Джордж Макдональд - Фантастес. Волшебная повесть для мужчин и женщин. Страница 38

Великаны были убиты, но и братья мои бездыханно лежали на земле. Не помня себя от горя, я подбежал к павшим противникам. Все четверо были мертвы, и их тела сплелись воедино, словно схватка ещё не закончилась. Секира старшего рассекла исполинское брюхо, но сам он не успел отскочить в сторону: великан упал прямо на него и задавил, корчась в предсмертных судорогах. Младшему почти удалось отрубить левую ногу своего врага, когда тот неожиданно схватил его; сцепившись, они покатились вниз по склону, но брат мой успел выхватить кинжал и глубоко вонзить его прямо между латным воротником и панцирем, проткнув великану горло. Кровь из жуткой раны ещё текла по руке юного воина, сжимающего рукоятку кинжала, лезвие которого так и осталось в кровавых ножнах. Теперь и мои братья, и наши враги неподвижно лежали на холме; в живых остался я один.

Обессиленный, я одиноко стоял среди мёртвых тел, впервые в своей жизни совершив хоть что–то стоящее. Вдруг что–то заставило меня обернуться, и я увидел, что у меня за спиной лежит уже было позабытая мною тень, непроницаемо–чёрная в ясном солнечном свете. Я повернулся и побрёл в башню. На скамье лежали доспехи благородных братьев, такие же безжизненные, как их хозяева. Неизбывная тоска охватила меня. Да, смерть их была славной, но это была смерть. Теперь никакие песни не принесут мне утешения. Я почти стыдился того, что остался жив, а они, чистые и верные, погибли. Но в то же самое время дышать мне стало чуточку легче: ведь я прошёл испытание и не ослабел. Быть может, читатель извинит меня за то, что на секунду в моём сердце зашевелилась даже некоторая гордость, когда я взирал на могучее тело, сражённое моей рукой.

Но вскоре душа моя снова поникла. «Нет, — уныло сказал я себе. — В конечном итоге, меня спасла одна только сноровка. Просто мне достался самый неуклюжий и глупый из великанов». Я оставил друзей и врагов, навсегда примирённых смертельной схваткой, и, поспешно спустившись в долину, созвал крестьян, живших неподалёку. С ликующими криками радости они тут же примчались на поле боя с повозками, чтобы увезти мёртвые тела.

Я решил отвезти принцев к отцу — прямо так, как они лежали, в объятьях ненавистных врагов всего королевства, — но сначала обыскал великаньи карманы и обнаружил там связку ключей от подвалов и башен замка. Недолго думая, мы всей толпой отправились туда. Замок оказался удивительно мощной и укреплённой твердыней. Я поскорее выпустил пленников; там были мужчины и женщины. На них было больно смотреть: так жестоко великаны издевались над ними и морили голодом. Они столпились вокруг меня со слезами и словами благодарности, но мне было не по себе: ведь на самом деле их благодарность принадлежала славным воинам–братьям, недвижно лежащим на холме возле своей башни. Я всего лишь помог воплотить те мечты, что родились у них в сердце и занимали их мысли и беседы задолго до того, как появился я. И всё равно, я почитал за счастье, что меня избрали стать их братом и товарищем в этом великом подвиге.

Когда все бывшие узники были как следует накормлены, умыты и одеты, мы все вместе отправились в столицу. Поначалу мы продвигались совсем медленно, но вскоре пленники начали понемногу оживать и ободряться, заметно прибавили шагу, и через три дня мы добрались до королевского дворца. Когда в городские ворота вкатились повозки с возвышающимися на них гигантскими телами, два из которых были намертво переплетены с безжизненными телами принцев, на улицах поднялись победные возгласы, почти сразу сменившиеся плачевными криками и причитаниями, и горожане многолюдной толпой повалили за нашей горестной процессией.

Я не стану описывать, как встретил нас величавый старик–король. Радость и гордость за своих сыновей превозмогли горькую скорбь его утраты. Он осыпал меня всеми благами, какие только могло измыслить доброе сердце и щедрая рука. По вечерам он неизменно усаживал меня рядом и без устали расспрашивал о сыновьях и о том, как они готовились к битве. Ему хотелось знать, как мы жили и о чём беседовали, пока вместе трудились в одинокой башне. Он в мельчайших подробностях допытывал меня о нашем снаряжении и даже спрашивал, как мы скрепляли сочленения и пластины на наших кольчугах.

