Александр Кукушкин - Alma Matrix или Служение игумена Траяна Страница 26

В последнее время проректор стал подзабывать английский, хотя когда-то свободно на нем думал. Но это было еще полбеды. Прошлой пятницей, в беседе за чашкой чая с протестантским профессором, отец Траян поймал себя на том, что в его некогда отличный английский пролезают отдельные слова его некогда превосходного немецкого. Приезжий профессор виду не подавал, но проректору было неловко.

Отец Траян отошел от окна, сел за стол и открыл третью часть «Темной Башни» Стивена Кинга в мягком переплете, «Wizard and Glass». В далеком 1982-м репетитор будущего проректора привез из Штатов своему ученику только что вышедшую книгу «Стрелок» в качестве примера хорошего современного литературного английского языка. Будущий проректор оценил, старательно приобретал себе новые книги серии, а теперь сидел и перечитывал, вспоминая студенческие годы и с каждой страницей возвращая былые языковые кондиции.

Впрочем, была еще одна причина, из-за которой он полез сегодня за «Темной башней» на самую высокую полку книжного шкафа – Траяну было скучно. Он не заметил момент, когда скука поселилась в нем, потому что это ощущение грусти, замешанной на апатии, не накатилось вдруг, как волна на берег, не набросилось внезапно, как хищник на жертву, а появилось, словно легкая тень. Однако после своего появления тень никуда не думала исчезать, становясь все более густой и темной. Отец Траян разочаровался в своей работе и потерял веру в семинаристов. Две недели назад для того, чтобы взбодриться самому и взбодрить семинарию, он отчислил троих давно просящихся к отчислению редкостно бестолковых первокурсников. Но взбодриться не получилось, поскольку студенты своему отчислению не только не сопротивлялись ни капли, но были невыносимо и почти болезненно смиренны, безмолвны, подавлены и жалки. Это вконец подкосило проректора и ему стало невыносимо тоскливо.

«А ведь было, помнится, время, золотое время, когда они извивались как змеи, но не сдавались. Даже когда им вывешивали приказ об отчислении, они все равно продолжали суетиться, звонили своим архиереям, подговаривали курс избить проректора, отказывались освободить место в общежитии, ну хоть что-то да делали. Но теперь! Не студенты пошли, а тряпки. Куда катится Церковь? Позор».

Отец Траян с пессимизмом смотрел в будущее. Совсем скоро в семинарию начнут поступать молодые люди, рожденные и воспитанные в православных семьях, и начнется закат «эры проректоров». Проректоры перестанут быть нужными, надобность в инспекции отпадет, весь искуснейший и тончайше продуманный аппарат слежки за студентами потеряет смысл своего существования. Не за кем будет следить. Эти бесхребетные мальчики с рыбьими глазами и девичьими физиономиями, без эмоций, без страстей, да разве они смогут когда-нибудь нарушить хотя бы одно правило семинарской жизни? Да разве они смогут быть достойными служителями Христа, который однажды разворотил иудейский Храм с плетью в руках. Хорошие священники получаются только из живых парней, или даже из хулиганов.

«Мир сдвинулся, – печально улыбнулся отец Траян. – Да, мир сдвинулся, и не только мир Стрелка Роланда из Галаада, но и наш тоже». Проректор закрыл книгу о сдвинутом мире, несколько секунд смотрел на изображение Роланда на обложке, потом выключил лампу и пошел к ректору узнать его решение. Двенадцать часов назад отец Траян подал прошение с просьбой освободить его от несения послушания проректора по воспитательной работе.

Несмотря на поздний час в приемной ректора сидел тучный секретарь и перебирал какие-то бумажки. Завидев отца Траяна, он, извиняясь, сказал, что Владыка сегодня уже никого не принимает, потому что Владыки нет. Траян недоверчиво покосился на дверь в кабинет ректора, из-под которой пробивался свет. «Но перед уходом, – продолжал секретарь все более извиняющимся тоном, – перед своим уходом Владыка просил передать вам это». И он протянул отцу Траяну большой конверт, на дне которого лежали клочки его заявления. «Да на что он надеется, что я передумаю, что ли?!» – зайдя к себе в кабинет, Траян кинул конверт в мусорное ведро. Читать расхотелось. Проректор оделся и пошел проветриться на улицу.

За сорок минут бездумных блужданий по опустевшему монастырю отец игумен успел исходить все дорожки, оставляя одинокую цепочку следов на свежем снегу. Решив сделать последний круг перед возвращением в надоевший кабинет, он обогнул колокольню со стороны монашеского общежития, намереваясь дойти до Троицкого собора с мощами преподобного Сергия. Траян вывернул из-за угла колокольни он замер. Двое семинаристов с остервенением лепили снежки и кидали ими в стелу с солнечными часами, стоявшую на монастырской площади в центре Лавры. Попадали не часто, но не отступали, уже собрали весь снег со скамеек вокруг и теперь сгребали его со ступеней колокольни. «Какие наглецы, – подумал проректор, – какие восхитительные наглецы!» Он тут же спрятал в карман свои четки, закатал рукава новой зимней рясы, неспешно и со знанием дела слепил тугой снежок, пару раз взвесил его на руке, внимательно посмотрел под ноги, сделал два шага вперед, замахнулся всем корпусом и с силой запулил.

