Петр Гнедич - Догмат искупления в русской богословской науке Страница 4

В период, подлежащий рассмотрению в настоящем исследовании, вопросы сотериологии вызывали особенный интерес в русской богословской науке.

Различное понимание и истолкование догмата искупления оказалось поводом для высказывания противоположных мнений и выявления своеобразных систем богословствования. Полемика по поводу отдельных высказываний не закончилась даже со смертью их авторов. Некоторые вопросы только поставлены и не получили должного разрешения. Но главной особенностью этого нового периода явилось критическое отношение к изложенному выше «школьному», «юридическому» пониманию сущности искупления.

Лучшие представители русской богословской науки и религиозной мысли — выдающиеся богословы и иерархи Русской Церкви, профессоры академий и известные религиозные мыслители — как будто объединились в общем стремлении возможно глубже проникнуть в тайну нашего спасения и найти наиболее чистое ее изложение.

И каждый желающий в настоящее время изучать догмат искупления не должен пренебрегать трудом своих предшественников, чтобы не остаться одиноким, но войти в труд всех работников на единой ниве Единого Владыки.

ГЛАВА I. Догмат искупления в русском богословии второй половины XIX века

Особенности этого изложенного выше и подвергшегося впоследствии такой единодушной критике истолкования догмата искупления не могут быть правильно поняты вне связи со всей системой митрополита Макария (Булгакова) и с тем временем, когда она была создана.

Середина XIX века — это тяжелый период в жизни Русской Церкви, получивший соответствующую оценку в церковном сознании и в русской исторической науке.

Назначенный в 1835 году обер–прокурором Святейшего Синода граф Н. А. Протасов быстро сосредоточил в своих руках фактическое руководство делами Русской Церкви, во главе которого (Синода) становятся назначаемые им светские чиновники[18] — «бритые раскольники», по выражению архиепископа Филарета (Гумилевского)[19].

1. ВРЕМЯ СОСТАВЛЕНИЯ И ОСОБЕННОСТИ ДОГМАТИЧЕСКОЙ СИСТЕМЫ МИТРОПОЛИТА МАКАРИЯ (БУЛГАКОВА)

Воспитание самого Протасова и его ближайших помощников оставило особый след «латинства» в их понимании христианства, Церкви и Православия[20]. Причем со свойственной той эпохе нетерпимостью все сколько‑нибудь отличное от их взглядов не только объявлялось неправославным, но даже преследовалось. От подобных подозрений не были свободны и самые уважаемые архипастыри Русской Церкви: митрополиты Филарет (Дроздов) Московский и Филарет (Амфитеатров) Киевский не вызывались больше для присутствия в Синоде, а в вещах первого после его отъезда «было произведено тайное изыскание, не заперты ли в сундуке ереси»[21]. «Я переживал в Сергиевой пустыни, — говорит об этом времени епископ Игнатий (Брянчанинов), — ту эпоху, во время которой неверие и наглое насилие, назвавшись Православием, сокрушали нашу изветшавшую церковную иерархию»[22]. Одним из первых мероприятий, задуманных и частично осуществленных Протасовым, была реформа духовного образования. Можно неодинаково оценивать эту реформу, но нельзя отрицать, что в ней проявилось своеобразное понимание Православия Протасовым и его помощниками[23].

«В замысел Протасова входило спешное издание новой богословской системы, которую можно было бы немедленно ввести в обязательное обращение как «классическую» книгу в духовных школах, по меньшей мере… Одно время от самого Филарета Московского требовали, даже именем государя, взяться за составление учебной книги… Протасов предложил затем взять на себя составление учебника Филарету (Гумилевскому), который нашел это предложение «льстивым для самолюбия, но не льстивым для благоразумия, внимательного к положению дел» и уклонился… Более сговорчивым оказался Макарий (Булгаков)»[24].

Общее между составителями первых систем догматики, сохранивших известное значение до настоящего времени, было то, что круг научных интересов обоих находился в области истории, а не в области систематического богословия, но в личностях их оказалось большое различие.

