Исаак Сирин - Сочинения Страница 36

Как просветляется красота твоя, целомудрие, возлежанием на голой земле, трудом алкания, отъемлющего у тебя сон, злостраданием плоти, которая, при воздержании от яств, между ребрами и чревом делается подобною глубокому рву! Всякая снедь, приемлемая нами внутрь, и всякое упокоение образуют в нас срамные подобия и безобразные призраки; и они рождаются, выходят наружу, делаются видимыми в сокровенной области ума нашего и раздражают нас к тайному сообщению в делах срамных. А пустота чрева и мысли наши делает страною пустынною, не тревожимою помыслами и безмолвствующею от всех мятежных помыслов. Чрево же, наполненное от пресыщения, есть область привидений; и пресыщение делает его четыревратным для нелепых мечтаний, хотя будем и одни в пустыне. Ибо говорят, что пресыщение вожделевает многого.

Когда сподобишься Божественной благодати и душевного бесстрастия, тогда разумей, что не вследствие непоявления в тебе безобразных помыслов или невозбуждения помыслов плотских (без них никому пробыть невозможно), также не вследствие помыслов, удобно тобою побеждаемых (потому что ими, конечно, не оскверняется и не возмущается мысль, как бы ни была она крайне высока), но вследствие помыслов лучшей мысленной деятельности не оставляется ум в необходимости вести с ними брань и губить их. Но как скоро приникнет помысл, хищнически похищается от сближения с ними некоею силою, вне воли состоящею, которая по навыку и по благодати удерживает закваску внутри сердца, которое есть обитель ума.

Иное — ум подвижника, а иное — чин священства: ум, по милости небесной умерший для мира, имеет голые помыслы о некоторых только предметах без борьбы и подвига. Совершенство, сопряженное с плотию и кровию, владычественно царствует над помыслами, проистекающими от плоти и крови, но не доводит до совершенного бездействия и их, и других свойственных естеству помыслов, пока еще стихийною жизнию бьется животворная мысль человека и основание ума его во всяком движении и склонении заимствует изменение от четырех влаг. Богу же нашему да будет слава во веки веков! Аминь.

Слово 44.

О том, как рассудительному должно пребывать на безмолвии

Послушай, возлюбленный: если желаешь, чтобы дела твои были не напрасны и дни твои не праздны и не лишены пользы, какой рассудительные надеются от безмолвия, то вступление твое в оное пусть будет с рассуждением, а не в уповании чего–нибудь, чтобы не стать тебе похожим на многих. Напротив того, пусть будет в мысли твоей положена цель, к которой бы направлять тебе дела жизни своей. Выспрашивай о сем более знающих, и притом знающих из опыта, а не по одному умозрению. И не переставай сего делать, пока не покажешь опытов на всех стезях дел безмолвия. При каждом сделанном тобою шаге разыскивай, путем ли ты идешь или уклонился с него и идешь какою–нибудь стезею вне настоящей дороги. И по одним делам явным не уверяйся в том, что в точности совершается тобою житие безмолвническое.

Если желаешь обрести что–нибудь и постигнуть это опытом своим, то на каждом сделанном тобою шагу да будут в душе твоей сокровенно положены знаки и приметы, и по оным будешь узнавать истину отцов и прелесть врага. А пока не умудришься на пути своем, пусть послужит для тебя сие немногое. Когда, во время безмолвия, примечаешь в уме своем, что мысль твоя может свободно действовать помыслами десными и во власти ее над которым либо из них нет ей принуждения, — тогда знай, что безмолвие твое правильно.

И еще, когда совершаешь службу, если, во время разных служб, бываешь, по возможности, далеким от парения ума, и внезапно пресекается стих на языке твоем, и на душу твою налагает оковы молчания, без участия твоей свободы, и последует сие за долговременным пребыванием на безмолвии, то знай, что ты в безмолвии своем простираешься вперед и что кротость начала в тебе усугубляться. Ибо простое безмолвие вправду достойно охуждения. Простое житие у любомудрых и рассудительных признается как бы единственным членом, отлученным от вспомоществования других членов.

И еще, если примечаешь в душе своей, что при каждом возникающем в ней помысле, при каждом припамятовании и во время созерцаний, какие бывают в безмолвии твоем, глаза твои наполняются слезами, и слезы без принуждения текут по ланитам твоим, — то знай, что начало совершаться пред тобою отверстие преграды на разорение сопротивных.

И если находишь в себе, что по временам мысль твоя, без предварительного о том промышления, вне обычного порядка, погружается внутри тебя и пребывает в этом состоянии около часа или сколько–нибудь времени, а потом примечаешь, что члены твои как бы в великом изнеможении и мир царствует в помыслах твоих, и то же самое повторяется с тобою всегда, — то знай, что облако начало приосенять скинию твою.

Если же, когда довольно времени проведешь на безмолвии, находишь в душе своей помыслы, которые делят ее на разные части и овладевают ею, и как бы насильно она ежечасно объемлется сими помыслами, и мысль ее во всякое время возводится к тому, что сделано было ею, или желает пускаться в напрасные разыскания, — то знай, что напрасно трудишься в безмолвии, и в парении ума проводит время душа твоя, и причины тому бывают внешние или внутреннее нерадение о должном, а паче о бдении и чтении. И ты немедленно устрой дело свое.

