Сергей Иванов - Византийское миссионерство: Можно ли сделать из «варвара» христианина? Страница 31

VII. Болгария

На территории, которую в начале VII в. заселили славяне, а к концу того же столетия завоевали булгары, имперская церковная организация рухнула, но осталось значительное число местных христиан. Влияние греческого субстрата на пришельцев, в том числе и влияние религиозное, прослеживается с начала IX в.[500]. Впоследствии христианская лексика болгарского языка оказалась целиком греческой[501], как и аромунского[502]. Три века спустя греческий архиепископ Болгарии Феофилакт, описывая первоначальную христианизацию болгар, делал упор именно на «низовых» контактах: «Болгары, преданные скифскому неразумию, не слышали имени Христова… А находившиеся под их властью христиане, державшиеся отеческой веры, при всяком общении с ними (έν ταΐς έκάστοτε πρός αυτούς όμιλίαις) излагали учение Христа и, наскодь. ко возможно, приоткрывали им свет Евангелия»[503].

Помимо местных христиан, инициаторами миссии становились, как обычно, пленные. Вот как описано рабство в Бод. гарии святого Власия Аморийского: «Недавно (προσφάτως) засияла для них проповедь (ηυγει… κήρυγμα) и свет благочестия со всех сторон повел к истине, в особенности тех, кто более горячо любил Христа. Из‑за этого особое радушие окружало его и он стал известен прочим князьям скифов. А они, изумляясь любви этого юноши к Богу, все более и более утверждались в вере»[504]. Согласно Феофилакту, болгарский принц Энравота, находясь под впечатлением от религиозной стойкости греческого пленника Кинимона, «полюбил этого мужа и, часто с ним беседуя, расспрашивал о христианской вере», а потом крестился сам и даже принял мученичество[505].

Итак, роль греков в христианизации этого района Балкан огромна — однако совершенно нет данных о целенаправленной миссионерской активности византийцев среди болгар. Например, святой Иоанникий был в 825 г. послан в Болгарию — но лишь для переговоров об освобождении византийских пленных[506].

Крещение Болгарии произошло в середине IX в. в несколько этапов, в сложном противостоянии с Римской церковью. Продолжатель Феофана подробно описывает различные фазы этого процесса. Вот его рассказ о крещении князя Бориса в 864 г.: «Написала [императрица] Феодора архонту Болгарии Борису и настоятельно попросила его разыскать… некоего монаха по имени Феодор, по прозвищу Куфара (он незадолго до того попал в плен) и… за любой выкуп отослать его к ней. Тогда и Борис воспользовался поводом и попросил через послов за свою сестру, плененную раньше ромеями и жившую тогда в царском дворце. Та же, счастливо обращенная в веру, обученная за время плена грамоте, да и вообще весьма уважавшая христианский чин, богопочитание и наше учение, как вернулась, не переставая стала молить брата, взывать к нему и бросать в Бориса семена веры. Борис же (а был он уже немного наставлен упомянутым Куфарой и знаком с таинствами) отправил монаха и в награду получил сестру. Впрочем, он остался, каким был, коснел в безверии и чтил свое суеверие. Однако бич божий (это был голод, когда перевоспитываются и отлучаются от зла люди грубые и земной природы) постиг и изнурял его землю. И велел он призвать на защиту от беды Бога, того самого, коего постоянно чтили и восславляли его сестра и Феодор. Избавившись же от бед, обратился к богопочитанию, сподобился в купели второго рождения и переименован был в Михаила, по имени царя — и все от руки посланного ему из царицы городов архиерея»[507].

Так случилось первое крещение Болгарии. Заметим, что цитированный текст не упоминает в этом случае ни о какой византийской инициативе; данный рассказ соответствует обычной парадигме обращения через заложников и пленных. Указана и еще одна важная причина, толкнувшая варваров к новой вере, — голод. Этот резон приводят и другие источники. Вот рассказ Иосифа Генесия: «Предводитель болгар склонился к миру… А его подданные страдали от голода… настолько, что все они легко дали себя подвигнуть даже (τοσοΰτον, ώστε καί) на христианское крещение. Их вождь выбрал называться Михаилом по имени императора, когда были туда посланы некие уважаемые архиереи ради укрепления основ христианской веры (έκπεμφθέντων έκεισε άρχιερέων τινών ελλογίμων τα τής Χριστιανικής πίστεως έγκρατυνασθαι)»[508]. В том же тоне рассказывает и автор Жития патриарха Игнатия: «Тогда болгары, по Божьему промыслу изнуренные голодом, да заодно и умащенные подарками самодержца (προνοίαις Θεοΰ βιαίω κατατακέντες λιμώ αμα δε αί τοις δώροις του αύτοκράτορος θελχθέντες), сложили оружие и прибегли к святому крещению»[509]. Общий тон всех без исключения многочисленных источников, повествующих о крещении Болгарии[510], состоит в превознесении Божьего вмешательства, в Признании роли голода, наконец, в расхваливании императорской дипломатичности или пропаганды со стороны близких но ни слова не говорится о роли византийских миссионеров! Мало того, греческие источники явно дают понять, что, не будь чрезвычайных обстоятельств, болгары ни за что не приняли бы христианства. О том, что крещение Болгарии не было заранее спланированной акцией, можно заключить и из того, что Фотий называет его «невероятным» (παραδόξως)[511].

