Дмитрий Мережковский - Тайна Трех. Египет и Вавилон Страница 38

Dumu-zi-absu – Истинный Сын Бездны – Истинный Сын Божий.

II

«Видишь ли сии великие камни? Все это будет разрушено, так что не останется здесь камня на камне» (Map. XIII, 2). Будет и было: будет в конце, было в начале нашего мира, с теми, кого Платон называет «Атлантами», а Бытие – «исполинами». Прошли над землею воды потопа, и от великого здания – Атлантиды – не осталось камня на камне, все было разрушено.

Лицо земли, омытое от скверны человеческой, опять засияло райскою невинностью. Все началось сызнова: по диким пустыням скитались опять дикие люди, звероловы и пастухи-кочевники, – дикие, но не совсем. О человечестве умершем новорожденное не сохранило даже памяти; одна только точка светилась в этом черном провале беспамятства, как звезда на дне колодца, одно воспоминание или чаяние неимоверное, одно имя, такое святое и страшное, что люди произносили его шепотом, уже почти не зная, не помня, откуда оно: Dumu-zi-absu, Истинный Сын Бездны.

Бездна, в нее же нисходит Истинный Сын…

Кто, даже из нас, ничего уже не знающих, не помнящих, прочтет эту полустертую клинопись, услышит этот шепот веков или вечности, без удивления и ужаса? Не влагаем ли мы здесь персты свои в какую-то грозную тайну первого человечества, как Фома Неверный – в язвы Воскресшего?

Бездна, в нее же нисходит Истинный Сын, – впоследствии бездна подземная, а в начале – подводная, потопная; из нее-то и выходит бог-рыба, бог бездны, Оаннес-Эа (Oannes), по сказанию Бероза (Babylon., Fragm.), чтобы «учить людей», или, может быть, не столько учить новому, сколько напоминать древнее, забытое, высветлять чуть брезжущую точку в провале беспамятства, звезду на дне колодца.

Даже для нас, не знающих, не помнящих, разве это не удивление, не ужас, что Сын Человеческий второго человечества был уже Им и для первого? «Прежде нежели был Авраам, Я есмь», на это слово Его отвечает бездна веков: Dumu-zi-absu, Истинный Сын Бездны – Истинный Сын Божий.

III

«Весть нам принес о веках допотопных» Гильгамеш, человеческий образ бога Таммуза. Не ту же ли весть повторяет смутно, невнятно, как бред, сказание, дошедшее до нас в священных книгах Набатеян? (Nabathai, сиро-аравийское племя. Chwolson. Tammuz, 78.) В каждом мировом веке, эоне, сохраняется в нетлении мертвое тело одного Человека; когда же наступает новый век, оно воскресает, и Человек Тот становится Богом; потом опять умирает, опять воскресает, – и так во веки веков. Во всех веках-вечностях – Он, как солнце в каплях росы.

IV

Дикими кажутся нам эти первые люди второго человечества, бродящие по лицу пустынной земли, послепотопной; под звериными шкурами, сами, как звери. Но странно, непостижимо для нас, сквозь дремучую тьму этой дикости светит Свет Истинный. В косматых звериных сердцах – то же что в сердце Гильгамеша-Энгиду, львино-лилейное.

Дики, жестоки; льют кровь, как воду, убивают бесчувственно. Но вдруг наступает минута: взор человека встречается со взором животного-жертвы, и жалость, как нож, пронзает сердце жреца, и неимоверное слышится в плаче Таммузовых флейт:

A-dan dub-ba en dingiz-Dumuzi.О Таммузе Далеком плач подымается…Матка-коза и козленок заколоты,Матка-овца и ягненок заколоты…О Сыне Возлюбленном плачь подымается!

Возлюбленный Сын и есть жертва, «Агнец, закланный от создания мира».

V

Другое имя Таммуза столь же древнее – Umune Etura, Хозяин Овечья Хлева. Это и понятно: только что выйдя из бездны потопной, земля, утучненная прахом погибшего мира, зазеленела, как одно беспредельное пастбище; люди на ней – пастухи, и Бог – Пастух.

Таммуз-Адонис-Адонай, от Вавилона до Израиля – все тот же пастуший Бог. «Господь – пастырь мой… Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим» (Пс. XX, 1–2).

И от Израиля до Сына Человеческого: «Я есмь Пастырь Добрый – жизнь Мою полагаю за овец… И они слышат голос Мой, и будет одно стадо и один Пастырь» (Иоан. X, 14–16).

И от Сына Человеческого – до конца времен: «Не будут уже ни алкать, ни жаждать… ибо Агнец… будет пасти их и вводить их на живые источники вод» (Откр. VII, 16–17).

Вот куда ведет овец своих Пастырь Таммуз.

VI

Другое имя его – Владыка Подземного Царства. Когда речь идет о Таммузе, etura значит «овчарня подземная», то же что arallû, «царство мертвых», ибо не только живых, но и мертвых пасет Пастырь Таммуз.

