Архимандрит Эмилиан (Вафидис) - Эмилиан (Вафидис) Слова и наставления Страница 24

Может ли человек, живя в миру, пуститься в это нравственное бегство? Об этом прекрасно сказал один из отцов: «Это возможно, однако сопряжено с величайшими трудностями».

Вы видите, уединение, бегство в пустыню мы совершаем не для Бога. Ему не важно, в монастырь я уйду или останусь в миру. Это значимо для меня одного и зависит от моих собственных склонностей и моего собственного пути к Богу. Пускаясь в странничество — сущностное или частичное, — я отчуждаюсь от людей и начинаю чувствовать Бога.

Беседа с будущей общиной Благовещенского монастыря в Ормилии в Афинах 27 и 28 мая 1973 года.

Перевод С. А. Степанцова.

Путь души (Часть 2)

Потребность в отчуждении — это мое начальное странничество. Удаляясь от людей, я начинаю чувствовать, что я один и так мне не удержаться. Я нуждаюсь в Боге. Я Его еще не имею. Но должен Его искать. Помните предыдущий этап: ощущение своей наготы ведет меня к покаянию. Но покаяния еще нет. Дальше наступает возвратное и круговое движение, которое заставляет меня отправиться на поиски Бога.

Но это еще не поиски Бога. Я даже еще не совершил покаяния. Как же мне искать Бога? Наступает борение души, титаническая брань, в которую вступил человек, чтобы вернуться в рай. Я желаю этого и иду вперед, уже сделав свой выбор, когда можно было одеться в смоковничные листья и скрыться со словами: «Боже мой, я наг. Я согрешил против Тебя». Это препятствие я преодолел и иду дальше, вынашивая мысль о взыскании Бога. Что мне делать?

Нас уже двое: я и Бог. Пока мы далеки друг от друга. Я согрешил, отдалился от Бога, но Бога взыскую. Он же любит и взыскует меня. Таким образом, существует взаимное притяжение разных полюсов: Бога ко мне и меня к Богу.

Что я могу сделать для Бога? Ничего. Пока я даже не могу покаяться. Мне остается то, что мы называем борьбой, подвигом, а более точно — аскезой, которая определяется моим образом жизни, душевным складом, предысторией, наследственностью, силами, способностями и теми дарами, которыми наделил меня Бог.

Помните, мука началась с наслаждения. Речь идет о мучениях, которые я претерпеваю против моей воли. Сейчас же мы говорим о муке, принимаемой по доброй воле и с радостью, чтобы вернуться к истинному наслаждению. Ибо человек был создан для наслаждения. Но в поисках удовольствий он сделал ошибку преслушания. И дано тогда ему было жалкое подобие наслаждения, которое называется браком.

Теперь вопрос в том, чтобы от той муки, в которую я попал, снова прийти к тому, что я искал, — к наслаждению, удовольствию, сладости. То, во что я впал против своей воли, я обращу себе во благо. У меня нет ни Бога, ни сил, ничего. Я — разбитая вещь, могу только утруждать себя. А потому стану заниматься аскезой.

Что такое аскеза? Это способ, при помощи которого человек привлекает внимание Бога. Подобно тому, как когда ты кричишь: «Геронда3, геронда!», стучишь в дверь и хочешь, чтобы я тебя заметил, одеваешься как–то по–особенному, что–то такое необычное делаешь. Так мы привлекаем внимание и Бога, но нужно ли Ему это? Нет, но это единственное, что мы можем сделать на данный момент. А Богу угодно от меня, чтобы я делал то, что в моих силах.

Итак, вот моя подготовка к тому, чтобы полюбить Бога и принять Его. Мы все еще далеки от Бога. И занимаемся подметанием пола, как перед приходом в нашу келию духовного отца.

Мы начинаем подготовку и претерпеваем холод, наготу, грязь при осознанном исповедании своей наготы. Так мы выражаем свою жажду Бога: аскеза — это наш крик к Нему.

Еще есть Божественная благодать. Что такое Божественная благодать? Это Божественные энергии.

Пожалуйста, не путайте, у нас сейчас не урок догматики или богословия. Мы просто, как я уже говорил, совершаем восхождение к Богу и говорим об истории души. Божественная благодать — это не сущность, потому что Бог недоступен как сущность, Он за пределами тварного существа. Он — совсем не то, о чем можно помыслить, пожелать, понять. Я могу коснуться чего–нибудь и сказать: «Бог мой», но это Богом не будет. Я должен ощутить Бога.

Вы помните Фому? «Поднеси перст твой и вложи его в ребро Мое», — сказал ему Господь. Господь мой и Бог мой, — уверился Фома (Ин. 20, 28). Душа его Бога опытно почувствовала, приняла доказательство присутствия Божия. Как? Через Божественные энергии. Вы видели, как вошел Христос? Через замочную скважину? Через что? Это было тело, но уже освобожденное от всякого вещественного состава. Это было совсем не то, что я понимаю, или вижу, или осознаю. Это было тело воскресшего Христа.