Гайда и Настоящий увидели как из темноты за их спинами по прямой восходящей траектории, почти прочерчивая в темноте линию, метеором пролетел снежок, врезался в стелу на той вышине, где она становилась толщиной не более ладони, и разлетелся белой вспышкой.

Парни развернулись как по команде и уставились в темноту. Траян вместо того, чтобы выдержать паузу и появиться во всем величии проректора, поймавшего нарушителей на месте преступления, живо кинулся к двум семинаристам чуть ли не с объятиями. Настоящий, признав отца игумена, задрал голову, пытаясь разглядеть часы на колокольне, но часы почему-то не подсвечивались. Тогда он повернулся к Гайде и увидел, как у того на лице от взгляда на светящийся экран мобильника сменяют друг друга удивление, злость и обреченность.

– Друзья! – быстро подошел к ним отец Траян. Гайда готов был поклясться, что проректора переполняет детское восхищение, только непонятно, чем вызванное. – Друзья! Какой чудесный день, правда?!

– Ночь, – хмуро ответствовал Настоящий.

– Чудесный день, перешедший в чудесную ночь, правильно! – воскликнул Траян. – Как же я рад вас здесь видеть!

– А мы-то как рады, – аккуратно сказал Гайда. – Такая замечательная ночь, мы и вышли в Лавру покидать снежки, немножко потерялись во времени, но как ведь хорошо на улице!

– Конечно, конечно, – улыбался проректор, – покидать снежки в Лавре. Замечательная затея для такой чудесной ночи! И после отбоя! Сейчас 11:20, прекрасно. А куда кидали? В стелу?

– Куда и вы, – рискнул улыбнуться Гайда.

– Не по храмам же кидать, – добавил Настоящий так, будто вокруг больше не было ничего.

– Действительно, не по храмам же. Но хотите, я отгадаю истинную причину, по которой вам так невзлюбилась эта безобидная стела с часами? Хотите? Все дело в том, – Траян пошел к ней, – что на одной стороне ее расположена загадочная пластина, вся испещренная знаками зодиака. Вот она! Я прав?

Отец игумен стоял в позе древнегреческой статуи и показывал пальцем на золотой треугольник, прикрепленный к стеле с обратной стороны от солнечных часов. На треугольнике не было видно в темноте никаких знаков зодиака, но проректор похоже тоже знал, что они там есть.

– Да, – обрадовались семинаристы, – и понимаете, мы подумали, что…

– Что в самом центре Лавры, – подхватил проректор, – в центре главного монастыря России, в колыбели русского монашества стоит каменная глыба астрологического назначения с масонской символикой! Вот что подумали вы! Гвоздь, воткнутый в сердце русского православия! Поэтому вы стали кидать в нее снежками после отбоя! Молодцы, хотя бы снежками, хоть что-то, молодцы, молодцы!

– Как это «хоть что-то»? – вскинулся Гайда. – Нам ее нужно было спилить что ли?

– А у вас хватило бы духу? – не понятно было, шутит ли отец Траян или говорит всерьез.

– Вы нас тогда не просто отчислили бы, – уверенно сказал Настоящий, – а и за решетку посадили.

– Так не надо попадаться! – проректор развел руками. – Собрались ночью попозже, когда проректор по воспитательной работе уже десятый сон видит, а лаврские охранники пьют чай, и аккуратненько болгарочкой или чем там еще под основание…

– Батюшка, – укоризненно начал Гайда.

– А вы сами что сделали, – перебил его Настоящий, – когда узнали об этом безобразии? Ведь не спилили!

– Я? Что сделал я, хм-м, – отец Траян посмотрел на табличку со знаками зодиака и снова перевел взгляд на семинаристов. – Ну… Что я сделал.

И отец Траян начал рассказывать. Чем дольше он говорил, тем больше двое семинаристов понимали, что говорит он правду, хотя от этой правды у них пошла кругом голова. В бытность свою студентом Траян случайно обнаружил табличку непонятного назначения, но с понятной нехристианской символикой на главной площади Лавры. Табличка его возмутила, свой праведный гнев он не стал держать в себе, поведал друзьям. В течение недели они ходили вокруг стелы и прикидывали, что бы такое сделать ради торжества православия. Потом почти месяц ждали подходящего момента. Наконец темной осенней дождливой ночью они выбрались из своих спален, чтобы устроить поругание стеле, которая сама была поруганием святого места.