Михаил (Грибановский) - Над Евангелием Страница 4

Но и их судьба предсказана. В то время, как они, соединившись вместе, войдут в славу и вознесутся, — их постигнет гибель; исчезая исчезнут они, как дым… И современный социализм и анархизм не есть ли предвестники исполнения этого предсказания? Нашествия полчищ кровожадных варваров извне и изнутри также в руке Божией, как и все во вселенной, и злые силы, побивая и ниспровергая друг друга, а иногда карая и добрых за преступления и грехи, исполняют великий закон нравственного возмездия и неумытной справедливости, которая присуща самым стихиям мира, и от которой никто и нигде вырваться не сможет. И этот закон рокового саморазрушения зла, насилия, гибнущего от собственного же насилия, исполняясь здесь, на земле, очищает на ней место торжеству кротости. Уповай на Господа и держись пути Его, — и Он вознесет тебя, чтобы ты наследовал землю (Пс.36:34).

V. "Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что даете десятину с мяты, аниса и тмина, и оставили важнейшее в законе: суд, милость и веру; сие надлежало делать и того не оставлять. Вожди слепые, оцеживающие комара, а верблюда поглощающие" Мф.23:23–24

Вот ответ на вопрос: как относиться к внешним и мелким обычаям Церкви? Те, кто исполняет их, должны всегда знать, что это лишь частные и мелкие обнаружения внутреннего и важнейшего, имеющие значение единственно только при соблюдении последнего. Если же внутреннее и важнейшее из Евангелия и заповедей Церкви ими не исполняется, то они подлежат осуждению, как книжники и фарисеи, которые лицемерно оцеживали комаров, чтобы незаметно и под шумок поглотить верблюда.

Те, которые не исполняют обычаев Церкви и даже считают себя вправе соблазняться ими, должны принять во внимание слова Господа: "Сие надлежало делать и того не оставлять". Господь даже лицемерным книжникам и фарисеям прямо не говорит: вам не то нужно делать, — не мяту, анис и тмин одесятствовать, а соблюдать суд, милость и веру. Он не говорит так; Он не противопоставляет одного другому; Он лишь разъясняет, что это нужно делать и того не оставлять; Он их обличает лишь в том, что они, оцеживая комаров, поглощают верблюдов. Но Он никак не говорит, что нужно пить с комарами: оцеживайте и комаров, но, главное, не поглощайте верблюдов.

Таким образом, Он указывает на то, что уничтожена гармония между главным и второстепенным, что соблюдение мелких обычаев служит лишь отводом глаз, лишь лицемерным прикрытием, чтобы нарушить главнейшее и существеннейшее. Только это Он и имеет в виду, отдавая подобающее место и внешним обычаям.

Господь тонко различает степень важности соблюдения несущественного и существенного: первого не нужно оставлять, не нужно опускать, а второе — главное — должно делать; одно выражение в отрицательной, другое в положительной форме: то — как внешнее украшение, дополнение главного; это — как основание, фундамент. Кто пускает пыль в глаза внешними проявлениями благочестия, чтобы незаметно положить гнилое или фальшивое основание, тот лицемер. Но кто добросовестно создает здание Богу, тот, устрояя его на прочном фундаменте, заботится и о красоте его форм, и об изяществе каждой мелочи так, чтобы во всякой детали сияла одна и та же высшая идея и гармония целого. Это и есть вся поэзия обычаев Церкви; и кто строит здание без них, тот строит казармы, а не храм, казенное здание, а не любимое жилище Бога…

VI. "Смотрите, не творите милостыни вашей пред людьми с тем, чтоб они видели вас: иначе не будет вам награды от Отца вашего небесного. Итак, когда творишь милостыню, не труби пред собою, как делают лицемеры в синагогах и на улицах, чтобы прославляли их люди. Истинно говорю вам: они уже получают награду свою. У тебя же, когда творишь милостыню, пусть левая рука твоя не знает, что делает правая: чтобы милостыня твоя была втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно" Мф.6:1–4

В приведенных словах Евангелия Господь устанавливает исключительно религиозное значение милостыни. Она имеет отношение только к Богу; она должна совершаться только пред Ним, пред Его очами, как жертва во славу Его. У нас теперь обычный взгляд, что благотворение есть дело гуманности, что оно должно иметь внутреннее отношение только к человеку или к обществу. Когда мы подаем милостыню, мы смотрим на это так, что мы делаем добро человеку, благодетельствуем ему. Когда мы жертвуем на какое-нибудь общественное дело, мы думаем, что приносим благо обществу… Мысль о Боге у нас при этом если и есть, то занимает второстепенное место. Поэтому-то естественно, что мы смотрим, как отразилось наше добро в сознании тех, для кого мы его сделали. Мы положили в руки нищему монету — и смотрим, благодарен ли он нам; мы пожертвовали обществу денег — и ожидаем от него признательности. Разговоры о нашей щедрости, статья в газетах о ней, — все это, совершенно понятно, требуется нами, как необходимое следствие нашего доброго дела, если мы делаем его только ради человека. Мы бросили зерно на ниву людей и, естественно, ожидаем всхода на ней, который показал бы нам, что мы бросили не напрасно, что почва благоприятна…

