидетельствует история иова. Как подобает замыслившему побег, каин держался поодаль, не приблизился, не пожелал былому хозяину скорейшего выздоровления, тем более что хозяин этот и не успел познакомиться со своим работником, а виновата в этом пагуба классового деления, которая каждому предписывает оставаться по возможности на том самом месте, где родился, и исключает всякую вероятность того, что уроженцы разных миров подружатся. Верхом на осле, который теперь принадлежал ему по законному праву, каин вернулся туда, где работал, и стал собираться в путь. По сравнению с тем великолепным представителем ослиной породы, что некогда под стенами иерихона пробудил алчность у коновала, а теперь остался в дворцовых конюшнях, этот, нынешний, одер одром, для парадов явно не годился и звался бы, будь он лошадью, полудохлой клячей. И хоть даже на самый невзыскательный взгляд тонки у него ноги, стоит он на них прочно, а ходит — ходко. Так что в целом, как полагает его прежний владелец, вышедший к воротам проводить, он не подведет каина, когда завтра, утром рано, тот отправится наконец в путь.

12

Немного времени ушло, чтобы покинуть унылое настоящее земли уц и оказаться в окружении зеленеющих холмов, в роскошных долинах, по которым струились реки с самой чистой и прозрачной водой, какую только видывали человеческие глаза и пробовали человеческие уста. Да, это похоже на блаженной памяти райский сад, ибо теперь, когда минуло столько лет, время более или менее сгладило тяжкие воспоминания. Однако при всем при том чувствовалась в этом ослепительном пейзаже что-то фальшивое, что-то искусственное, похожее на декорацию, так что казалось, что вот сейчас поднимется занавес, выпуская на сцену того, кто трусит на ослике вульгарис, не вооружась гидом мишлена. Каин обогнул скалу, закрывавшую от него добрый кус панорамы, и очутился на въезде в долину, которая если числом деревьев и уступала прежде виденным, то красотой превосходила их, а посреди нее увидел некое деревянное сооружение, которое по виду и по цвету компонентов своих очень напоминало огромный корабль, чье присутствие здесь было в высшей степени интригующим, ибо кто же строит корабль, если это, конечно, он и есть, не на берегу чего-нибудь водного, тем более что такую громадину не оставишь посреди долины в ожидании неизвестно чего. Любопытствуя, каин решил получить разъяснение из первых рук, а в данном случае — от тех, кто для собственных ли надобностей или по заказу третьих лиц строил загадочное судно или не менее таинственный исполинский ларец, именуемый также ковчегом. И, направив осла к стапелю, приветствовал работавших и попытался завязать с ними разговор: Славное место, промолвил он, но ответ получил мало того что с задержкой, но еще и с наивозможнейшей обобщенностью, выраженной в безразличной, безучастной, неприветливой, не располагающей к продолжению беседы утвердительной частице. Каин все же продолжал: Мимоезжий странник, вот хоть меня, к примеру, взять, ожидал бы увидеть здесь все, что угодно, только не такое вот огромнейшее сооружение, но намеренно льстивый намек был пропущен мимо ушей. И каин увидел, что восемь человек, работавших на стапеле, — четверо мужчин и четыре женщины — не выказали никакой склонности к задушевному общению с пришельцем и не предприняли ни малейшей попытки если не преодолеть, так хоть как-то замаскировать стену неприязненного отчуждения, которой упорно отгораживались от его авансов. И тогда решил оставить околичности и: А что это вы тут мастерите — корабль, что ли, или дом какой, спросил он в лоб. Человек, который казался старше остальных, рослый и здоровенный, как самсон, ограничился неприветливым: Нет, не дом. Но ведь и не сундук же, ибо что за сундук без крышки, а и была бы — превыше сил человеческих было бы ее поднять. Человек не ответил и уж хотел было отойти, но каин в последний миг удержал его вопросом: Если это не дом и не сундук, то, значит, может быть только кораблем. Здоровяк мотнул головой и сказал каину: У нас прорва дел, а твои расспросы отвлекают от работы, а потому прошу тебя — оставь нас и следуй своим путем, и добавил с легкой угрозой: Сам видишь — нас тут четверо крепких мужиков, я да трое моих сыновей. Я вижу только, отвечал на это каин, что правила легендарного месопотамского