Жан–Клод Ларше - Преподобный Максим Исповедник — посредник между Востоком и Западом Страница 24

I. ХРОНОЛОГИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ

Если и можно найти в ранних творениях преподобного Максима какие‑либо аллюзии, связанные с апостолом Петром, они касаются его собственной личности и никоим образом не могут быть представлены в связи с Римским престолом и его главой. Целью Исповедника является лишь объяснение некоторых туманных мест в Писании[397].

По правде говоря, преподобный Максим не занимался экклезиологическими вопросами до тех пор, пока их не поставили перед ним исторические обстоятельства. По этой причине, прежде чем представить синтез идей преподобного Максима по этому вопросу, мы предпочли в первой части нашего исследования следовать хронологии, комментируя творения преподобного Максима в порядке их возникновения и отводя большое место описанию исторических событий, обусловивших появление этих текстов и необходимых для их понимания.

Первое упоминание Римской Церкви, ее папы и их экклезиологического статуса можно найти в творениях преподобного Максима около 640 года. Именно в эту эпоху разворачиваются монофелитские споры, которые присоединяются к спорам моноэнергитским. «Изложение веры» («Эктесис»), составленное патриархом Константинопольским Сергием и исповедующее единую волю во Христе, было обнародовано императором в октябре 638 года. Патриарх Иерусалимский Софроний умер в том же году, и преподобный Максим оказался на переднем плане догматических споров. Скрываясь в Карфагене, он, без сомнения, в начале 640 года уже знал текст «Эктесиса», поскольку этот год уже породил несколько его антимонофелитских работ: «Богословско–полемические сочинения XIV и XXVI», и примерно в то же время возникли его сочинения VIII, XXIV и XX (Opuscule theologiques et potemiques)[398].

1. Дело Гонория

В третьей части «Богословско–полемического сочинения XX»[399], адресованного Марину, священнику с Кипра [400], преподобный Максим старается опровергнуть все монофелитские толкования первого послания Римского папы Гонория (625—638) патриарху Сергию[401] (который преподнес ему в знак знакомства «Псифос» [документ патриаршей канцелярии, который принимался на соборе епископов, пребывающих в городе. — Ред.] и рассказал об истории спора)[402].

В этом послании Гонорий писал: «Воистину, Божество не могло быть ни распятым, ни испытывать человеческие страсти. Но (согласно взаимообщению свойств) говорится, что Божество пострадало и что человечество взошло на небо с Божеством. Вот почему мы исповедует также единую волю Господа Иисуса Христа»[403]. Последняя фраза формально еретична, но преподобный Максим примыкает к тем, которые признают Гонория полностью православным, ставя его утверждение в тот контекст, в котором оно оказывается приемлемым, и никоим образом не оправдывая монофелитства [404]. Преподобный Максим находит подтверждение своего истолкования послания Гонория и ортодоксии, которую он за ним признал, в сообщении, полученном им от некоего Анастасия[405] по возвращении из поездки в Рим, где тот встречался с редактором послания игуменом Иоанном [406].

В послании, адресованном Петру Сиятельному в 642 или 643 году (= «Богословско–полемические творения XII»)[407], преподобный Максим подтвердит свою позицию в отношении папы Гонория, цитируя его среди тех, кто умоляет монофелитов отказаться от своей ереси[408], предпосылая его имени эпитеты «великий» [409]-* и «божественный»[410]. Он сделает то же и в «Диспуте с Пирром», предваряя имя Гонория титулом «иже во святых»[411], так же как имя папы Иоанна IV, цитируя его письмо, написанное в 641 году императору Константину III с целью оправдать позицию Гонория[412].

Преподобный Максим особенно хочет избежать ситуации, в которой монофелиты могли бы принять за опору это послание папы и приводили бы его в поддержку своих тезисов[413]. Таким образом, он несомненно тратит максимум усилий на то, чтобы понять текст Гонория в православном ключе. Кажется, тем не менее, что он глубоко убежден в православности Гонория и не хотел бы усматривать недоброкачественность его аргументации, хотя толкование, которое он дает его посланию, небесспорно. В любом случае, оно не оказалось убедительным для отцов VI Вселенского Собора (681), которые, хотя в остальном и оставались верными идеям преподобного Максима (в вопросе буквального принятия некоторых его формулировок в своем определении веры), придали этому тексту Гонория иное прочтение и не усомнились в том, чтобы осудить этого папу как еретика[414]. Это осуждение было повторено папой Львом II (682—683) в его послании императору Константину IV (682)[415] и в его письме Ервигу [416]и было внесено вплоть до григорианской реформы XI века в исповедание веры, которое произносил каждый папа после своего избрания [417]. Если решение Собора продолжает оставаться авторитетным на Востоке и на Западе, все согласятся с неловкостью формулировки, продолжающей тяготеть над истинной догматической позицией Гонория[418].