Господь совсем не так повелевает нам смотреть на это. Я и Бог — вот только кто должен быть при благотворении. Я даю милостыню — это все равно, что я приношу жертву Богу. Человек, которому я подаю, это только живой жертвенник. Я должен быть благодарен ему, что он есть, что он около меня, и я могу на нем выразить свою любовь к Богу посильной жертвой. Его признательность или непризнательность — для меня дело постороннее, как качество материала, из которого сделан жертвенник. Он должен быть сделан из хорошего материала, но собственно к моей жертве мысль об этом не имеет никакого внутреннего отношения. Одного следствия я должен желать: это — чтобы моя жертва была угодна Богу, чтоб Он принял ее. А это тем скорее может быть, чем чище она, т. е. чем менее в ней посторонних мотивов и мыслей о славе и человеческих соображений о благодарности, чем пламенней она устремляется к Богу и только к Нему одному. В священной истории есть картины, изображающие жертвы Каина и Авеля. У Каина дым стелется и разносится по земле, у Авеля же прямо возносится к небу. Может быть, это и, действительно, было знаком, по которому они узнали, что жертву одного Бог отверг, а жертву другого принял. Во всяком случае, у древних народов это было средством узнавать, угодна ли жертва Богу или нет. То же самое может быть приложимо и к нашим благотворениям. Худо, если молва о них стелется по земле, разносится ветром газет по всем городам и селам. Хорошо, если они, как жертва Авеля, возносятся прямо к Богу, в чистой, лазурной тишине нашего сердца.

Если мы будем так смотреть на милостыню и на всякую благотворительность, то, само собой разумеется, мы не только не будем трубить о ней во все стороны, но, наоборот, постараемся укрыть ее от взоров людей, как мы укрываем все наиболее дорогое и внутреннее, как мы делаем это в отношении самой сердечной молитвы, как мы, вообще, избегаем посторонних развлекающих взоров людских, когда хотим остаться одни пред Богом.

Понятно тогда и то, что наша левая рука не будет знать того, что делала правая, т. е. что мы ни на один шаг не будем самодовольно останавливаться мыслью на сделанном и придавать ему внешнее значение. Что бы мы ни сделали, — мы этим принесли только Богу жертву и воздали Ему хвалу в данную минуту.

Какая б ни была жертва, — она ничтожна пред Богом и только дорога Ему по мере нашей веры в Него, нашей любви к Нему. Ты положил кусочек ладана в кадило, ты зажег восковую свечку пред образом: прошел миг — и все сгорело. Большой или маленький кусочек ладана положишь ты, с золотом или без золота поставишь ты свечку, — разве не все равно для Бога, разве пред Ним не вера только твоя ценна, разве Ему не любовь только твоя к Нему дорога? И будешь ли ты останавливаться мыслью и хвалиться пред собой, что ставил большую свечу? Разве она имеет какую-нибудь важность сама по себе для Того, пред Кем светят миллионы солнц? Разве она не сгорит так же, как и маленькая? Так точно и с благотворениями. Кто приносит ими жертву Богу, тот знает, что много ли, мало ли он принес, — для Бога это равно ничтожно: Ему принадлежит и небо и земля и все богатства вселенной. И потому такой благотворитель никогда не станет останавливаться на мысли о важности сделанного им и только поблагодарит Бога, что в данный миг удалось посильно выразить Ему свою любовь и прославить Его… И в следующий миг он уже заботится о новом прославлении Бога и не думает о прежнем, которое уже прошло, как благоухание кадила, о котором долго размышлять не имеет никакого смысла.

Кто своему благотворению придает только человеческий, личный или общественный характер, кто пускает свои добрые дела в оборот людских отношений, рекламируя себя, ища благодарности, домогаясь славы, хвалясь пользой, — тот должен знать, что делает он дело человеческое, а не Божье, что он поступает, как, может быть, и хороший язычник, но не как христианин, что плоды его дел не оставят никакого следа в вечности и погибнут вместе со всем шумом и со всей суетой этого мира, что до Бога они не доходят и с исполнением заповеди Христа не имеют ничего общего… Различные толки газет и сообщения о благотворениях так же в существе дела уместны, как отчет о том, насколько кто усердно молится Богу в церкви, как вздохнул и когда перекрестился. Все это дело чисто внутреннее, сокровенное, — дело, которому подобает быть вдали от посторонних взоров, и кто лезет сюда с непрошенным любопытством, тот совершает нравственное преступление. Так и относительно всякого доброго дела: оно должно быть только видом нашей молитвы к Богу, нашего прославления Его имени, нашей Ему благодарности.