гостеприимства, столь чтимые прежде, утратили ныне всякое значение для ноя и его родных. В этот самый миг после оглушительного громового раската, сопровождаемого соответствующими пиротехническими эффектами, обнаружил свое присутствие господь. Предстал он в рабочей одежде, а не в роскошном облачении, с помощью которого приводил к немедленному повиновению тех, кого желал поразить, не прибегая к посредству божественной диалектики. Семейство ноя и сам глава оного немедля пали ниц на земле, заваленной опилками и стружками, господь же, поглядев на каина с недоумением, спросил: Ты-то здесь какими судьбами, я тебя не видел с того дня, когда ты убил своего брата. Ошибаешься, господи, мы виделись в доме авраама, хоть ты и не признал меня тогда, в дубраве мамрийской, когда собрался истребить содом. Хорошо было сделано, чисто и действенно, а главное — привело к какой-то определенности. Никакой нет определенности, господи, в сотворенном тобою мире, вот иов полагал, что ему не грозят никакие несчастья, но твое пари с сатаной все его достояние обратило в пыль и прах, а плоть — в сплошную незаживающую язву, таким видел я его в последний раз, покидая землю уц. А вот и нет, каин, а вот и нет, и кожа его очистилась, и стада умножились вдвое против прежних, и у него теперь четырнадцать тысяч овец, шесть тысяч верблюдов, тысяча волов и тысяча ослов. Как же это он их раздобыл. Он склонился перед моей волей, признал, что власть моя безраздельна и всеобъемлюща, что мне не надо отчитываться ни перед кем, кроме себя самого, что меня не удержат соображения какого-то личного характера и что — это я говорю тебе сейчас — я наделен совестью столь гибкой и подвижной, что она неизменно соглашается со всем, что бы я ни делал. Ну а как быть с детьми иова, погибшими под развалинами. Да это вообще мелочь, не стоящая внимания, у него теперь десять других детей — семь сыновей, три дочери, как и прежде было, и они утешили его в потере и заменили утраченных. Как овцы. Да, как овцы, дети мало чем отличаются от них. Ной и все его семейство уже поднялись на ноги и с удивлением внимали беседе господа и каина, которые напоминали двух старинных друзей, встретившихся после долгой разлуки. Но ты так и не ответил, что делаешь здесь, напомнил господь. Да так просто, шел-шел да и оказался здесь. Примерно также, как оказался в содоме или в земле уц. Да, и еще на горе синайской, и под стенами иерихона, и у вавилонской башни, и в тех кустах, где исаака чуть было не принесли в жертву. Помотало тебя, я вижу, по белу свету. Да уж, причем не по моей воле, и я даже спрашиваю себя — а вот все эти постоянные переходы, что переносят меня из одного настоящего в другое, то в будущее, то в прошлое, так вот, это тоже — не твоя ли работа. Нет, я тут ни при чем, такими примитивными штучками, всеми этими фокусами pour épater le bourgeois[7] не пользуюсь, для меня времени не существует. Стало быть, ты признаешь, что есть во вселенной иная сила, отличная от твоей и более мощная, чем твоя. Может, и есть, я не привык, знаешь ли, обсуждать все эти трансцендентные безделицы, праздные умствования, однако одно тебе скажу — ты не сможешь покинуть эту долину, лучше даже и не пытайся, отныне все выходы будут охраняться, на каждом будут стоять парные караулы херувимов с пламенными мечами и с приказом убивать любого, кто приблизится, на месте. Вроде того, как это было устроено у ворот райского сада. Ты-то откуда знаешь. Родители часто об этом толковали. Господь, обернувшись к ною, спросил тогда: Ты уже рассказал ему, что строишь и для чего. Нет, господи, пусть у меня язык отсохнет, если вру, все семейство беру в свидетели. Хорошо, ты верный раб мой, и я не ошибся, избрав тебя. Спасибо, господи, и, если позволишь вопрос, скажи, что нам делать с этим странником. Возьми его в ковчег, прими в семью, пригодится лишний мужчина делать детей твоим невесткам, а мужья их, надеюсь, не взыщут. Обещаю, что не взыщут, я и сам со своей стороны постараюсь, поспособствую, я старею, но все еще не так, чтоб воротить нос при виде лакомого кусочка. Каин решил встрять: Позволено ли мне будет узнать, о чем идет речь, спросил он, и господь ответил так, словно повторял нечто загодя затверженное и уже сто раз говоренное: Земля полна разнообразных насилий и тонет в скверне, и ничего, кроме