Итак, Божественная благодать, которая изливается на меня, не есть сущность, не есть Бог Сам по Себе, но в то же время это Бог, энергии Бога, исхождение Бога ко мне. Истечение Божественной благодати ведет к единению Бога и человека. Но это единение не окончательно. Я отдаю Богу то, что для Него никакой ценности не имеет, — свою аскезу, свой труд, потому что больше мне нечего ему предложить. Бог же мне дает то, что я могу принять, вместить сейчас, — начальное озарение. Это озарение есть приобщение Божественной благодати, а через нее Богу. Но это еще не единение с Богом, но приобщение Ему.

Вот я сижу и вдруг: «О!» Ты рядом со мною уже шесть месяцев, и вдруг я говорю: «О, вот теперь–то я разглядел Тебя, полюбил!» Как же такое произошло? Озарение, внутреннее освящение, раскрытие моего сердца, сознания, не знаю, чего еще, потому что это проявляется через тысячу разных вещей. И я говорю: «О!», но Бога тут еще нет, и наше с Ним единение пока не произошло. Бог скрылся, но я продолжаю с Ним общаться.

Видите, мы будто играем в жмурки. Он бежит ко мне, я бегу к Нему. И если я все еще играю с Богом в жмурки и не вижу Его, это потому, что у меня завязаны глаза, а не потому, что Бога нет.

Итак, происходит озарение познанием. Как понять «познанием»? Оно лежит в области ума. Это познание является своего рода духовным распознаванием. Так происходит, когда я чувствую приближение своего старца, я слышу и узнаю его шаги и говорю: «Мой старец идет», — и бегу к нему навстречу. Узнавание есть мое личное прикосновение. Когда я понимаю, что за дверью находится мой старец — я слышу его шаги, стук в дверь, — я уже прикоснулся к нему своей душой, уже приблизился к нему, мысленно говорю с ним, открываю ему свое сердце, обнимаю его, хотя он еще за дверью. Это мой личный порыв, внутренний порыв моей души. Это энергия моей души, не сама душа, но ее энергия.

Нас постигло озарение, мы приобщились ко Христу. А приобщение есть шествование к Богу. Бог касается меня, и я узнаю Его, как слепой того, кто до него дотрагивается. Но что еще я узнаю? Две вещи, и их я узнаю одновременно. Прежде всего, славу Божию, славу святости в противоположность своей собственной наготе и греховности. Я наг, а Он одет, облечен святостью. Я, никто, вдруг в своем ничтожестве нащупываю точку соприкосновения с Богом, начинаю распознавать Его славу. Тут должен произойти ход с противоположной стороны, понимаете? Ну вот, говорю я себе, у нас есть святость и знание Бога. Что значит святость Бога? Это его трансцендентность. А трансцендентность есть данность извечная. Что значит святое? Значит нечто особое и принадлежащее Богу.

Следовательно, святость Бога есть то, что характерно для Бога и запредельно для всего остального. Святость свойственна сущности Бога. Бог свят, поэтому и Его энергии несут в себе святость. Энергии — это то, что исходит из сущности Бога, как сияние.

Итак, Божия слава — это Божественные энергии. Святость же находится внутри Бога. Я не знаю ее, не вижу святости Бога, но нащупываю по противоположности своей наготе, а также через проявление в Божественных энергиях. Бог непричастен греху, значит, Он свят.

Далее, слава Божия есть отблеск Его сущности, нечто нетварное и истинное. Когда у меня появляется ощущение святости Бога и Его славы, тогда я приобретаю ощущение истинно сущего. Это необходимо для моего служения.

Служение. Я могу быть священником или мирянином. Но я и каждый из нас — все мы отправляемся на литургию как на служение Богу. Если ощущение святости и славы Божией мне не знакомо, то я не сумею по–настоящему и сознательно служить Господу. Поэтому на литургии мы предстоим перед лицом святости Бога: «Яко свят еси, Боже наш, и во святых почиваеши, и Тебе славу и Трисвятую песнь, — так обычно звучит полный возглас, — воссылаем…»*

Во всех текстах литургии в возгласе священника перед пением Трисвятого, в молитве Херувимской песни идет речь о славе и святости Бога: «Боже, седяй на херувимех, на серафимех, царь Израилев, Иже Един Свят и во святых почиваяй. Тя убо молю, Единаго Благаго…» Так я постигаю Его святость и прихожу почерпнуть от нее.

Так, видя святость и славу Бога, я начинаю распознавать свою собственную наготу, понимать, что я грешник, то есть никто, ничто, «земля и прах». И тогда припадаю к ногам Христа, признавая свое ничтожество.