Сначала я хотел было попросить его подарить мне мечи и латы моих названых братьев, чтобы у меня осталась хоть какая–то память о роковой битве, но стоило мне увидеть, с какой любовью король рассматривает их и какое утешение они приносят ему в этом страшном горе, как просьба застряла у меня в горле, и я, наоборот, оставил ему своё снаряжение и оружие, чтобы он мог сложить его вместе с доспехами принцев на самом видном месте, воздвигнув памятник их мужеству и доблести. А в один прекрасный день король, устроив пышную церемонию, произвёл меня в рыцари собственной рукой, в которой дрожал меч его юности.

Я пробыл во дворце недолго, но всё это время меня постоянно окружали молодые люди из знатных и богатых семей. Меня то и дело приглашали на какие–нибудь празднества или развлечения, потому что, хотя королевский двор и был в трауре, вся страна безудержно радовалась и победе над страшными великанами, и тому, что великое множество пропавших рыцарей вернулись к своим близким и друзьям, вновь обретя дом, честь и богатство.

Горе было велико, но ликование было ещё больше. «Да, мои милые, великодушные братья, — про себя размышлял я, — вы действительно отдали этим людям свою жизнь!»

Однако последнее время меня снова начала донимать тень, которую я не видел ни разу, пока трудился в башне над своим снаряжением. Даже в обществе придворных красавиц, которые считали чуть ли не своим долгом сделать моё пребывание во дворце как можно приятнее, я постоянно ощущал её присутствие, хотя пока она не слишком мне надоедала. К тому же, со временем мне наскучили постоянные увеселения, от которых не было пользы ни телу, ни духу. Поэтому однажды утром я облёкся в великолепные стальные доспехи, украшенные серебром (их пожаловал мне старый король), взлетел на подаренного им же скакуна, и, распрощавшись с гостеприимными хозяевами, отправился в далёкий город, где жила возлюбленная старшего принца. С каким тяжёлым сердцем я представлял себе, как сообщу ей столь печальные вести!

Но судьба самым странным образом — таким же странным, как и всё, что до сих пор случилось со мной в Волшебной стране, — избавила меня от этого испытания.

Глава 22

Никто не обладает моим обличьем, кроме моего Я.

…Радость — хитрый эльф.

Сдаётся мне, что человек вполне

Бывает счастлив, лишь забыв себя.

На третий день пути я неспешно ехал по заброшенной, заросшей травой дороге. Впереди виднелся лес, а я уже знал, что в любом лесу Волшебной страны фей путника непременно ожидают приключения. Не успел я подъехать к опушке, как вдруг из–за деревьев ко мне вышел на редкость красивый юноша, безоружный и кроткий на вид. Он только что срезал ветку с тисового дерева, явно намереваясь смастерить себе лук.

— Берегитесь, сэр рыцарь, — обратился он ко мне. — Говорят, этот лес заколдован, и заколдован такими диковинными чарами, что о них не в силах поведать даже те, кто видел их своими глазами.

Я поблагодарил его за совет, обещал, что буду осторожнее, и тронулся дальше. Но как только я въехал в лес, мне подумалось, что если на нём и есть чары, то они должны быть добрыми, потому что тень, которая за последние дни стала ещё темнее и назойливее, внезапно исчезла. Я немедленно воспрял духом, приосанился и принялся с немалым удовлетворением размышлять о своём прошлом, и особенно о поединке с великанами, так что через несколько минут мне пришлось чуть ли не насильно напомнить себе, что я уложил лишь одного из них, а если бы не братья, то мне и в голову бы не пришло с ними сражаться — не говоря уже о том, чтобы вообразить себя способным одержать над ними победу. И всё равно я продолжал самодовольно радоваться, втайне причисляя себя к славным рыцарям прошлого. Моё высокомерие раздулось до таких невероятных размеров (мне стыдно даже вспоминать о тогдашних мыслях, и я пишу о них сейчас потому, что это единственная и самая горькая епитимья, какую я смог себе придумать), что я начал представлять себя рука об руку — поверите ли? — с самим сэром Галахадом!

Не успел я так подумать, как вдруг слева из чащи прямо на меня выехал блистательный рыцарь громадного роста. Латы его сверкали сами по себе, не нуждаясь в солнечных лучах. Он приблизился, и я с изумлением увидел, что его нагрудник был точной копией моего. Да что там! — и серебряный узор, и рыцарский герб точь–в–точь повторяли украшения на моих доспехах. Его конь удивительно походил на моего и мастью, и осанкой, и движениями, только, как и его всадник, был куда больше и свирепее. Забрало у рыцаря было поднято, и когда он остановился, преградив мне узкую тропу, в его сияющем панцире отразилось моё лицо, а над ним я увидел точно такое же лицо — его лицо! — только гораздо больше и безжалостнее на вид. Я не знал, что думать. Весь вид рыцаря вызывал у меня невольное восхищение, но одновременно мною овладело смутное убеждение, что передо мной — воплощение зла, с которым мне следует сразиться.