Если же, когда вступишь в дни сии, не обретаешь мира от тревожащих тебя страстей, то не дивись. Если недро мира, по удалении от него лучей солнечных, надолго остается теплым, и также запах врачевств и дым мира, разливающийся в воздухе, пребывают немалое время, прежде нежели рассеются и исчезнут, — то тем паче страсти, подобно псам, привыкшим лизать кровь в мясной лавке, когда не дают им обычной им пищи, стоят при дверях и лают, пока не сокрушена будет сила прежнего их навыка.

Когда нерадение начнет татски входить в душу твою, и в омрачении возвращается она вспять, и дом близок к тому, чтобы наполниться омрачением, — тогда приближаются следующие признаки. Почувствуешь в себе тайно, что изнемогаешь в вере своей, преимуществуешь в видимом, но упование твое умаляется, терпишь утрату в близком тебе, вся душа твоя исполняется укоризны в устах и в сердце на всякого человека и на всякую вещь, с чем ни встречаешься помыслами и чувствами, и на Самого Всевышнего, и боишься вреда телесного, ради чего малодушие овладевает тобою каждый час, и по временам душа твоя возбуждается таким страхом, что пугаешься и бегаешь тени своей, потому что неверием затмил ты веру; под верою же разумеем не основание общего всех исповедания, но оную мысленную силу, которая светом ума подкрепляет сердце и свидетельством совести возбуждает в душе великое упование на Бога, чтобы не заботилась она о себе самой, но попечение свое во всем беззаботно возвергла на Бога.

Когда же простираешься ты вперед, следующие явственные признаки найдешь близкими в душе своей: будешь укрепляться во всем надеждою и обогащаться молитвою, не оскудеет когда–либо в уме твоем служащее к пользе всякий раз, как встречаешься с людьми и ощущаешь немощь естества человеческого, и каждый таковой случай будет охранять тебя от гордыни. А с другой стороны, недостатки ближнего сделаются недостойными внимания в очах твоих. С таким желанием вожделеешь выйти из этого тела, с каким стал бы пребывать в будущем веке. О всяком скорбном для нас приключении, встречающемся с тобою явно и тайно, со всею осторожностию, далекою от самомнения, найдешь, что по справедливости и по суду приблизилось к тебе все сие. И за все принесешь исповедание и благодарение. Вот признаки трезвенных, осторожных, пребывающих в безмолвии и желающих достигнуть строгости жития.

Расслабленные же не имеют нужды в сих тонких приметах угрожающих им падений, потому что далеки они от сокровенных добродетелей. Когда одна из них начнет проникать в душу твою, догадывайся в этот час, на которую сторону начал ты склоняться. Ибо вскоре узнаешь, какого ты сообщества. Да подаст нам Бог истинное познание! Аминь.

Слово 45.

О степени тонкой рассудительности

Будь всегда внимателен к себе самому, возлюбленный; и в ряду дел своих рассмотри и встречающиеся тебе скорби, и пустынность местопребывания твоего, и тонкость ума твоего вместе с грубостию твоего ведения, и большую продолжительность безмолвия твоего вместе со многими врачевствами, то есть искушениями, какие наводит истинный Врач к здравию оного внутреннего человека (а в иное время наводят и бесы), иногда болезнями и телесными трудами, а иногда боязливыми помышлениями души твоей, страшными воспоминаниями о том, что будет напоследок, иногда же привитием и обязанием благодати сердечной теплоты, и сладостных слез, и духовной радости, и всего прочего, скажу так, не умножая слов. Совершенно ли во всем этом примечаешь, что язва твоя начала заживать и закрываться? То есть начали ли изнемогать страсти? Положи примету, и входи непрестанно сам в себя, и смотри: какие страсти, по твоему замечанию, изнемогли перед тобою, какие из них пропали и совершенно отступили от тебя, и какие из них начали умолкать вследствие душевного твоего здравия, а не вследствие удаления того, что приводило тебя в боязнь, и какие научился ты одолевать умом, а не лишением себя того, что служит для них поводом? Обрати также внимание на то, точно ли видишь, что среди загноения язвы твоей начала нарастать живая плоть, то есть душевный мир. Какие страсти постепенно и <какие> стремительно понуждают, и чрез какие промежутки времени? Суть ли это страсти телесные, или душевные, или сложные и смешанные? И возбуждаются ли в памяти темно, как немощные, или с силою восстают на душу? и притом властительски или татским образом? И как обращает на них внимание владеющий чувствами царь — ум? И когда они напрягут силы и вступят в брань, сражается ли с ними и приводит ли их в бессилие своею крепостию или не обращает даже на них взора и не ставит их ни во что? И какие из них изгладились после борьбы, и какие вновь изобразились? Страсти приводятся в движение или какими–нибудь образами, или чувством без образов и памятию без страстных движений и помышлений, и не производят раздражения. По всему этому можно также узнавать меру, на какой стоит душа.