Ольга Михайлова - Молния Господня Страница 32

— Это не тот дом, что вы искали? Из серого камня он, пожалуй, один в городе. Я вспоминал не столько дома, сколько богатые семьи, но из Ровальди здесь никого не осталось и дом пустует уже лет пятнадцать. Нет…наверное, двенадцать.

Вианданте, высоко закинув голову, внимательно оглядел дом. И пока Элиа злопамятно докладывал ему, что это как раз тот самый дом, около которого денунциант упустил отгрёбшего триста дукатов чистоганом бородатого незнакомца, спешился, прошёл в арочный пролёт, миновал дверной проём и вошёл в дом. Духи запустения, нервные тени, вздрогнули и бросились врассыпную, шевельнув стебли крапивы и чертополоха, которыми зарос вход. Дверь, висящая на одной петле, отворилась с визгливым скрипом. Да. Это было здесь. Сразу узнал печь на кухне, и свет из крохотного оконца в люнете падал точно так же. Насупился. «Как погиб род Ровальди?»

Леваро пожал плечами.

— Глава рода имел единственного сына, которому оставил разработки розового и белого порфира, серебряный рудник Монте-Калисио и несколько лесопилок. Тот был женат, но не имел детей. Умер внезапно, от непонятной болезни, в тридцать лет. Вдова после его смерти тоже болела. Около года. И тоже умерла. Дом опустел, с годами развалился, ну и, конечно, помогли бродяги, да всякого рода ворье, которые тут некоторое время кучковались. И сегодня нет-нет, да угнездится кто в развалинах. Хотя приличная публика ночует в монастырской гостинице, иногда и сюда забредают. Летом, разумеется.

Вианданте кивнул и пошёл к лошади. Больше здесь делать было нечего, к тому же он проголодался.

Теперь Джеронимо, пожалуй, мог более осмысленно и цельно представить картину своего бреда, точнее, откровения в бреду. Было и ещё кое-что, подтверждавшее его подозрения. Смерть Чиньяно. Он не обратил тогда внимания… Точнее, обратил, но не придал значения… Чиньяно вызывал в нём омерзение, и Вианданте старался не смотреть на лицо негодяя, а между тем… Слюна постоянно выступала на губы негоцианта и странно пузырилась… Не был ли он болен уже тогда, когда прибежал с доносом? Но если и да, что это давало? А то, что хотя симптомы разнились, и описанная вдовой Руджери картина смерти её мужа не напоминала смерть Чиньяно, ногти которого были белыми, даже восковыми, не походила она и на недомогание несчастного Пиоттино, и тем паче не сходилась с прочувствованной им самим чемеричной отравой, спустя всего два дня унёсшей Аллоро, — источник этих столь разнящихся деяний сидел сейчас в тюрьме Трибунала. Ладно, Пиоттино нарвался сам. Его самого пытались убить въявь.

Но ведь никто не видел её ни в доме Руджери, ни в доме Чиньяно!

Вианданте был инквизитором, сиречь, следователем. То есть умеющим извлекать следствие из причин и по следствиям реконструировать причину. И не только. Он был человеком Духа, умевшим исследовать тайны человеческой души — вместилища запредельных небесных взлетов и провалов бездонных падений. Он знал их в себе, порой с леденящим душу ужасом убеждаясь в августиновой истине: чем больше Человек — тем больше и его Дьявол. Эти смешные гордецы, вроде щенка Мирандолы, искренне убеждённые в нелепой сказочке о человеке, «мере всех вещей», что они знали о Человеке, беря его в свойственной им самим напыщенной примитивности?

Империали презирал новоявленных гуманистов, ибо не только знал, но и на себе прочувствовал истины Духа. Человек стоит только по воле Господа, по своей же воле только падает и подлеет, превращаясь в животное, синьоры. Каждый сам является причиной своей злобы и низости, но стать истинным Человеком без Бога никто ещё не сумел.

Все эти глупцы, в гордыне своей считавшие себя богами, заканчивавшие свой путь мерзейшими содомитами или отъявленными распутниками, зияя ещё при жизни черными провалами носов и заживо сгнивая, это они-то говорили о человеческом достоинстве? Освобожденная от Бога душа вмещает только три мысли — о похоти, о благах житейских да о гордыне, заставляющей ничтожество вообразить самого себя Богом. Даже его подопечные — законченные негодяи и блудливые злодейки, в похотливом угаре облизывавшие гениталии дьявола — и то были поумнее всех этих гуманистов, ибо понимали, что они — не мера всех вещей, а просто — слуги дьявола.

