Святитель Игнатий Брянчанинов - Том 2. Аскетические опыты. Часть II Страница 26

Ум. — Неутешительным будет мой ответ. И я вместе с тобою, душа, поражен грехом. То, о чем ты говорила, мне вполне известно. Как я помогу тебе, когда мне самому нанесены убийственные удары, когда я лишен силы действовать самовластно? В непрерывной деятельности моей, дарованной мне Творцом и составляющей мое свойство [253], я непрерывно подчиняюсь постороннему влиянию. Влияние это — влияние греха, которым я поврежден и расстроен. Это влияние непрестанно отвлекает меня от Бога, от вечности, влечет в обольщение суетным и преходящим миром, в обольщение собою, в обольщение тобою, душа, в обольщение грехом, в обольщение ангелами падшими. Мой существенный недостаток заключается в непрестанно насилующем меня развлечении. Пораженный развлечением, я парю, скитаюсь по вселенной без нужды и без пользы, подобно прочим духам отверженным. Я желал бы остановиться — и не могу: развлечение расхищает, уносит меня. Расхищаемый развлечением, я не могу взглянуть, как должно, ни на тебя, душа, ни на самого себя. От развлечения я не могу внимать, как должно, Слову Божию: по наружности представляюсь внимательным, но в то время, как усиливаюсь внимать, невольно уклоняюсь во все стороны, уношусь очень далеко, к предметам вполне посторонним, рассматривание которых не только не нужно для меня, но и чрезвычайно вредно. От убийственного развлечения не могу принести Богу сильной, действительной молитвы и запечатлеться страхом Божиим, которым уничтожилась бы моя рассеянность и помыслы мои соделались бы послушными мне, которым сообщились бы тебе, душа, сердечное сокрушение и умиление. От моего развлечения ты пребываешь в ожесточении; при твоем ожесточении и нечувствии я развлекаюсь еще более. Развлечение — причина моей слабости в борьбе с греховными помыслами. От развлечения я ощущаю омрачение и тяжесть: когда предстанет помысл греховный, я не вдруг и не скоро узнаю его, если он прикрыт оправданием. Если же он и явен, то я, вооружаясь против него, не обнаруживаю к нему решительной и непримиримой ненависти, вступаю в беседу со своим убийцею, услаждаюсь смертоносным ядом, который он лукаво влагает в меня. Редко бываю я победителем, часто побежденным. По причине развлечения моего объемлет меня забывчивость: я забываю Бога, я забываю вечность, я забываю превратность и обманчивость мира, влекусь к нему, увлекаю, душа, тебя с собою. Я забываю грехи мои. Я забываю падение мое, я забываю бедственное положение мое: в омрачении и самообольщении моем начинаю находить в себе и в тебе достоинства. Я начинаю искать, требовать признания этих достоинств от лживого мира, готового на минуту согласиться, чтоб после злее насмеяться. Достоинств нет в нас: достоинство человека всецело осквернено падением, и он справедливо будет думать о себе, если, как советует некоторый великий подвижник, сочтет себя мерзостью [254]. Как не мерзость немощное, малейшее существо, призванное Всесильным Творцом всего видимого и невидимого в бытие из ничтожества и вооружившееся против Творца своего? Как не мерзость существо, не имеющее ничего собственного, получившее все от Бога и восставшее против Бога? Как не мерзость существо, не устыдившееся рая, позволившее себе среди райского блаженства охотно выслушать страшную клевету и хулу на Бога, доказавшее немедленное соизволение на клевету и хулу деятельным попранием заповеди Божией? Как не мерзость ум — вместилище и непрестанный родитель помыслов скверных и злобных, помыслов, постоянно враждебных Богу? Как не мерзость душа, в которой непрестанно вращаются буйные и чудовищные страсти, как бы ядовитые змеи, василиски и скорпионы в глубоком рву? Как не мерзость тело, в беззакониях зачатое, в грехах рожденное, орудие греха во время краткой земной жизни, источник смертоносного зловония по окончании земной жизни? — Мы, душа, составляем одно духовное существо: я помышляю, ты чувствуешь. Но мы не только повреждены грехом, мы рассечены им как бы на два отдельные существа, действующие почти всегда противоположно одно другому. Мы разъединены, противопоставлены друг другу, мы отделены от Бога! живущим в нас грехом мы противопоставлены Самому Всесвятому и Всесовершенному Богу!

Душа. — Прискорбен твой ответ, но он справедлив. То служит некоторым утешением, что наше бедственное состояние находится во взаимном соотношении, и мы можем разделять нашу скорбь, можем помогать друг другу. Дай же совет, как выйти нам из общего нашего расстройства? Я заметила, что всегда мои чувствования соответствуют твоим помышлениям. Сердце не может долго бороться с мыслию: оно всегда покоряется ей, а когда и противится, то противится только на краткое время. Ум мой! будь путеводителем к общему нашему спасению.

