Дмитрий Мережковский - Лютер Страница 30

У множества же уверовавших было одно сердце и одна душа; и никто ничего из имения своего не называл своим, но все у них было общее (Деяния, 4, 32).

«Общим было все, и все люди были братьями во дни Апостолов; этому примеру и мы должны следовать», – проповедывал в Швабии меховщик Себастиан Лютцер (Lützer), а никому не известный человек из Бюльгенбаха (Bulgenbach), некий Ганс Мюллер, – имя ему легион, – объявлен был вождем «великого Христианского Братства». Он ходил по городам и селеньям, в красном платье, в красной шапочке с петушьим пером и в узких красных башмаках, может быть, с лошадиным копытом, как Мефистофель, и в «Красной Шайке» восставшие крестьяне собирались вокруг него. Вот кто вышел из Черной Собаки доктора Лютера – из черного пуделя доктора Фауста – Красный Школяр, бес великого бунта:

Так вот что в пуделе сидело, —Школяр бродячий – пресмешное дело! —

мог бы сказать и доктор Лютер, как доктор Фауст.[412]

«Снова порабощать людей, освобожденных Христом, тех, за кого пролил Он свою драгоценную кровь, – разве это не гнусная несправедливость?.. Нет во Христе ни раба, ни свободного… Но, Богу противясь, не хотят государи, чтобы бедный человек спасся», – говорили крестьяне, собираясь в «Красной Шайке» под знаменем с Белым Крестом.[413] «Мы свободны по Писанию и хотим быть свободными, потому что кровью Иисуса Христа искуплены мы все одинаково, пастух так же, как государь».

В марте 1524 года появились «Жалобы крестьян с двенадцатью просьбами». «Мы – не бунтовщики и не мятежники; мы – проповедники Евангелия… Истинные бунтовщики – те, кто Евангелию противится и хотел бы его уничтожить: наши господа и насильники», – говорилось в кратком вступлении к «Жалобам». Следовали двенадцать просьб: избрание священников сельскими общинами, дозволение рыбной ловли, охоты и рубки леса на господских землях; об уменьшении податей и барщины; о справедливости суда; о неприсуждении в пользу господ наследства вдов и сирот; об отмене крепостного права: «Если какая-нибудь из этих просьб Слову Божию противна, – чего мы не думаем, – то мы заранее от нее отказываемся. Мир Христов да будет со всеми. Аминь».[414]

В это же время швабские крестьяне, ссылаясь на книгу Лютера «О христианской свободе»,[415] обратились к нему с просьбой быть их вождем и ходатаем перед господами.[416] Если бы Лютер на просьбу эту согласился, то очень возможно, что все это движение крестьян кончилось бы так же мирно, как началось, или, по крайней мере, многие ужасы крестьянского восстания были бы избегнуты. Но Лютер не согласился; он покинул и предал крестьян, а вместе с ними и себя самого.

За годы до восстания он остерегал государей: «Вашего произвола не хотят и не могут больше терпеть крестьяне. Крайней степени достигло в народе презрение к вам, государям».[417] Это сказано в 1523 году, но забыто в 1525-м, когда появилось «Увещание к миру, в ответ на двенадцать требований швабских крестьян».[418] «Главная ответственность за восстание крестьян падет на вас, государи, и еще больше – на вас, епископы, священники, монахи, потому что в вашем слепом ожесточении вы не перестаете гнать Евангелие… Нож к вашему горлу приставлен, а вы все еще думаете, что сила за вами, и что вас никто не победит». Это Лютер говорит государям, и в то же время – народу: «Если государи плохи, то этим вовсе не оправдано ваше восстание, потому что взявший меч от меча и погибнет. Иго плохих государей терпеть есть посланный нам Богом крест… Делайте, впрочем, что хотите, только не оправдывайтесь именем Христа; этого я вам не позволю: я вырву у вас Его святое имя, хотя бы пришлось для этого пролить всю мою кровь до последней капли».[419]

В сущности, ничего в этом «Увещании» не сказано и не сделано, потому что не сделано выбора; все одно – ни рыба ни мясо. Лютер опять между двумя стульями сидит. Хочет, чтобы и волки были сыты, и овцы целы. В том, что люди наших дней называют «социальной революцией», «проблемой социального неравенства», он окажется вне игры, так же, впрочем, как Св. Франциск Ассизский и почти все святые.

«Ты, как собачонка между двумя сражающимися войсками – рабов и господ, бедных и богатых, – путаешься все только у тех и других под ногами, и теми, и другими будешь раздавлен», – могли бы сказать ему восставшие крестьяне.