Однако мы изложили не весь рассказ Продолжателя Феофана, закончим прерванную цитату: «Рассказывают также следующее. Князь Борис… пожелал в одном доме, в котором нередко останавливался, нарисовать картину, дабы днем и ночью иметь услаждение для глаз. Такое желание им овладело, и он пригласил одного монаха–художника из числа наших ромеев (μονάχον των καθ’ ήμας ΊΡωμαίων) по имени Мефодий, а когда тот к нему явился, по некому провидению божию велел писать… что сам захочет с условием только, что эта картина должна вызывать страх и ввергать зрителей в изумление. Ничто не внушает такого страха, знал художник, как второе пришествие, и потому изобразил именно его, нарисовав, как праведники получают награды за свои труды, а грешники пожинают плоды своих деяний… Увидел Борис законченную картину, через нее воспринял в душу страх божий, приобщился божественных наших таинств и глубокой ночью сподобился божественного крещения (του λουτροΰ παλιγγενεσίας καταξιοΰται). О его крещении стало известно, и оно вызвало восстание всего народа. Неся на груди знак Божественного креста, Борис с немногочисленными соратниками разбил мятежников, а остальных уже не тайно, а вполне явно обратил в ревностных христиан. Приняв богопочитание, Борис пишет госпоже о земле… и дерзко просит о ней Феодору, поскольку‑де их теперь уже не двое, а один, ибо связаны они верой и нерушимой дружбой, а за это обещал покориться ей и блюсти вечный и незыблемый мир. Она благосклонно его выслушала и отдала пустовавшие тогда земли..· Таким образом была обращена к благочестию вся Болгария, и сам Господь призвал их познать Бога, и все это от малой искры и малой напасти. Таким образом обещана была болгарам ромеЙская земля, и они вступили с нами в нерушимое сообщество»[512]·

Данный рассказ, хотя и носит явно легендарный характер, сoдержит любопытное свидетельство сознательного и тонкого миссионерства: художник Мефодий осуществляет подспудную христианизацию наглядными методами. Впрочем, и здесь начальная инициатива исходит от варвара.

Вот как описывает крещение болгар Феофилакт Охридский: «Борис крестится и принимает после святой купели имя Михаил, желая, как они сами говорят, сделать приятно василевсу ромеев… вместе с ним крестились и те из болгарского рода, которые выделялись среди других влиянием и богатством. А потом уже светоносное очищение приняли и остальные, за исключением тех, кто был уж вовсе звероподобен (θηριώδες παντάπασιν), но и этих [князь]… жестоко обуздав, подверг (υπηγάγετο) божественному крещению»[513].

Первоначальная попытка насадить греческое христианство в Болгарии оказалась весьма неудачной. Греки были явно не готовы к кропотливой миссионерской работе. О том, до какой степени две стороны разговаривали на разных языках, можно судить по обширному письму вышеупомянутого патриарха Фотия к новокрещенному князю Борису[514]. Оно являлось ответом на не дошедший до нас запрос князя. Фотий в своем послании почти не затрагивает тех практических тем, которые волновали болгар. Патриарх хвалит Бориса за его христианизаторские усилия и сравнивает варварского правителя с Константином Великим, но единственный реальный наказ, который он удосуживается дать, это проклятие многоженству. Все остальное письмо есть риторический экзерсис о характере царской власти и о том, что ни единый кирпичик не должен быть вынут из здания христианства без угрозы полного его обрушения[515]. Высокомерный, никак не миссионерский тон послания Фотия отражал общий настрой греческого клира в Болгарии. Поведение ромеев было настолько вызывающим, что уже в 866 г. князь решил отказаться от их Услуг и обратился к Римской церкви.