Архиепископ Филарет (Гумилевский), воспитанник Московской академии, преданный почитатель митрополита Филарета (Дроздова), получив «льстивое» предложение составить курс догматики и новый катехизис, взамен «лютеранского» катехизиса митрополита Филарета, решительно отказался от этих предложений, не смущаясь тем, что его «давно внесли в список упорных лютеран» вместе с уважаемым им митрополитом[25]. Только через 25 лет, в 1864 году, он издал в Чернигове свое «Православное догматическое богословие».

Вызванный в Петербург из Киева иеромонах Макарий (Булгаков) получил в 26–летнем возрасте кафедру догматики в Санкт–Петербургской академии и начал чтение лекций без всякой подготовки на третий день после приезда[26]. Он иначе смотрел на вещи, чем архиепископ Филарет (Гумилевский). Быстрое продвижение по академической лестнице он признавал «особенными благодеяниями благодеющего Промысла»[27]. И лишь впоследствии должен был высказать горькое признание: «Сколько делал я не за себя, а за других, как скрытое орудие»[28]. «К составлению и напечатанию догматики архимандрита Макария понуждало и светское духовно–учебное начальство»[29], и она явилась завершением его предшествующих трудов: «Догматического сборника» из творений святителя Димитрия Ростовского, конспектов по догматическому богословию[30] и «Введения в богословие».

Появление догматики митрополита Макария в 1849— 1853 годах, безусловно, было большим событием в истории русской богословской науки и вызвало значительное количество разнообразных отзывов, большей частью лестных для автора. Из них наиболее известен отзыв архиепископа Иннокентия (Борисова)[31]. Также часто цитируется «Похвальное слово» архиепископа Никанора (Бровковича), сказанное в 40–й день по кончине митрополита Макария[32].

В отзыве архиепископа Иннокентия, которого «искал и желал сам преосвященный Макарий»[33], главное достоинство определено верно: его богословие «написано чистым, правильным русским языком»[34] — здесь завершается развитие богословской терминологии на русском языке.

Это первая русская полная система богословия, где дается «полное, стройное и основательное изложение отличительных догматов своей Церкви»[35], чего нельзя было сказать об опытах предшествующих.

К этому следует еще добавить, что в системе митрополита Макария собран огромный материал, и она до настоящего времени может служить ценным справочным пособием.

Но в то же время едва ли следует согласиться с рецензентом, что богословие митрополита Макария «разоблачено совершенно от схоластики», что это «труд самостоятельный и оригинальный», что автор «черпал сведения из первых источников» и т. д.[36]

«Богатство материала, здесь собранного и сопоставленного, почти исчерпывающее. Конечно, в собирании этого материала архимандрит Макарий не был вполне самостоятельным, но и не должен был быть совершенно самостоятелен. У западных авторов, и в частности у старинных латинских эрудитов, он мог найти все, что ему было нужно, — симфонию библейских текстов, свод отеческих цитаций. И не было надобности все это разыскивать заново»[37].

Но не следует думать, что критические отзывы на труд митрополита Макария — достояние только позднейшего времени. «Рядом с похвальными отзывами, почти от самого же начала… стали распространяться о нем и недоброжелательные толки. Толки эти происходили из самых различных источников. Думаем, — продолжает панегирист митрополита Макария Ф. Титов, — что они происходили из ложной боязни за Православие», между прочим, и по причине «отношений Макария к светскому духовно–учебному начальству»[38].

Если система митрополита Макария удовлетворила начальство и вызвала одобрение архиереев, получивших образование в старой школе, где еще живы были традиции Феофана Прокоповича и Иринея Фальковского, то иное впечатление произвела она на людей живой религиозной жизни. Нет нужды повторять резкие отзывы А. С. Хомякова[39], но не менее их характерны слова из письма епископа–подвижника Игнатия (Брянчанинова) (1856): «За неимением лучшей [книги] полагаю прислать «Богословие» Макария, которая много повреждена школьною [схоластической] системой, данною книге. Странно видеть систему, по которой изложены механика, аналитика и прочее тому подобное, приложенною к изучению Бога!»[40]