Иларион Алфеев - Человеческий лик Бога. Проповеди Страница 39

Большое впечатление на меня оказали две поездки в Грузию, во время которых я иподиаконствовал у Святейшего Патриарха Грузинского Илии, а также посетил несколько замечательных монастырей, в том числе Бетанский монастырь, расположенный в горах. Там общался с отцом Иоанном Шеклашвили (он теперь, кажется, в старостильном расколе); беседы с ним оставили во мне глубокий след. Много раз ездил в Псково–Печерский монастырь и там общался в основном с двумя людьми — отцом Иоанном Крестьянкиным и известным иконописцем отцом Зиноном. Неоднократно встречался и беседовал также с отцом Кириллом в Троице–Сергиевой Лавре. От него и от отца Иоанна Крестьянкина получил благословение на монашество.

Несколько раз мне посчастливилось принимать участие во встречах верующей молодежи с митрополитом Сурожским Антонием: эти встречи происходили тайно, на частных квартирах, куда набивалось по 50–60 человек; атмосфера напоминала раннехристианские собрания «дверем затворенным», «страха ради иудейска». Владыка Антоний производил неотразимое впечатление, и встречи с ним запомнились мне на всю жизнь. С Владыкой Антонием я потом многократно встречался и в Англии.

В Англии же мне посчастливилось неоднократно посещать отца Софрония, ученика преподобного Силуана Афонского, который отнесся ко мне с отеческой любовью. Он мне много рассказывал об Афоне и о святом Силуане, а также о различных сторонах духовной жизни. В последний раз я виделся с ним за три недели до его кончины, и мы беседовали без перерыва более четырех часов. О времени своей кончины он знал заранее.

Из московских клириков я близко общался с отцом Александром Шаргуновым и отцом Валентином Асмусом. Отец Александр был уже тогда одним из самых известных в Москве духовников. А отец Валентин был молодым диаконом, ходил в малиновой тройке из тонкого вельвета, носил золотые карманные часы и слыл монархистом (что по тем временам было чем‑то экстраординарным: никакой «моды» на монархизм тогда, конечно же, не было). Отец Валентин открыл мне доступ в свою библиотеку, которой я пользовался в течение нескольких лет. Иногда я приходил к нему часов в семь вечера, и мы за чашкой чая беседовали до полуночи. В полночь я выражал готовность отправиться домой в связи со скорым закрытием метро, и отец Валентин спрашивал: «еще чаю?»; тогда я уже оставался у него до открытия метро, и вся ночь проходила в беседе на разные ученые и богословские темы.

— Вы самый молодой и самый известный богослов Русской Православной Церкви, Вас высоко ценят за рубежом: в прошлом году Вам была присвоена степень доктора Свято–Сергиевского института в Париже, Вы читаете лекции в учебных заведениях Великобритании и США. Какой путь надо было пройти, какое образование получить, чтобы стать ученым такого уровня?

— Своей главной богословской школой я считаю не университет и не духовную академию, а православное богослужение. В течение двух лет пребывания в Виленском Свято–Духовом монастыре я ежедневно участвовал во всех богослужениях — либо сам служил, либо читал и пел на клиросе. Когда меня затем направили на приход (маленький деревенский приход в «забытой Богом» литовской деревне), я ежедневно совершал все богослужения суточного круга без сокращений: начинал в 2.30 утра полунощницей, затем шла утреня с кафизмами, библейскими песнями и пр., затем часы и литургия; все заканчивалось часам к 11. Вечером служил вечерню и повечерие. Все это было необыкновенно питательно для души. Богослужебные тексты Православной Церкви — неисчерпаемая сокровищница богословия. У меня до сих пор не укладывается в голове, почему в наших духовных школах их не изучают с богословской точки зрения, ведь в этих текстах в рафинированном виде содержится вся догматика, вся аскетика и вся мистика Православия.

Другим важным формирующим фактором были для меня творения Святых Отцов. Кажется, еще в юности я перечитал всю основную патристическую литературу, имевшуюся на русском языке: ранних Отцов, Афанасия Александрийского, Василия Великого, Григория Богослова, Григория Нисского, Иоанна Златоуста, Макария Египетского, Исаака Сирина, Симеона Нового Богослова, «Добротолюбие». Особенно сильный след во мне оставили писания Исаака Сирина и Симеона Нового Богослова.

Будучи клириком Литовской епархии, я окончил заочно Московскую духовную семинарию и затем духовную академию. Не могу сказать, что это обучение что‑либо существенное прибавило к тому, что я получил путем самообразования. Затем два года преподавал в тех же Московских духовных школах: сначала гомилетику, потом догматику и Новый Завет; вел также факультативный курс греческого языка. После двух лет преподавания, по благословению ректора (тогда им был епископ Дмитровский Филарет) и по решению ученого совета академии, был направлен в Оксфордский университет, где в течение еще двух лет писал докторат о преподобном Симеоне под руководством замечательного богослова епископа Диоклийского Каллиста.

Два года в Оксфорде были для меня очень важным временем. Темой моей работы был «Преподобный Симеон Новый Богослов и православное Предание». Фактически я писал гораздо больше о православном Предании, чем о преподобном Симеоне. Тема Предания с этого момента стала главной темой всех моих богословских книг. Должен сказать, что пребывание в инославной среде очень способствует углубленному изучению своей собственной традиции, которую мы часто не знаем и не ценим, потому что воспринимаем как нечто само собой разумеющееся и не требующее специальной апологии. В инославной среде православный ученый, хочет он этого или нет, становится апологетом своей традиции, а это очень важно для его собственного формирования. Думаю, что именно благодаря этому с научной точки зрения я в Оксфорде узнал о православии гораздо больше, чем за все предыдущие годы пребывания в православной среде.

В Оксфорде, работая над книгой о преподобном Симеоне, я получил такой мощный научный заряд, что его мне хватило еще на несколько последующих книг — в частности, о Григории Богослове и об Исааке Сирине. Изучать преподобного Исаака в оригинале я начал под руководством выдающегося сиролога профессора Себастиана Брока: он занимался со мной сирийским языком, и мы вместе читали беседы из открытого им в 1983 году «второго тома» сочинений преподобного Исаака, которые я затем перевел на русский язык.

— Скажите, обязательно ли ехать учиться за рубеж, чтобы получить хорошее богословское образование? И куда лучше «направить стопы своя»?

— Думаю, что когда‑нибудь, если нам удастся создать свою сильную богословскую школу, нужда в стажировках за рубежом может отпасть сама собой, но пока что это необходимо. Дело в том, что наше духовное образование на протяжении восьмидесяти лет развивалось в полной изоляции от мировой богословской науки: до сих пор во многих наших духовных школах используются учебные пособия XIX века. А на Западе в течение XX столетия богословская наука сделала громадный скачок и в библеистике, и в патристике, и в церковной истории и в других областях. Игнорировать все это колоссальное богатство только на том основании, что оно накоплено в инославной среде, недопустимо.

«Куда направить стопы?» Есть три варианта. Можно учиться на богословском факультете светского университета (Оксфорд, Кембридж, Сорбонна, Гейдельберг, Гарвард и т. д.). Туда трудно поступить, и там очень высокие научные требования, но зато и результат может быть более впечатляющим, чем в других случаях. Второй вариант — поступить в какую‑либо инославную школу (католическую или протестантскую). Третий вариант — поехать в православное учебное заведение, например, в Афинский или Салоникский университет, в Свято- Сергиевский институт в Париже, в Свято–Владимирскую семинарию в Нью–Йорке. Я выбрал первый вариант и не пожалел. Но знаю немало молодых людей, которые выбирали другие варианты и достигли больших успехов в научной работе.

— Отец Иларион, Вы монах. Что или кто сыграл решающую роль в выборе такого призвания? Вы никогда не раскаивались в своем выборе?

— В своем выборе я не раскаивался ни одной секунды — даже в самые трудные моменты жизни. Быть монахом — великое счастье, потому что монашество дает возможность отдавать все свои силы служению Богу, Церкви и людям. Только нужно учитывать, что к монашеству у человека должно быть особое призвание. Если этого призвания нет, а человек принимает постриг — либо по молодости, не подумав о последствиях своего решения, либо под воздействием неопытного духовника — это может привести к жизненной трагедии. Думаю, монашество можно принимать только в том случае, если у человека нет ни малейшего колебания, что это — и только это — его путь. Пока сохраняется хоть тень сомнения, лучше терпеливо ждать и не спешить с принятием ответственного решения.