Николай Кавасила - Сочинения Страница 37

Сие же не допустит нас взирать на лукавое, и если случится пасть, удобно восставит нас. Многое, конечно, противодействует нам во спасении, но более всего то, что, согрешив, мы отказываемся тотчас обратиться к Богу, но, стыдясь и срамляясь, трудным почитаем путь к Нему, и думаем, что Он разгневан, и враждует на нас, и что желающим придти к нему нужно великое приготовление; но человеколюбие Божие совершенно изгоняет из души сей помысел. Ибо кто ясно знает, сколько имеет Он снисхождения, и как еще глаголющу (грешнику) говорит уже: аз приидох, что препятствует согрешающим тотчас же приступить к Нему? Ибо в том злокозненность против нас и коварство общего врага, что приводя ко греху он возбуждает бесстрашие и дерзость, а дерзнувшим на гнусное и павшим влагает стыд и неуместный страх, дабы первым приготовить к падению, а вторым не допустить до восстания, иначе одним отвлечь от Бога, другим не допустить обратиться к Нему, и таким образом посредст–вом противоположного влечь в одну и туже бездну. Сего со всем тщанием беречься должно, и одинаково убегать, — и бесстрашия прежде греха, и стыда и страха после него, от коих нет никакой пользы. Ибо сей страх есть не возбуждение, а некоторое оцепенение души, и стыдимся ран не для того, чтобы найти чем уврачевать их, но чтобы убежать от очей Спасителя, как и Адам сокрылся по причине раны, убегая руки врача; между тем, как ему надлежало искать, чтобы не торжествовал над ним грех, а он указывал на жену, прикрывал, сколько было возможно, немощь своей воли; и после него Каин, желая скрыться, думал, что можно утаиться от Того, у Кого все перед очами. Полезно и страшиться, и стыдиться, и сокрушать дух, и ослаблять тело, когда все сие может вести к Богу, ибо от плодов их, — сказано, — познает их (Мф.7:16). И хотя за грехом следует не стыд только и страх, но и тяжкая некая печаль, то от нее не бывает никакого время для знающих хорошо человеколюбие Божие. Ибо хотя бы самое крайнее зло сознавали они за собой, но не теряют надежды, знают же, что ничто не выше прощения, так чтобы могло победить благость Божию, печаль же имеют они спасительную и заботятся о том, чем увеличить ее, а иную расслабляющую изгоняют благой надеждой. А что печаль о грехах двояка: одна исправляет, другая же для одержимых ею служит гибелью, сему ясными свидетелями служат одной блаженныйПетр, другой Иуда злочестивый; из коих в одном печаль спасла волю и после горького плача соединила со Христом нисколько не менее, как и до греха против Него, а Иуду довела до удавления. И отошел он, неся узы во время общего освобождения, и когда проливалась кровь очистительная для всего мира, отчаялся в очищении одного человека — себя самого. А зная сие, дабы могли мы одной искать, другой избегать, для сего нужно иметь в виду различие каждой страсти и то, чем одна производит для нас добро, друга зло. Поелику же, согрешая, мы делаемся худыми и перед Богом и перед самими собой, то скорбь о неблагодарности перед Владыкой не принесет никакого вреда, а, напротив, бывает для нас весьма благовременная, а другая скорбь касательно нас самих, когда мы, видя себя предназначенными к чудному некоему жребию, и потом видя себя обличенными в том, что прегрешили против должного, скорбим и сокрушаемся, и тяжким неким раскаянием утесняем сердце, как бы не надлежало и жить тем, кои впали в такого рода зло. Таковой скорби должно отвращаться, так как она есть причина смерти и делает нас повинными многому, другая же печаль о Господе возбуждает любовь и научает ясно уразумевать благодетеля, и что, противодействуя Ему, мы никакой не приносим пользы себе, а, напротив, обращаемся ко злу. Как дерзость, так и бывающая от нее печаль души есть зло, и опять как любовь ко Христу всего похвальнее, так нет ничего для благомыслящих блаженнее того, что уязвленные здесь стрелами, скорбят и сокрушаются душой. Поелику же исполненная благодати печаль зависит от любви ко Христу, а любовь от помышлений, кои имеют предметом Христа и Его человеколюбие, то их преимущественно должно содержать в памяти и обращать в душе, и в сем занятии не знать отдыха, но внимательно и внутри себя размышлять о сем, и в собраниях сие соделывать наслаждением языка и предметом собеседований, и кроме того стараться, не развлекаясь ничем, постоянно оказывать сию ревность, в продолжение ли всей жизни, или как можно чаще, дабы могло сие напечатлеться в душе и вполне обнять все сердце. Ибо как огонь ничего не сделает с тем, чего коснется, если не будет поддерживаем постоянно, так