В городе Нордгаузене звонят они во все колокола, чтобы заглушить голос его, когда он проповедует в церкви,[420] а в городе Орламюнде кидают в него грязью и камнями, а когда он бежит из церкви, кричат ему вдогонку: «Ступай ко всем чертям, чтобы тебе шею сломать прежде, чем выйдешь отсюда!»[421]

Это было для Лютера, может быть, хуже, чем папская булла об его отлучении от Церкви.

«Лютер осквернил все христианство, украл у него Евангелие», – доказывал Томас Мюнцер в книге «Против бездушной, в неге живущей, Виттенбергской плоти» – Лютера.[422] Шайки восставших крестьян собрал он под боком у Лютера, в городе Мюльхаузен, в Тюрингии, а в городе Альштедт (Allstadt) основал тайное общество бунтовщиков, чья невидимая сеть была раскинута по всей Европе.[423] Первый понял он, что эти три слова – «Все будет общим» – тот Архимедов рычаг, которым может совершиться всемирный переворот – «всемирная революция», как скажут люди грядущих веков. Тайное общество Мюнцера – то малое горчичное зерно, из которого некогда вырастет великое дерево – Третий Коммунизм, Третий Интернационал.

«Подымайтесь, братья, если хотите, чтобы поднял вас Бог», – гласило воззвание Мюнцера к мансфельдским рудокопам, тем самым, у которых были плавильные печи старого Ганса Лютера, отца Мартинова. «Начинайте битву Господню, ибо час наступил… Вся Германия, Франция, Италия уже поднялись… Бей, бей, бей!.. Куй железо, пока горячо, – Ринк-ранк! Ринк-ранк! Раздувай огонь, не давай мечу простыть от крови, не щади никого… Бей, бей, бей!»[424] «Всех богатых и сильных мира сего надо избивать, как бешеных собак», – гласило другое воззвание к восставшим крестьянам.[425]

«Бей, бей, бей! Dran, dran, dran!» – в этих звуках слышится уже, как бьют по наковальне кузнецы подземные, титаны или диаволы грядущих веков. Эта страшная, человеческой кровью дымящаяся песнь францисканского монаха Мюнцера – первая революционная песнь новых времен.

31

В ноябре 1524 года вспыхнуло восстание крестьян в Швабии; перекинулось оттуда в Шварцвальд, Эльзас, Палатинат, Архиепископство Майнцское, Франконию, и к началу 1525 года вся Германия была в огне. Красные шайки бунтовщиков, кидаясь на замки и монастыри, грабили их, жгли и разрушали. Маленькие города, не имея сил противиться восставшим крестьянам, открывали им ворота. Многие рыцари (в их числе Гец фон Берлихинген, Götz von Berlichingen mit der eisernen Hand), ученые законоведы и богословы волей-неволей присоединялись к бунтовщикам и, приводя их буйные шайки во внешний порядок, усиливали бунт.[426]

Только в одной Швабии войско или разбойничья орда восставших крестьян достигала трехсот тысяч человек. Двести девяносто пять монастырей и замков было разрушено и разграблено в одной Франконии. Все дворяне, монахи и священники перебиты или в жесточайших пытках замучены.[427] Виттенберг был окружен огнем восстания. «Мы здесь в большой опасности, – писал Меланхтон. – Если Мюнцер победит и Бог нам не поможет, то мы погибли».[428]

«Лютер погрузил всю Германию в такое безумие, что надежда не быть убитым кажется нам уже спокойствием и безопасностью», – писал весною 1525 года гуманист Ульрих Засий (Zasius).[429] «Главная причина восстания – нападение Лютера на Папу и императора, – утверждал Эразм и говорил с тихой усмешкой в лицо самому Лютеру: – Ты не хочешь признать этих бунтовщиков своими учениками, да они-то тебя признают своим учителем».[430] «Лютер сам хуже всех восставших крестьян, вместе взятых, – говорил герцог Георг Саксонский. – Ветви, от коих родилось восстание, рубить, щадя ствол, – бессмысленно».[431]

Вот когда Лютер мог вспомнить то, что увидел из окон Вартбургского замка, в тот оттепельный зимний вечер, когда вдруг последние лучи заходящего солнца, брызнув из-под зимних туч, осветили все таким горячим светом, что мокрые стволы деревьев сделались кровавыми, и мокрый снег тоже, и лужи грязи на дороге казались кровавыми; вот когда исполнилось его предчувствие: «Вся Германия будет в крови», а может быть, потом и вся Европа – весь мир. Или, говоря нашим языком, Революция есть кровавое половодье Реформации, ее весенняя, из крови и грязи, распутица – Преобразование с Переворотом, Реформация с Революцией. Сам Лютер соединил их такою уже нерасторжимою связью, как та, что соединяет двух сросшихся близнецов, когда сказал о слугах Папы, действительного или мнимого Антихриста: «Руки наши омоем в их крови».