Как бы то ни было, предметом нашего интереса остается отношение преподобного Максима к Римскому престолу и папе, который его занимает. Можно ли заключить, исходя из его позиции, что он «защищает ортодоксию Римского престола?»[419] Такое обобщение явно чрезмерно.

Нельзя также утверждать, что преподобный Максим защищает Гонория, лишь поскольку тот является папой: во имя его служения и во имя престола, который он занимает.

В «Богословско–полемическом сочинении XX» статус Римского папы приводится без прочих комментариев[420]. Папа Гонорий, конечно, почитался преподобным Максимом как имеющий высокий авторитет, и тот факт, что он занимал престол «Древнего Рима» [421] «великой Церкви»[422] не мог для него ничего не значить. Монофелиты имели в отношении его те же соображения, вот почему они желали опереться на его послание Сергию, и, как это отмечает преподобный Максим: «Они претендовали на то, чтобы причислить к себе великого Гонория, […] человека, имеющего неизмеримую ценность по причине его благочестия»[423]. Тем не менее, видно из этого последнего замечания, что Гонорий был ценим теми и другими не столько потому, что он был папой Римским, а потому что он был великим защитником благочестия, то есть веры. Можно отметить, что преподобный Максим выказывает почтение не только папе, но также и другим епископам, составляющим Собор Римской Церкви, отмечая их как «святых людей великой Церкви, которые пребывают здесь», когда сообщает, что Анастасий поддержал вместе с ними письмо патриарху Сергию, которое они составляли совместно с папой Гонорием[424].

Можно также отметить, что и тогда, когда преподобный Максим цитирует его как защитника веры наряду с другими авторитетными богословами, он не выказывает ему никакого предпочтительного признания. Так, в «Богословско–полемическом сочинении XX» его позиция обозначена параллельно с таковой святого Афанасия Александрийского[425]. В «Богословско–полемическом сочинении» он его цитирует рядом с папой Северином, Иоанном IV и Феодором, но также и Софронием, патриархом Иерусалимским, и Аркадием[426], архиепископом Кипрским[427], и ставит его наравне с ними как защитника православной веры перед лицом еретиков: «Какая Церковь не поставила (монофелитов) под вопрос? Какой милостивый и православный возглавитель не обращался к ним с мольбами любыми способами положить конец их ереси?» [428] Это высказывание преподобного Максима показывает также, что никакая Церковь в его глазах не превалирует над другими и что основным критерием для него является критерий православия веры как для Церквей, так и для тех, кто их возглавляет. Это он подтверждает далее в другом месте:

«И весь Восток и Запад, как Богу в своих молитвах, так и этим в посланиях, не предлагали ли они равным образом свои слезы, стенания, настоятельный мольбы, просьбы? Также Бог не принял ли веру этих людей, безусловно блаженных?»[429]

«Богословско–полемическое сочинение XX» заканчивается похвалой архиепископу Кипрскому Аркадию, являвшемуся, несомненно, также другом Марина, которому адресовано послание и который особенно, в глазах преподобного Максима, представляется защитником православной веры. Обращаясь к Марину, преподобный Максим пишет:

«Дай знать обо всем этом тому, кто возглавляет, согласно иерархическому порядку, нашу незапятнанную и православную веру, ему, на чьих крыльях мы свято почиваем, что где бы мы ни были — вблизи или вдалеке — мы имеем как единое основание святых догматов блаженное просвещение, которым мы обладаем в нем и через него и которым мы направляемы и ведомы, будто рукой в Святом Духе, к не имеющему тени свету Отца. Устремляя к нему свои взоры, как возглавителю нашего спасения после Того, Кто является Им по природе и Первым [Христос], и следуя благочестиво их путями, мы спешим к жизни, которая не разъедена тлением, но которая пребывает в нетлении; мы участвуем уже здесь в уповании, по его молитвам, вдохновленным Богом, и его наставлениям, исполненным Божественной премудрости»[430].