и преходящий помысел не может расположить сердце к какой–либо страсти; но нужно, чтобы он пребывал продолжительное время. Итак, помыслы, возжигающие страсть от ощущения прекрасного и приятного (так как чувства обыкновенно действуют в нас от начала, а помыслы рождаются от них) сродственны и современны нам, и легко преклоняют к чему хотят или тем, что приятны, или тем, что присущи нам долгое время, а достигшие в последующее время разума и его любомудрия имеют нужду в большой ревности, хотя бы на короткое время и в постоянной сосредоточенности, чтобы получить какое–либо расположение к добру, которое не тотчас же становится приятным и поздно входит в тех, которые слишком наполнены многим приятным. Ибо только усильным старанием, отсекая долговременность привычки к ним, можем мы внести истинное, вместо кажущегося, и доброе вместо приятного; почему не должно удивляться, если лучшие помыслы не всегда одерживают верх над злыми, и лучшие не более худших имеют силы у живущих разумом. Ибо для того, чтобы можно было сделаться благим, думаю, недостаточно узнать то, чем можно убедиться быть благим, но нужно и жить с заботой, и пребывать с размышлением, и истинное слово приобретать не познанием только, но и пользоваться им к тому, что нужно; как и пища, и оружие, и врачевство приносят пользу не тем, кои знают только о них и имеют их, а помогает тем, кои пользуются ими на самом деле. Если же из помыслов худые, внедрившись, занимают ум собой, а от чувствований благих мы удаляемся едва только вкусивши их, что удивительного, когда зло имеет силу, и лукавые помыслы, будучи в действии, занимают всю область души, а добрые, будучи без действия, изгоняются совсем, как побежденные? Нет ничего странного в том, что знающий не построит дома, или врач не вылечит больного, или иной кто из художников не сделает своего дела до тех пор, пока не будет пользоваться своим искусством; нет также ничего удивительного в том, если кто, имея здравое слово, а деятельности не имея, не получает никакого плода от ревности. Ибо оружием пользуются против нападающих, управляя им как следует, а искусством действуя, как оно учит, а лучшими из помыслов мы пользуемся как лучшими советниками, направляя уж не столько к тому, чтобы узнать что нужно, сколько к тому, чтобы убедиться в познанном и иметь любовь к нему, как к истинно прекрасному, что требует постоянного попечения. Поелику же и наоборот в отношении к худым помыслам — заниматься ими и питать их в душе — гибельно, а просто знать их нисколько не вредно, потому необходимо здесь убегать попечения, а там усиливать его.

Желать благого не есть еще дело, ибо не предшествует никакая ревность о деле. А для того, чтобы получить и сохранить имеющее нужду в труде, необходимо расположение к действо–ванию и порядок, почему мы могли бы добровольно избрать такие подвиги, ибо нелегко выбрать для себя труд. Подкреплением в подвигах всегда служит любовь к тому, ради чего подвизаемся; она делает приятными труды, хотя бы они были чрезмерно тяжелы, любовь же к доброму воспламеняет не иное что, как внимание к нему ума и познание его красоты. И это есть тот огонь, который от размышления о Боге воспламеняется в душе пророка.И впоучении моем, — говорит, — разгореся огнь (Пс.38:4). В другом месте он же, показывая о чем должно быть попечение и какому человеку свойственен сей труд, последнего называет мужем блаженным, а первое именует законом Божиим; блажен муж, — говорит он, — иже в законе Господнем поучится день и ночь (Пс.1:1–2). Если попечение о писаном законе может возжигать сей огонь, что может соделать закон Духа, который один вложил в людей истинную любовь к Богу и воспламенил огонь желания ничем неугасимый, ни удовольствиями, ни иным чем, ни настоящим, ни будущим? Потому, кажется мне, и явился Он, низойдя в огненных языках, что принес любовь всеобъемлющую наподобие огня, поелику прежде и Самого учредителя закона любовь низвела на землю, а самое тело Законоположника есть плод человеколюбия, и, кроме сего, весь закон Его полон любви, и ее показывает Он во всем, в чем можно, ее вводит, к ней убеждает, ее, получая от нас, почитает достаточным даром за то, что даровал нам. Ибо не приказывает, как рабам обязанным, но как будто понесли мы предварительно многие для него труды,много оказали ему расположения и любви, приходящих к Нему Он тотчас же призывает к общению с Собой. Я, говорит Он, подвизался ради царства и многими трудами сплел венец, а вы без трудов получаете его; взамен сего прошу вас, не любите ничего более Меня. О, неизреченная благость, что