Роланд Бейнтон - На сем стою Страница 24

Насколько же это похоже - пусть даже в ином выражении - на мучительные поиски смысла жизни Лютером! Дюрер использует иной язык; он прибегает к иной символике, но Возрождение могло подразумевать и смену символов. Услышав, что человек спасается верою, Дюрер уловил, что комета находится во власти радуги. Он возжаждал с Божьей помощью познакомиться с Лютером и написать его портрет "как непреходящий памятник христианину, который помог мне разрешить великие тревоги". Впоследствии муза Дюрера, оставив темы светские, обратилась к Евангелию. От "искрящегося блеска" он перешел к "запретной, но при этом странно манящей суровости".

Германский национализм был вторым великим движением, имевшим множество точек соприкосновения с Реформацией. В дни Лютера это движение лишь зарождалось, поскольку в Германии объединение нации задерживалось в сравнении с Испанией, Францией и Англией. В Германии не было централизованного правительства. Священную Римскую империю лишь весьма относительно можно было считать германским национальным государством в силу того, что она была одновременно слишком велика - любой европейский принц мог претендовать на владычество ею и слишком мала, поскольку фактически в ней правила. династия Габсбургов. Германия была раздроблена на небольшие княжества, территории которых зачастую перекрывали друг друга и находились под спорной юрисдикцией князей и епископов. В тумане и путанице союзов огоньками блестели свободные города. Рыцари упрямо стремились удержать в своих руках ускользающую от них власть, крестьяне проявляли такое же упрямство, желая играть в политике роль, которая бы соответствовала их экономической значимости. Не было ни "правительства, ни класса, способного объединить Германию в единую нацию. Опустошенная и отсталая, она подвергалась насмешкам со стороны итальянцев и воспринималась папством как личная дойная корова. Неприязнь к Риму носила здесь более острый характер, чем в тех странах, где национальные правительства обуздывали папские притязания.

Ульрих фон Гуттен и Франц фон Зиккинген представляли германский национализм, на протяжении нескольких лет оказывавший определенное влияние на судьбу Лютера. Гуттен был одновременно и рыцарем, и гуманистом, любившим пощеголять как в доспехах, так и в лаврах. Его личность еще раз демонстрирует все разнообразие проявлений гуманизма, который был интернационален в Эразме и национален в Гуттене. Гуттен сделал многое для оформления концепции германского национализма и создания представления об идеальном немце, который должен изгнать врагов фатерлянда и утвердить культуру, способную соперничать с итальянской.

Первым врагом, против которого надлежало развернуть борьбу, была Церковь, которая столь часто несла ответственность за раскол и раздробленность Германии. Гуттен обладал даром писателя-гуманиста, который он использовал для того, чтобы подвергнуть римскую курию самым оскорбительным поношениям. В памфлете под названием "Римская троица" разящими трехстишьями он перечислил все грехи Рима: "Три вещи продаются в Риме: Христос, священство и женщины. Три вещи ненавистны Риму: вселенский собор, реформация Церкви и прозрение немцев. О трех напастях на Рим я молюсь: о море, голоде и войне. Вот моя троица".

Написавший эти строки человек первоначально не симпатизировал Лютеру. На начальных стадиях схватки с Экком Гуттен воспринимал это противоборство как склоку между монахами, радуясь тому, что они пожирают друг друга. Но после Лейпцигекого диспута он понял, что в словах Лютера многое перекликается с его собственными мыслями. Лютер также выступал против ограбления Германии, придирок и надменности итальянцев. Лютер предпочел бы видеть в руинах собор св. Петра, а не опустошенную Германию. Нарисованная Гуттеном картина романтического немца прекрасно дополнялась концепцией Лютера, согласно которой немцы обладали более глубокой и непостижимой душой в сравнении с другими народами. В 1516 году в руки Лютера попала анонимная рукопись из общества "Друзья Божьи". Лютер издал ее под названием "Германская теология", отметив в предисловии, что он почерпнул из этой рукописи больше, чем из какого-либо иного труда за исключением Библии и работ св. Августина. Эти слова никоим образом не отражали узконационалистических убеждений, поскольку св. Августин писал на родной для него латыни. Но при этом Лютер, безусловно, имел в виду, что немцы стоят выше тех, кто их презирает. Сходство между Гуттеном и Лютером проявилось с еще большей очевидностью, когда Гуттен утвердился в своих христианских взглядах и идеалы его переместились из Афин в Галилею.

