Мария Скобцова - Избранные эссе Страница 32

Верю ли я в то, что они услышат? А если услышат — верю ли, что поймут? Верю и вкладываю в свой призыв бесконечную тоску об их трудной судьбе и страстную надежду, что сроки уже близки и живая мысль, свободная и крылатая, будет самым мощным противником мертвого и бездушного официального учения:

Вузовцы, рабочие, комсомольцы, беспартийные — есть ли в поле жив человек?

Если есть, он поймет нас и будет понят, несмотря на разницу жизненного опыта, несмотря на то, что мы лишены возможности жить в России, а он там — там думает, сомневается, ищет…

Источник: http://mere‑marie. com

О подражании Богоматери

Источник - http://agios.org.ua

Надо искать подлинных, религиозных, глубинных основ для того, чтобы понять и оправдать тягу к, человеку, любовь к человеку, путь среди братьев, людей.

И с двух разных сторон звучат предостережения. С одной стороны, гуманистический мир, даже принимая основы христианской морали в межчеловеческих отношениях, просто не нуждается ни в каком их дальнейшем углублении, ни в каком их оправдании, не из них самих вытекающем. Он пребывает в трех измерениях, он этими тремя измерениями исчерпывает все бытие. С другой стороны, мир, связанный с Церковью, также предостерегает: зачастую сама тема человека кажется ему чем‑то вторичным, удаляющим от первичного и единого от подлинного Богообщения. Для него христианство, — это отношение к Богу. Все остальное, — христианствование или христианичанье.

Надо быть глухим к обоим этим предостережениям. Надо не только предполагать, надо знать, что первое из них, идущее из обезбоженного мира, уничтожает самую идею человека, который ничто, если он не образ Божий, а второе уничтожает идею Церкви, которая ничто, если не предполагает в ней и отдельного человека, и всего человечества.

Надо быть не только глухим к этим предостережениям, — надо быть уверенным, что именно в вопросе о подливном, религиозном, глубинном отношении к человеку встречаются все вопросы, как христианского так и безбожного мира, что даже этот безбожный мир ждет от христианства его слова, единственного способного все исцелить и восстановить, а, может быть, иногда даже воскресить умершее.

А вместе с тем, христианская душа, может быть, уже веками больна неким мистическим протестантизмом. Для нее полновесно звучать только сочетания двух слов: Бог и я, Бог и моя душа, и мой путь, и мое спасете. Современной христианской душе легче и естественнее было бы оказать: «Отче мой», чем «Отче наш», «избави меня от лукаваго», «хлеб мой насущный даждь мне днесь» и т. д.

И на этих путях одинокой души, стремящейся к Богу, как будто бы все пройдено, все тропы измерены, учтены все подстерегающие опасности, известны глубины всех пропастей. Тут легко найти ведущих, — будь то древние авторы аскетических книг, или пропитанные их учением современные продолжатели древних аскетических традиций.

Но вот этот путь, ищущий настоящего религиозного отношения к людям, не хотящий ни гуманистического упрощения человеческих отношений, ни аскетического гнушения ими.

Прежде, чем говорить о нем, надо понять, на чем базируется в своей мистической глубине та часть человеческой религиозной жизни, которая исчерпывается словами: Бог и моя душа.

Если мы ответственно и серьезно решим сделать Евангельскую истину тем, на что должна равняться наша человеческая душа, то у нас не будет никаких сомнений, как мы должны поступать в каждом частном случае наших жизней: мы должны отвергнуться от всего, что имеем, взять свой крест и идти за Ним.

Единственное, что нам Христос оставляет, это путь, ведущий за Ним, и крест, который мы, подражая Его Голгофскому крестоношению, несем на своих плечах.

Можно вообще утвердить, что Христос нас призывает подражать Ему. В этом исчерпывающее значение всей христианской нравственности. И как бы но разному ни понимался в различные века и у различных людей самый смысл этого подражания, к нему сводятся все аскетические учения христианства.

Пустынники подражают сорокадневному пребыванию Христа в пустыне. Постники постничают, потому что Он постничал. Молитвенники молятся по Его примеру, девственники соблюдают чистоту и т. д. «Подражание Христу», — не случайное заглавие книги Фомы Кемпийского — это общий завет христианской морали, как бы общее заглавие всей христианской аскетики.

Я не буду сейчас пытаться характеризовать различные направления этого подражания, а иногда, может быть, и уклонения от того, что в Евангелии определяет путь Сына Человеческого на земле. Этих различных толкований столько, сколько людей, а уклонения неизбежны, потому что человеческая душа больна грехом и смертной немощью.

Важно другое. Важно, что во всех этих разнообразных путях Самим Христом узаконено это одинокое стояние человеческой души перед Богом, это отвержение всего остального, — то есть всего мира: отца и матери по точному выражению Евангелия, не только близких живых, но и близких непогребенных покойников, — всего, одним словом. Голая, одинокая, от всего освобожденная душа, видит только образ Христов перед собою, по Его примеру подымает, крест на плечи и за Ним идет, чтобы принять свою безрассветную Гефсиманскую ночь, свою страшную Голгофу, и через нее пронести веру в воскресенье, в незакатную Пасхальную радость. Тут как будто действительно все исчерпано словами: Бог и моя душа. Все же остальное, — это то, от чего Он призвал меня отречься, — значит, ничего остального и нету, — Бог, — и моя душа, — и ничто.

Нет, не совсем ничто. Не с пустыми руками стоить человеческая душа перед Богом. Полнота такова: Бог, — и моя душа, — и крест, поднятый ею. Есть еще крест.

Значение и смысл креста неисчерпаемы. Крест Христов, — вечное дерево жизни, непобедимая сила, соединение неба с землей, орудие позорной казни. Но что такое крест в путях подражания Христу, чем наши кресты должны походить на единый крест Сына Человеческого? Ведь даже и на Голгофе стоял не он, один, а было три креста, — крест Богочеловека и кресты двух разбойников. Не есть ли эти два последние креста как–бы символы всех человеческих крестов, и от нас зависит, какой из них мы выбираем? Крестный путь наш во всех случаях неизбежен, только мы можем выбирать, и вольно идти путем разбойника–хулителя, — и погибнуть, или путем призывающего Христа, — и быть с Ним ныне же в раю. В каком‑то отрезке времени разбойник, избравший гибель, имел общую судьбу с Сыном Человеческим. Так же быль осужден и пригвожден к кресту, так же терпел крестный муки. Но это не значит, что его крест был подражанием Христову кресту, что его путь вел его по стопам Христовым.

В образе креста самое существенное, самое определяющее, — это необходимость свободно, вольным изволением принять и поднять его. Христос принял на Себя свободно, вольным изволением грехи мира, и поднять их на крест, и тем искупил их, и победил ад и смерть. Вольное приятие подвига и ответственности, свободное распинание своих грехов, — вот в чем смысл креста, когда мы говорим о ношении его на наших человеческих путях. Свобода, — неразлучимая сестра ответственности. Крест есть эта свободно принятая ответственность, зрячая и трезвая.

Принимая на свои плечи крест, человек отрекается от всего, — и это значить, что он перестает быть некой частью этого всего, — этого природного мира. Перестает подчиняться его природным законам, которые освобождают человеческую душу от ответственности. Природные законы не только освобождают от ответственности, — они лишают свободы. В самом деле, какая уж ответственность там, где я поступаю так, как мне велят непреодолимые законы моей природы, и какая свобода, где я весь подзаконен?

Так вот Сын Человеческий показал своим братьям по плоти сверхприродный, — и в этом смысле не человеческий, а Богочеловеческий, — путь свободы и ответственности. Он сказал им, что образ Божий в них делает их так же Богочеловеками и призывает их к обоженью, к тому, чтобы они действительно стали сынами Божьими, свободно и ответственно подымая на плечи свой крест.

Свободный путь на Голгофу, — вот в чем заключается подлинное подражание Христу.

Казалось бы, этим и исчерпываются все возможности христианской души, и таким образом, формула «Бог и моя душа» действительно обнимает собою весь мир. Все же остальное, то, от чего она на своем пути отреклась, является лишь, как некое препятствие, отягчающее мой крест и как бы ни был он тяжел, какими бы человеческими страданиями не ложился на мои плечи, — это все тот же мой крест, который определяете мой личный путь к Богу, мое личное следование по стопам Христа. Моя болезнь, мое горе, моя потеря близких, мое отношение к людям, к своему призванию, к труду, — это подробности моего пути, не самоцели, а некие оселки, на которых оттачивается моя душа, некие, пусть подчас тяжкие, благочестивые упражнения моей души, особенности моего личного пути.