Но теперь Вианданте предстояло разобраться в механизме поистине сатанинского промысла — убийства людей. Сам он по складу характера не был мистиком, и когда собратья по монастырю заговаривали о тайнах Откровения и цитировали Джоаккино да Фьоре, более известного в те года как Иоахим Флорский, и его незадолго перед тем опубликованное «Пособие к Апокалипсису», Иероним морщился и отшучивался тем, что не доверяет цистерцианцам. На самом деле, в любой мистической экзальтации всегда подозревал либо лживость, либо глупость.

Ничтожества ищут чудеса, чтобы поверить, люди Духа имеют веру, творящую чудеса. Вианданте знал о возможности подлинного Божьего чуда, чуда преображения человеческой души. Видел прожжённых подлецов, приходивших в зените своих мерзостей к страшному душевному слому, орошавшим ноги Господни кровавыми слезами покаяния. Верил ли в возможность чудес диавольских? Верил ли в возможность сотворения необъяснимых мерзостей человеком, утратившим образ Божий? Вианданте пожимал плечами. Все эти чередой проходившие перед ним осатаневшие убийцы и злодеи, дьяволовы повитухи, совратители-капуцины, блудливые аристократки, обезумевшие похотливые злодейки, бездушные насильники, — не оставляли сомнений в том, что для них нет и не может быть недопустимой или невозможной мерзости.

А раз так — надо только понять, как это делается.

Слуги дьявола делятся на две категории — бесплотные бесы и облечённые в плоть и кровь люди. Инститорис считал, что ведьма задействует беса. Но беса, и это надо смиренно признать, в Трибунал не потянешь, на аутодафе не сожжёшь. Пытаться ухватить за смердящий хвост самого Сатану — тоже было бы чрезмерной самонадеянностью с его стороны. Оставалось сжигать ведьм, причём без разбора — и отравительниц, и безумных истеричек, грезящих в сладострастных видениях от мерзейших наркотических отрав о любовнике-Дьяволе.

Но все же глупо подозревать здесь сверхъестественные возможности. Безусловно — вера в Бога творит чудеса, чудеса творит и вера в дьявола. Подлинная, одержимая и страшная вера. Но здесь, Вианданте чувствовал это, мистики не было. Чиньяно, Руджери… Просто жуткий промысел убийства — убрать ненужного, мешающего человека и остаться в стороне. Нож свяжет тебя с убитым, но ведьма? Его собственный бредовый кошмар, странно подтверждённый в сегодняшнем вояже по городским окраинам, предлагал другую, куда более прозаическую, обыденную версию происходящих убийств.

Обдумаем-ка.

Ведьме-отравительнице нужны деньги. Она рассказывает о своих возможностях по кухням аристократок и бюргерских дочек в надежде на заказ, на то, что молва донесёт до возможного клиента весть о её талантах. Простолюдины её не интересуют. Им нечем платить. Наконец, её по сплетням находит заказчик, имеющий врага и готовый платить за его устранение, чтобы при этом самому остаться в безопасности. Для того, чтобы получить деньги, ведьме необходимо осуществить убийство — и тогда клиент безропотно заплатит. Как заплатил Чиньяно. Но предполагать, что эта мерзавка действует с помощью беса, не приходится — и его несчастный опыт, и опыт Пиоттино, и сон говорили о другом. Яды. Мази или порошки. Но ей нужно максимально дистанцироваться от преступления. Если её увидят близ дома жертвы — она смертельно рискует. Просто порвут на куски. А это означает только одно — необходим сообщник. «Убила с помощью дьявола…» Да, это и должно быть дьяволово отродье, но — облечённое в плоть и кровь. Лишённое жалости и чести. При этом — не привлекающее к себе внимания и не вызывающее подозрения. Человек без лица…

Чёрт возьми!! Конечно, он же видел его…

Вианданте поделился размышлениями с Леваро. «Если эти догадки верны, то кто может быть сообщником Вельо?» Прокурор недоумевал. «Есть ли такой человек? Ведь даже обезвредить вас она решила сама. Почему же тут она не прибегла к услугам неизвестного сообщника?»

— У неё под ногами горела земля. Возможно, времени на встречу с ним просто не оставалось, особенно, если они общались через дупло. А возможно, они и виделись, но тот отказался так — в открытую — рисковать.

Элиа задумался.

— Допустим. Ну, и кто это может быть? Впрочем, у нас есть человек, который это знает лучше всех, и завтра с утра я…

— Нет-нет, Леваро, — нервно усмехнулся инквизитор, — вы уже достаточно пообщались с нечистой силой. Предоставим-ка это Подснежнику. Я думаю, что о сообщнике мерзавки знают и те, кто расскажут о нём с полной готовностью. Поехали, но возьмите только двух охранников. Эти кавалькады с эскортом — такая нелепость.

— Но куда мы?

— К вдове Руджери. Только Бога ради, Элиа, не пяльтесь вы там на эту жабу с таким видом, словно вам кипятка в штаны плеснули…