Коллектив авторов - Богословие личности Страница 29

Направлением, которое сформировало новое философское понимание личности, был экзистенциализм; ключевое значение имела экзистенциальная философия Хайдеггера и Ясперса, в частности, в том виде, как она понималась между 1927 г. (когда появилось «Бытие и время») и Второй мировой войной. Первичность существования перед сущностью, реакция против идеализма ради несводимости индивидуального, ключевая важность таких понятий, как бытие, решение, страх, свобода, трагическое осознание смерти, – все это требовало радикально нового понимания отдельного человека и его бытия-в-мире, которое не могло быть более объяснено диалектикой успокоенной всеобщности. Центральной проблемой стала человеческая личность и человеческая свобода, драматическая свобода субъекта перед косностью объективного мира.

Если немецкий экзистенциализм нашел в качестве своих предшественников Серена Керкегора и Фридриха Ницше, в других европейских странах путь к экзистенциализму и персонализму был подготовлен – и объединен – с другими философскими традициями: либо традициями французских моралистов XVII в. во Франции, либо славянофильской традицией и Достоевским в России, либо ревизией идеалистической философии в англо-саксонском мире (Фрэнсис Герберт Брэдли, Джосайа Ройс) и в Италии (Джованни Джентиле).

В Италии персоналистическое направлении в философии не имело такого воинствующего характера, как во Франции. Оно не составляло единой философской школы; скорее, это был многообразный поиск абсолютного значения «личности». Его корни, равно как и корни итальянского идеализма, следует искать в некоторых чертах «актуализма», специфического направления гегельянского идеализма, разработанного итальянским философом Джованни Джентиле: теория конкретности духовной жизни, обесценивание внешности объекта и высокая оценка субъективности опыта, доктрина само-формирующегося «Я» в процессе его становления, совпадение теоретической и практической сторон и понятие радикальной ответственности в его проблемной открытости – все эти «актуалистские» черты сформировали рецепцию и развитие экзистенциалистской и персоналистской мысли в итальянской философии[243]. Хотя итальянский экзистенциализм и находился, без сомнения, под влиянием таких французских философов, как Ж. Маритэн, Э. Мунье, Г. Марсель, его можно охарактеризовать как одно из направлений спиритуализма, который, в свою очередь, появился как движение к трансцендентному и вере изнутри «актуалистской» мысли. Можно здесь привести имена Армандо Карлини (1878–1959)[244], Аугусто Гуццо[245], Микеле Федерико Шьякки (Sciacca), Феличе Баттальи (Battaglia)[246], Луиджи Стефанини[247], Луиджи Парейсона (Pareyson)[248] – все они, хотя и по-разному, были укоренены в католической традиции.

Итальянские философы были гораздо более озабочены метафизическим вопросом о личности в отношении к бытию и Богу, чем социальными и практическим проблемами, как это было во Франции (одной из причин этого был также, конечно, и фашистский режим в Италии). С другой стороны, итальянский персонализм отличался от неосхоластической мысли тем, что его отправной точкой было идеалистическое самосознание. Согласно Армандо Карлини, «космологическая метафизика» считает Бога объясняющим принципом мира, но не умеет различить бытие как «бытие-к-себе» (‘quell’essere che è essere a se stesso’), то есть как сознание и дух, составляющие личность. «Бытие», как понимал его Аристотель и средневековые схоласты, не может вернуться к себе, оно «не знает себя», и, соответственно, нет ни самосознания, ни самотворчества. Это Бытие не обладает человеческим образом[249]. «Бог не является реальностью для нас, – пишет Карлини, – пока мы Его не осуществим в себе; Он инаков по отношению к нам, но Он не без нас. Мы творения Божии, но в некотором смысле мы и Его творцы»[250].

Проблема близких отношений Бога с человеком была центральной для итальянского персонализма, и это, несомненно, общая черта с русской религиозной мыслью. Хотя русская религиозная философия была в Италии менее влиятельной, чем во Франции, несмотря на деятельность Вячеслава Иванова и знаменитого слависта Этторе Ло Гатто, перед Второй мировой войной можно было встретить имена Соловьева, Бердяева, Шестова; только во второй половине XX в. такие авторы, как П. А. Флоренский, С. Н. Булгаков, С. Франк, В. Лосский действительно вошли в философскую и богословскую дискуссии (другие, как Несмелов, Трубецкой, Эрн, Шпет, Лосев, Карсавин, до сих пор в значительной мере неизвестны). «Проклятые вопросы», поставленные русскими мыслителями и, в частности, Достоевским, возникли после войны в новом дискурсе об «экзистенции»; оригинальное развитие тем личности и свободы мы находим в философии покойного Луиджи Парейсона (1918–1991), одного из наиболее важных итальянских философов второй половины прошлого века[251].