Теперь перед Гуттеном встала проблема практического освобождения Германии. Изначально он питал надежду, что император Максимилиан обуздает Церковь и сплотит нацию, но Максимилиан умер. Затем Гуттен поверил в то, что Альбрехта Майнцского, примаса Германии, можно побудить стать главой истинной национальной Церкви, но Альбрехт слишком многим был обязан Риму.

Лишь один класс в Германии отозвался на воззвания Гуттена: его собственный - рыцари. Наиболее видной из них фигурой был Франц фон Зиккинген, во многом решивший исход выборов императора, сосредоточив свои войска вокруг Франкфурта. Зиккинген стремился предотвратить исчезновение своего класса, дав Германии справедливое правление по образцу Робин Гуда. Он провозгласил себя защитником угнетенных, а поскольку войско его было на содержании крестьян, он постоянно искал угнетенных, нуждавшихся в отмщении. Гуттен счел, что Зиккингена можно привлечь к защите как Германии, так и Лютера. В течение мирной зимы Гуттен жил в замке Зиккингена под названием Эбернбург. Там придворный поэт Германии читал неграмотным воинам германские работы виттенбергского пророка. Говоря о своей решимости защитить бедных и страдающих за Евангелие, Зиккинген подчеркивал наиболее выразительные места своей речи энергичными жестами, притопывая при этом ногой. Вскоре в популярных брошюрах его стали изображать отмстителем за крестьян и Мартина Лютера. В одной из этих историй речь идет о крестьянине, который, уплатив половину своей задолженности церкви, не в силах выплатить вторую. Зиккинген говорит, что ему не следовало платить и первую половину долга, приводя обращенные к ученикам слова Христа, наставлявшего не брать с собою ни сумы, ни меди в поясе. Крестьянин спрашивает, где можно прочесть эти слова. Зиккинген отвечает: "В Евангелии от Матфея 10-я глава, а также у Марка, 6-я глава и у Луки 9-я и 10-я главы".

"Господин рыцарь, - восклицает изумленный крестьянин, - откуда вы так хорошо знаете Писание?"

Зиккинген отвечает, что научился он из книг Лютера, которые читал ему Гуттен в Эбернбурге.

Нельзя сказать, что образ Зиккингена - защитника угнетенных - был полностью вымышленным. Он действительно позволил Гуттену убедить себя в необходимости двинуться крестовым походом местного масштаба в защиту гуманизма и реформы. Таким образом Рейхлин получил возможность выплатить наложенный на него штраф, а гонимые за Евангелие получали убежище в Эбернбурге. Среди них был и тот молодой доминиканец, Мартин Бюцер, который так восхищался Лютером в Гейдельберге. Теперь же, оставив сутану, он бежал к рыцарям зеленого леса. Лютера известили о том, что и он будет желанным гостем там. Мы не знаем, каким был ответ Лютера, но можем догадаться об этом по его реакции на подобное же предложение со стороны рыцаря, сообщившего ему о том, что в случае, если курфюрст согласится выдать Лютера, сто рыцарей готовы выступить на его защиту, поскольку дело это не рассматривалось судьями безупречной репутации. Лютер отвечал на подобные предложения уклончиво. "Я не отклонял их, - доверительно сообщал он Спалатину, - но воспользуюсь ими лишь в том случае, если того пожелает Христос, мой Защитник, Который, как я могу полагать, вдохновил этого рыцаря".

При этом Лютер был готов использовать получаемые им письма в дипломатических целях. Он желал знать, не считает ли Спалатин разумным показать их кардиналу Риарио. Пусть курия знает, что если ее угрозы заставят Лютера покинуть Саксонию, он не отправится в Богемию, но найдет убежище в самой Германии, где может стать Для нее куда более опасен, чем под надзором князя, когда он всецело погружен в свои преподавательские обязанности. Общий тон письма достаточно резкий. "Для меня жребий брошен, - сказал Лютер. - Я равным образом презираю как ярость Рима, так и милость его. Меня не примирить с ними; наступил конец смирению. Они проклинают и сжигают мои книги. Я всенародно сожгу весь канонический закон, если только меня не оттащат от огня".

В августе 1520 года Лютер намекнул, что теперь, освобожденный этими рыцарями от страха перед людьми, он готов обличить папство как антихриста. В действительности Лютер уже сделал это; и хотя заверения в готовности встать на его защиту, несомненно, ободрили его и придали смелости, не в ощущении безнаказанности таился источник мужества Лютера. Один из его друзей высказал опасение, что Лютер отступит перед грозящей ему опасностью. Тот ответил: