Андрей Кураев - Сегодня ли дают печать антихриста? Страница 4

А те, кто не участвовал в переписи, в Писании упоминаются без одобрения: «во время переписи явился Иуда Галилеянин и увлек за собою довольно народа; но он погиб, и все, которые слушались его, рассыпались» (Деян. 5,37).

Лишает ли «номер» имени?

Формула «номер вместо имени» оказалась одним из самых действенных средств для порождения в людях возмущенно-негативного отношения к ИНН. Как публицистический прием, как поэтическая вольность такого рода формула вполне уместна. Но если из поэтической метафоры делают «догмат», начиная понимать ее слишком буквально, — это может стать и глупостью, и даже ересью (например, многих людей смущает то, что в поэтических Богослужебных текстах есть молитвенное обращение ко Кресту Господню, — откуда некоторыми делается вывод, будто Крест есть особая личность).

Не преминули скатиться в крайность и листовки, призывающие ужаснуться перед «номерами»: «ИНН — это личный код-номер человека, принятие которого, по свидетельству Богомудрых Старцев, является отречением от данного нам во Святом Крещении Имени Святого, отречением от Бога!»[15].

Что же, присмотримся к этому вопросу повнимательнее.

Возникнет ли опасность для моей духовной судьбы и жизни, если государство папку, в которой оно содержит данные обо мне, пометит цифрами («Дело №…»)?

Нет, и в этом случае моей душе и ее связи со Христом ничего не угрожает. Дела были пронумерованы и в архивах христианских империй (Российской, Австрийской…). Свои номера были и у папок, в которых хранились данные о гражданах Советского Союза. Но это не мешало людям получать дары Духа Святого (в том числе и дар претерпения мук).

В ГУЛАГе номера нашивались на одежду, и чекисты обращались к людям обезличенно-математически: «Заключенный номер такой-то». И арестованные христиане, отзываясь, говорили: «Я!» Неужели при этом благодать Божия оставляла этих исповедников?

Так и сейчас: если государство решит своих подконвойных граждан пометить номерами — это будет неприятно. Ибо что же приятного видеть, что к тебе относятся, как к вещи при инвентаризации помещения. Ношение номерка будет роднить человека с мебелью и с… собаками[16].

Впрочем, неприятность и трагичность — не одно и то же. Ясно, что человек, которому присвоили «номер» (= неприятность), не утратил в результате этой земной компьютерной операции уникальность в глазах Божиих, не превратился в вещь ни в глазах Творца, ни в своем собственном самопознании, ни в глазах Церкви и ближних людей (что было бы трагедией).

В современной Российской армии у каждого солдата и офицера есть личный номер (чтобы раненого или убитого человека можно было опознать своим и нельзя было узнать о нем, о его родственниках и месте жительства врагам). Более того — жетон с выбитым на нем номером носится на груди. Рядом с нательным крестиком. Но как мы поминаем этих воинов? Неужели по номеру?! Неужели мы считаем, что в Чечне за Россию сражается безымянная обезличенная масса, а не люди с теми именами, что дали им их матери?

Человек есть образ Божий. То есть — икона. На иконе всегда неприятно видеть написанный на ней или прибитый к ней «инвентарный номер»…

Эмоции прошли? А теперь скажите — выбрасывают ли из храма икону, на которой есть инвентарный номер? Перестают ли почитать икону, на которой оказался этот номер? Как молятся перед иконой с номером — «Преподобне отче Сергие, моли Бога о нас» или же «Преподобне отче номер 79283, моли Бога о нас»?

Именно сравнение человека с иконой показывает, что опасение, будто «номер лишает имени», эмоционально понятно, но логически несостоятельно. Номер на иконе — для проверяющей госкомиссии. А для верующих она всегда останется с именем. Вот так же и человек никогда не лишается своего имени — даже если при инвентаризации он будет числиться под «номером».

По православному учению икона связана со своим Первообразом именно именем. Когда верующий человек при взгляде на икону называет изображенное на ней святым именем — тогда он этим именованием отождествляет образ и Первообраз и вступает в живое общение с изображенным через молитвенную речь, изливаемую перед изображением.

Оттого что кто-то не умеет так действовать перед иконой и так относиться к ней — икона в глазах верующего человека не теряет своей святости. Если во мне кто-то не видит образа Божия — это может меня печалить, но это не ведет к тому, что сама по себе Богообразность, с которой я был создан Творцом, от этого стирается. Она истирается, только если я сам забыл о своем происхождении, о своей Богообразности и своими произвольными выборами и грехами уподобляюсь не Творцу, а «зверю»…

Что это означает? Икона становится свята под взглядом, направленным на нее со стороны, — под взглядом молящегося. Человек же освящается в зависимости от того, как он сам понимает себя самого и смысл своей жизни. Это означает, что сакральный статус иконы гораздо более уязвим, более зависим от внешнего отношения к ней.

Тем не менее на иконах даже в храмах есть номера. И икона, плененная музеем и пронумерованная им, все равно свята для православного. Иконы остаются иконами, а не превращаются в пронумерованные доски… Тем более не произойдет этого с людьми, на которых государство повесило «номерки», — если мы сами не будем считать себя «номерами», но сохраним в себе память о том, Чьим образом мы являемся.

Человек вообще по-разному именует себя в разных ситуациях. В храме он называет себя «раб Божий такой-то». В других ситуациях представляется по фамилии…

А ведь фамилия имеет много общего с идентификационным кодом: как и код, фамилия не выбирается, как и код, фамилия несменяема и остается с человеком (по крайней мере, с мужчиной) на всю жизнь. Как и код, фамилия должна называться при всех контактах человека с официальными структурами. Как и код, фамилия в обиходе не включает в себя сведений о принадлежности человека к христианской Церкви. Как и код, фамилии появились сравнительно недавно — они не были в ходу на «Святой Руси», и очень мало кто из отцов древней Церкви имел фамилию (почему и именуем мы их по месту рождения или подвига). Более того, церковный человек, бывает, уже утратил свою фамилию (приняв монашество, христианин уходит из своего рода, из своей семьи, утрачивая отчество и фамилию), но при этом для государства он все равно будет обладателем определенной фамилии, вписанной в его паспорт. И на выборах, равно как и в налоговой полиции, его будут записывать не «иеромонахом Иоанном», но «гражданином Петровым А.В.».

А ведь в иных случаях человек представляется, и совсем не называя своего имени: «Я — таксист»; «Я — почтальон»; «Я — слесарь»; «Я — ваш депутат»…

Более того — при желании ситуацию многоимянности человека можно истолковать как вполне благочестивую. Мол, мое священное, крещальное имя — только для храма и общения с Богом и братьями по вере. А вне храма, в мирской жизни, свое святое имя я не буду использовать. «Не давайте святыни псам» (Мф. 7,6).

Во многих религиях сакральное имя табуируется. Для общения с иноплеменниками имеется одно имя, а для общения в семье и со жрецом — другое (или даже другие)[17]. В наше время были (и еще есть) люди, носившие двойные имена. Одно имя — советское (Октябрина, Владлен) или нехристианское (Рустам, Руслан), другое — церковное. И священники не требовали смены паспортов, вполне терпимо относясь к тому, что вне храма человек зовется иначе, чем в Церкви.

Вспомним также, что креститель Руси князь Владимир вошел в историю со своим языческим именем, а не с крещальным (Василий). Русские цари перед смертью принимали монашеский постриг — но поминаем мы их все же по их мирским именам… А блаженная Ксения Петербургская представлялась именем своего мужа…

Иногда же роль «идентификатора», приставляемого к имени человека для обозначения именно этой персоны, служит как раз… цифра. Так происходит при упоминании владык светских и церковных: Николай II, Алексий II…

Наконец, в самой священной части нашей речи — в нашей речи о Творце — мы сами порой заменяем Имена цифрами («Вторая Ипостась, Третья Ипостась…»)… «Единица, от начала подвигшаяся в двойственность, остановилась в троичности»[18], — пишет святитель Григорий Богослов о Троице, цифрами заменяя ипостасные имена Отца, Сына и Духа.

Имя — это один из способов опознать («идентифицировать») человека. И обычно идентификация предшествует именованию. Сначала я вижу знакомого, узнаю его знакомые черты (по голосу, походке, одежде, чертам лица…). И лишь затем, уже узнав его, — я вспоминаю его имя. Иногда же (скажем, в письме или при разговоре по телефону) имя выступает в качестве преимущественной или даже единственной опознавательной приметы. Есть опознание людей по отпечаткам пальцев. Если человека, погибшего в катастрофе, опознали именно по результатам генетической экспертизы (а именно генетические паспорта и распознаватели вскоре войдут в нашу жизнь) или по отпечаткам пальцев — отпевать в храме его будут по имени или же в ектеньях будут называть данные экспертизы? Ясно, что по имени, а значит, каким бы образом ни идентифицировали человека — для Церкви и для родных он всегда будет связан с именем.