Ум. — Я согласен с тем, что сердце недолго противится мысли. Но оно, оказав покорность на минуту, снова восстает против самой правильной, против самой богоугодной мысли, восстает с такою силою и ожесточением, что почти всегда низлагает и увлекает меня. Низложив меня, оно начинает плодить во мне самые нелепые помышления, служащие выражением и обнаружением сокровенных страстей. Что сказать мне и о мыслях моих? По причине расстройства и повреждения моего грехом мои мысли чрезвычайно непостоянны. С утра, например, родились во мне известные мысли о нашем духовном жительстве, о невидимом многотрудном подвиге, о земной нашей обстановке, отношениях, обстоятельствах, о нашей участи в вечности; эти мысли казались основательными. Вдруг к полудню, или раньше, они исчезают сами собою от какой-либо неожиданной встречи, заменяются другими, которые, в свою очередь, признаются достойными внимания. К вечеру являются новые помышления с новыми оправданиями. Ночью мятусь иными помыслами, которые в течение дня скрывались где-то, как бы в засаде, чтоб внезапно предстать мне во время безмолвия ночного, возмутить меня обворожительною и убийственною живописию греха. Тщетно, научаемый Словом Божиим, я признаю правильными только те помышления, на которые ты, душа, отвечаешь состоянием глубокого спокойствия, смирения, любви к ближним; тщетно я убежден, что все помышления, не только производящие в тебе мучение и расстройство, но и соединенные с малейшим смущением, с малейшим ожесточением твоим, чужды истине, вполне ложны, обманчивы, гибельны, какой бы личиною праведности они ни были прикрыты. Тщетно это знание! тщетен этот верный признак, с решительностью отделяющий в мире духов добро от зла! По непостижимому, живущему во мне недугу, постигаемому только опытом, я не могу оторваться от помышлений убийственных, порождаемых во мне грехом. Не могу их ни подавить, ни исторгнуть, когда они начнут кипеть во мне, как черви; не могу ни отогнать их, ни оттолкнуть от себя, когда они нападут на меня извне, как разбойники, как лютые, кровожадные звери. Они держат меня в плену, в тяжкой работе, томят, мучат, ежечасно готовы растерзать, поразить вечною смертию. Производимое ими мучение я невольно сообщаю тебе, душа, сообщаю его самому телу нашему, которое от того болезненно и немощно, что изъязвлено бесчисленными язвами, пронзено и стрелами, и мечами греховными. Отравленная ядом вечной смерти, ты, душа, скорбишь невыносимо, — ищешь отрады, нигде не находишь ее. Напрасно ты думаешь найти эту отраду во мне: я убит вместе с тобою; вместе с тобою я погребен в тесном и мрачном гробе невидения и неведения Бога. Отношение наше к живому Богу, как бы к несуществующему и мертвому, есть верное свидетельство нашего собственного умерщвления.

Душа. — Руководитель мой! око мое! высшая духовная сила моя! ум мой! ты приводишь меня в безнадежие. Если ты, будучи светом моим, признаешь себя мраком, то чего ожидать мне от других сил моих, которые мне — общие с бессловесными животными? Чего ожидать мне от воли моей или силы желания, от ревности или естественного гнева, которые тогда только могут действовать иначе, нежели действуют в скотах, зверях и демонах, когда они находятся под твоим водительством. Ты сказал мне, что, при всей немощи твоей, при всем омрачении твоем, при всей мертвости твоей, Слово Божие еще действует на тебя и доставило тебе, по крайней мере, признак различать добро от зла, в чем заключается величайшая трудность. И я сделалась причастницею этого познания! Уже и я, когда начну ощущать смущение и расстройство, вместе с этим ощущаю неправильность моего состояния, ощущаю к такому состоянию и недоверчивость и ненависть, стараюсь свергнуть с себя состояние, мне неестественное и враждебное. Напротив того, когда ты остановишься, хотя на краткое время, как бы в родных объятиях, в помышлениях, почерпнутых из Слова Божия — какое я чувствую утешение! Какое начинается из глубины моей, из самых сердечных сокровищ воссылаться славословие Богу! Какое меня объемлет благоговение пред величием Бога, тогда открывающегося мне! Какою я кажусь сама себе ничтожною пылинкою посреди громадного и разнообразного мироздания! Какая благодатная тишина, как бы наносимая дыханием райского ветра, начинает веять во мне и прохлаждать меня, истомленную зноем и бездождием! Какая сладкая и целительная слеза, зародившись в сердце, восходит в главу и вытекает на разгоревшуюся ланиту из смиренного и кроткого ока, смотрящего на всех и все так мирно, так любовно! Тогда я чувствую исцеление естества моего! Тогда уничтожается внутренняя борьба! Тогда силы мои, рассеченные и раздробленные грехом, соединяются воедино. Соделавшись едино с тобою и с прочими моими силами, привлекши к этому единству самое тело, я чувствую милость Создателя к Его падшему созданию, познаю деятельно значение и силу Искупителя, исцеляющего меня Своею всесильною и животворящею заповедию. Я исповедую Его! Я вижу действие поклоняемого Всесвятого Духа, от Отца исходящего и Сыном посылаемого! Я вижу действие Бога-Духа, вводимого Богом-Словом, являющего Божество Свое творческою Своею силою, при посредстве которой сосуд сокрушенный является как бы никогда не подвергавшимся сокрушению, в первобытной целости и красоте. Ум мой! обратись к Слову Божию, из которого мы уже заимствовали бесчисленные блага, но утратили нашим нерадением, нашею холодностию к дарам Божиим. Бесценные духовные дары мы променяли на обманчивый призрак даров, под видом которых грех и мир предлагали нам яд свой. Ум мой! обратись к Слову Божию! поищи там отрады для меня: в настоящие минуты скорбь моя невыносима, и я страшусь, чтоб мне не впасть в окончательную погибель — в отчаяние.