«Если пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, ибо Ты со мною: Твой жезл и Твой посох, они успокаивают меня», поют струны псалтири Давидовой об Адоне, Боге Израиля, то же что пастушья свирель – об Адонисе-Таммузе (Пс. XXII, 4).

VII

Другое имя его: Damu, Младенец. Волхвы с востока, поклоняясь Младенцу в вертепе Вифлеемском, могли бы назвать его Damu.

VIII

Другое имя его Du-zi по-вавилонски, по-ассирийски Lib-lib-bu, Росток, Отпрыск, Злак прозябающий, – тот «Злак Жизни», которого ищет Гильгамеш.

Первая зеленая точка ростка на черной земле и есть Он, Либлибу-Таммуз, Истинный Сын. Он умирает в каждом семени, оживает в каждом злаке. Божественная тайна растения – тайна воскресная – открылась людям впервые, кажется, именно здесь, на цветущих Сенаарских пастбищах, где все живое живет и дышит вместе с растеньями.

Когда, после зимних дождей, наступает весна, – все вдруг зеленеет, распускается; буйные травы доходят по грудь волам и коням, а овцы и козы совсем утопают в них. Цветы растут не отдельно, как у нас, а сплошными цветниками, чащами, белыми, желтыми, красными, голубыми, лиловыми, розовыми, так что вся равнина кажется многоцветным ковром. Гончие, возвращаясь с охоты, выходят из этих чащ, окрашенные в цветочную пыль разных цветов. Но уже в мае все увядает от зноя; засохшие стебли трав хрустят под ногой и ломаются; все черно, обуглено, как на пожарище; вся земля – царство смерти.

Тогда-то и заводит пастушья свирель унылую песнь:

О Таммузе далеком плач подымается,О Сыне Возлюбленном плач подымается…Ты – деревцо в саду воды не испившее,Вершиною в поле не расцветавшее;Ты росток, текучей водой не взлелеянный,Ты – цветок, чьи корни из земли исторгнуты…

«Он взошел, как отпрыск и росток из сухой земли» (Ис. LIII, 2). «Росток», по-еврейски natser, по-вавилонски du-zi, по-ассирийски liblib-bu, и есть Истинный Сын. Вот о Ком плачет и кого зовет из бездонной, может быть, допотопной, древности свирель Таммузова.

IX

Много у него имен – и ни одного: потому-то и много их, что все недостаточны. Как будто люди ищут и не могут найти настоящее имя, хотят вспомнить уже забытое или узнать еще неизвестное; тоскуют, плачут о Нем, зовут Его, Далекого.

Он далеко, но где, в прошлом или в будущем? Миф говорит: в прошлом; мистерия: в будущем.

Люди ищут Его, и в этих поисках – тоска неутолимая, неимоверное чаяние. Как будто уже знают они, что «нет иного имени под небесами, каким надлежало бы нам спастись».

Х

Таммуз – древнейший шумерийский бог. Чем глубже в древность, тем чаще имя его, а потом все реже. Когда же семиты возобладали над шумерами, Таммуз отступает в тень окончательно, из мифа уходит в мистерию. Отступать, уходить, умаляться – в этом существо Сына: «Он был презрен и умален перед людьми… мы отвращали от Него лицо свое: Он был презираем, и мы ни во что ставили Его» (Ис. LIII, 3).

Имя его – редко, а изображений нет вовсе. На вавилонских памятниках изображаются все боги, кроме Таммуза: он – неизобразимый, невидимый, или, точнее, еще не виданный, не получивший образа, но уже величайший и, может быть, единственный Бог. Μονογενής, Единородным называют его эллины, посвященные в таинства Адониса-Таммуза.

В мифе новый, семитский бог Мардук-Меродах-Шамаш (Merodach-Šamaš) оттесняет и умаляет древнего Таммуза шумерийского; Меродах становится богом величайшим и, может быть, единственным. Так в мифе, но не в мистерии: по тайному учению жрецов, Меродах-Мардук и Таммуз суть две ипостаси единого Бога; зримое солнце дневное, и ночное, незримое.

В Вавилоне происходит то же, что в Египте: Озирисова-Таммузова мистерия покрывается мифом Амоновым-Мардуковым; тайное единобожие первого – явным единобожием второго. Но если Амон-Мардук един истинен, то только потому, что истинен един Озирис-Таммуз. Плоть Египта и Вавилона – Мардук-Амон; дух – Озирис-Таммуз.

XI

Таммуз и Озирис – не два бога, а один – той для нас неисследимой древности, довавилонской и доегипетской, когда эти два племени были одним.

И Озирис, подобно Таммузу, – Великая Жертва: во всех заколаемых жертвах – он; и Озирис – Пастырь Добрый: пастуший посох, жезл и бич – в руках его; и Озирис – Младенец, во втором воплощении своем, Горе; и Озирис – Росток, в прорастающей мумии.