скверны, я не вижу на ней, потому что все ее обитатели извратили путь свой, и велика греховность человеков, все помыслы коих и желания клонятся всегда и только ко злу, и я раскаиваюсь, что сотворил человека, ибо из-за него горько страждет мое сердце, и конец ему уготовил я, ибо всяческой мерзостью заполнена земля, и я решил истребить род людской и самое землю, а ты, ной, избран мною, чтобы стать новым родоначальником человечества, и для того-то я и велел тебе построить из дерева ковчег, осмолить его изнутри и снаружи, сделать там отделения, а длина ковчега пусть будет триста локтей, ширина его пятьдесят локтей, а высота его тридцать локтей, и сделай отверстие в ковчеге, и в локоть сведи его вверху, и дверь в ковчег сделай сбоку его, устрой в нем нижнее, второе и третье жилье, и вот я наведу на землю потоп водный, чтоб истребить всякую плоть, в которой есть дух жизни, под небесами, все, что есть на земле, лишится жизни. Но с тобою я поставлю завет мой, и войдешь в ковчег ты, и сыновья твои, и жена твоя, и жены сынов твоих с тобою. Введи также в ковчег из всякого скота, и из всех гадов, и из всех животных, и от всякой плоти по паре, чтоб они остались с тобою в живых, мужеского пола и женского пусть они будут. Из всех птиц по роду их, и из всех скотов по роду их, и из всех пресмыкающихся по земле по роду их, из всех по паре войдут к тебе, чтобы остались в живых с тобою, мужеского пола и женского, ты же возьми себе всякой пищи, какою питаются, и собери к себе, и будет она для тебя и для них пищею. Такую речь произнес господь. Тогда высказался каин: Корабль таких размеров да еще и с таким грузом внутри не сможет плыть, и когда долину затопит, напора воды, чтобы поднять его с земли, не хватит, и в итоге он останется под водой со всеми, кто будет на нем, и ожидаемое спасение обернется для них гибелью в мышеловке. По моим расчетам такого не должно произойти, ответил господь. Расчеты твои ошибочны, корабль следовало строить не на таком огромном расстоянии от моря, посреди долины, со всех сторон окруженной горами, а на берегу, чтобы в должный час столкнуть его в воду, а дальше уж она сама — речная ли, морская, уж там как случится — позаботится подхватить судно, и ты, похоже, не слыхал про закон Архимеда, который гласит, что плавают корабли оттого, что на всякое тело, погруженное в жидкость, действует выталкивающая сила, равная объему вытесненной жидкости. Позволь, господи, изложить мою мысль, сказал ной. Ну, излагай, разрешил господь, даже не думая скрывать обуявшей его досады. Каин прав, если станем дожидаться, пока вода нас поднимет на поверхность, все захлебнемся, и не будет другого человечества. Собрав лоб в морщины, чтобы лучше думалось, господь покумекал над проблемой так и эдак и пришел к тому же выводу, хоть и жалко, разумеется, столько трудов положено, чтобы придумать долину, какой никогда не видано было прежде, — и вот, все впустую. И сказал так: Есть верное средство, когда ковчег будет совсем готов, я прикажу моим рабочим ангелам по воздуху перенести его на берег ближайшего моря. Такая тяжесть ангелам невподым, заметил ной. Ты не знаешь, какая сила заключена в ангелах, они мизинцем способны сдвинуть гору, и счастье еще, что привержены порядку, не то давно бы уж заговор составили, а меня — отставили. Вроде того, как сатана хотел, осведомился каин. Да, вроде того, но с ним я придумал, как устроить, чтобы он был доволен, время от времени отдаю ему кого-нибудь в жертву, пусть развлекается, а ему того и довольно. Так было с иовом, который не осмелился проклясть тебя, но сейчас носит в душе своей всю горечь мира. Что ты можешь знать о душе иова. Ничего, зато о своей — все и немного — о твоей, ответил каин. Плохо верится, боги подобны бездонным колодцам, заглянешь внутрь — не увидишь даже собственного отражения. Со временем всякий колодец пересыхает, придет черед и твоему. Господь на это не ответил, а поглядел на каина пристально и сказал: Метка твоя стала больше, похожа теперь на черное солнце, что поднимается из-за горизонта глаз. Браво, вскричал, захлопав в ладоши каин, я и не знал, что ты поэт. Вот и я говорю, что ты ничего не знаешь обо мне. Констатировав этот горестный факт, господь удалился, причем гораздо скромней, чем появился, то есть исчез в другом измерении.