Я не преследую здесь исторической цели (можно найти хорошие монографии как по русскому, так и по итальянскому персонализму[252], хотя сравнительное исследование еще предстоит написать). Я сконцентрируюсь на двух основных теоретических проблемах, связанных с идей личности: проблеме свободы и проблеме реальности зла. Именно здесь находится стык богословского и философского понимания личности: если предположить безличного Бога, теодицея бессмысленна. Поскольку Бердяев тщательно проработал эти темы в своей мысли и, более того, был одним из наиболее известных и наиболее влиятельных русских религиозных философов на Западе вообще и в Италии в частности, я начну с его «философии личности», затем, рассмотрев некоторую критику и альтернативный богословский подход к личности, я вернусь к наследию Достоевского и Бердяева в Италии, концентрируясь на «онтологии свободы» Луиджи Парейсона. Мою работу завершат несколько заключительных замечаний об общении как необходимом горизонте для свободы и личности.

Философия личности Бердяева. Нетварная свобода и личность

Николай Бердяев, как он сам признается, был кем угодно, только не систематическим мыслителем. В его работах не найти аналитического разбора понятия личности. Что там можно найти – и поэтому следует искать – это силу и глубину, которых он обычно достигает, задавая фундаментальные вопросы, его упор на нескольких сильных идеях, могущих радикально изменить наш обычный способ мышления.

Бердяев считает, что личность состоит из двух «метафизических элементов»: творчества и свободы.

В книге «Смысл творчества» (1916), которая носит поясняющий подзаголовок «Опыт оправдания человека», трансцендентность человеческой личности достигается через акт творчества, который не только являет истинный образ Божий в человеке (идея, заимствованная у Несмелова), но также реализует обожествление человека. Другими словами, преобразует индивида в личность:

Творческий акт всегда есть освобождение и преодоление… Человеческая природа в первооснове своей через Абсолютного Человека – Христа уже стала природой Нового Адама и воссоединилась с природой Божественной – она не смеет уже чувствовать себя оторванной и уединенной… Только переживающий в себе все мировое и все мировым, только победивший в себе эгоистическое стремление к самоспасению и самолюбивое рефлектирование над своими силами, только освободившийся от себя отдельного и оторванного силен быть творцом и лицом[253].

Клеман подчеркивает эсхатологический характер бердяевского «богочеловечества», которое открывает человека Богу в ответ на откровение Бога человеку:

Ни Бог больше не против человека, ни человек больше не против Бога, но рождение Бога в человеке и рождение человека в Боге, поскольку человек не может найти Бога нигде, кроме своей истинной человечности[254].

Но творчество предполагает свободу. Опять же, мы имеет здесь дело не просто с материальными условиями для свободы (свобода действий, перемещений, выбора…). Творчество предполагает свободу, поскольку и творчество, и свобода укоренены в Боге и зашифрованы в самом существе человека. Только свободное творчество выходит из плоскости «объективированного» существования (интересной чертой бердяевской мысли является его постоянное обращение к богословским спекуляциям).

В этом отношении свобода даже предшествует трансцендентальным атрибутам бытия: bonum, verum, pulchrum. Своей идее примата свободы над бытием («учение о свободе на грани бытия») Бердяев обязан метафизике позднего Шеллинга. Но он открыл свой путь к этой мысли через чтение западной мистики (Якоб Бёме) и Достоевского. Как он писал в своей монографии о великом русском писателе:

Истина делает человека свободным, но человек должен свободно принять Истину… Свобода не может быть отождествлена с добром, с истиной, с совершенством. Свобода имеет свою самобытную природу, свобода есть свобода, а не добро. И всякое смешение и отождествление свободы с самим добром и совершенством есть отрицание свободы, есть признание путей принуждения и насилия[255].