не только Сам чрезмерно любит нас, но и так высоко ценит то, чтобы быть любимым нами и все делает для сего. Ибо для чего устроил он небо, и землю, и солнце, и видимый мир, и красоту невидимого, и устроил все мановением своим, и через нее научает всякому любомудрию, как не для того, чтобы обратить к себе, убедить нас возлюбить Его? И вообще, как люди самые пламенные в любви, Он показывает нам и мудрость, и благость, и художество, чтобы вложить в нас любовь к себе. И так высоко ценит сие дело, и так важным почитает его, что совершив для сего все, что прилично природе Божеской, Он не удовольствовался сим, но перешел в другую природу, чтобы и ею воспользоваться для сего же, дабы в чем не убедил, будучи Богом, то совершил, сделавшись человеком, и через то и другое — через свое что принес пришедши на землю, и через чуждое, что воспринял извне, уловить возлюбленного. Так закон духа есть всегда закон дружества, и сам собой возбуждает к благомудрию, потому нужно внимать ему умом; во–первых, потому, что нет здесь ни усилия какого–либо, ни трудиться не должно, ни тратить деньги, ни бесславия не будет, ни стыда, и ни в ином чем не сделаемся худшими, но и искусствами можно пользоваться без вреда, и к занятию какому–либо нет никакого препятствия, и полководец может начальствовать войсками, и земледелец возделывать землю, и правитель управлять делами и ни в чем не будет иметь нужды из за сего. Ибо нет нужды удалиться в пустыню, ни питаться необычной пищей, ни переменять одежду, ни расстраивать здоровье, ни на иной какой–либо решиться смелый поступок, но можно сидя дома, и не теряя ничего из своего имущества, постоянно заниматься сими помыслами. Что воспрепятствует сему быть полезным, когда кроме сего удобно совершать и нужные труды? Если нам как людям и имеющим возможность размышлять, необходимо размышлять о чем–либо, почему не размышлять о лучшем? Если размышляющим о суетном и худом, в чем нет никакой пользы, никогда не приходит на мысль, что это может сделать худшим судьбу, искусство, имущество, или иное что относящееся к жизни, тем менее можно упрекать в сем благие помыслы, и доброе обвинять во зле. И таким образом, они не противодействуют ничему полезному и нет в них ничего неприятного, так что можно назвать их самой радостью. Ибо если мы радуемся о прекрасном, конечно, ничего не может быть лучше помыслов, кои предметом своим имеют Христа и Его человеколюбие; потому что и в тех самых делах, в коих последний предел добра, никто и с трудом не найдет ничего приятного и достойного любви, что приличествовало бы нам более сего. Ибо не только близких по плоти, и самых родителей, но и нас самих родственнее нам Христос, как показано в предшествовавших словах. Потому и для размышляющего о душе ничего не может быть свойственнее помыслов о Нем, потому что Он через них становится свойственным и сродным нам, и через них жизнь для получивших крещение душ становится превосходнее всего, что называют приятным. Разумею же тех, кои по крещении не очень ожестели, как чудный Стефан некоторых из евреев называет необрезанными сердцем и ушесы {Деян.7:51). Таким образом, из сказанного ясно, что от сих помыслов не может быть никакого вреда для человеческой жизни, а доставляют они удовольствие и радость размышляющим. А что сие полезно и помогает полезному, и содержит все лучшее и благовременное, это уже показано и очевиднее откроется далее, если тщательнее будем рассматривать. Ибо, чтобы занять душу благими помыслами, прежде всего, нужно удаляться худых помыслов, непосредственно же за сим через таинства получать луч, свободный от немощей. Сие нам ничего не трудившимся доставляет обилие всех благ; потом нужно, чтобы и самые помыслы своими средствами производили свое дело, и сердце занимаемо было лучшим из всего; ибо как от худых помыслов рождаются худые страсти, подобным же образом и добродетелям следует происходить от добрых помыслов. Ибо вообще к тому, чтобы принять то или другое намерение, говорить что или делать, или переносить, или избрать что–либо, всегда убеждают помыслы и размышления,и сим образом учители добродетели благовременно влагают живущим с ними помыслы прекрасные, а злые демоны, напротив, внушают нечистые образы; стараясь одни сделать искусными в нечестии, другие исполнителями долга. И так нужно всякое достохвальное попечение о том, чтобы самым делом содействовать добродетели, а размышлять о Христе и о том, что Он, будучи человеколюбив, измыслил ради моего спасения, составляет для нас самую вожделенную жизнь, и во всем соделывает блаженными.