Протоиерей Александр Мень - Александр Мень. О себе… Страница 4

Николай Евграфович написал многотомную книгу о христианской нравственности, которая называлась «Путь к совершенной радости»; она ходила по рукам. Книга эта как раз мне не очень понравилась, хотя там было много материала; она в основном состояла из цитат, взятых у различных писателей. Есть там разные аспекты — например, христианский брак, много хороших цитат, но просто, как всякое нравственное богословие, оно всегда немножко более скучное, чем нравственность сама.

Но все–таки он в чем–то укрепил мое экуменическое настроение, потому что до этого я не встречался ни с одним человеком, который бы эти вещи как–то понимал. И, кроме того, в области истории Церкви он первый четко заговорил о том, что надо отличать существующую Церковь внешнюю от той тайны, которая в ней живет. И я это чувствовал, но для меня это было проблемой в те годы.

В общем, у меня на самом деле было много учителей. Но в школе учителей таких не было.

* * *

Я учился в 554–й Московской мужской школе (напротив Плехановского института). Воспоминания о школе (1943–1953) довольно мрачные: я учился в школе, где были голодные учителя, где ученики собирали крошки хлеба, где совершенно дикий директор был похож на Карабаса–Барабаса, где учителя часто походили на садистов — у нас учителя литературы так и назывались: «фашисты».

Школа и сейчас существует. Она внешне очень похожа на тюрьму. Я не помню большего отвращения в жизни, чем хождение туда, — самое гнусное впечатление за всю жизнь.

А школа была обыкновенная: палочная дисциплина, нас водили всех «шагом, марш!» — война. Мы школу ненавидели! Всеми фибрами души. Сколько хватало сил.

Поскольку я кое–что почитывал, то уже во втором классе что–то соображал. Я спросил у нашей учительницы (когда она нам описала штурм Зимнего), что такое «юнкера». Она ответила, что «так назывались собаки Временного правительства». Я понял, что глухо дело.

Я слышал от учителей глупости, я понимал, что говорят чепуху. Это было крушение. Я сталкивался с учителями духовно нищими, которым нечего было нам сказать. Помню, учитель истории, чудесный человек, — он приходил, вытаскивал из кармана тетрадочку и прочитывал по ней то, что было написано в учебнике. А поскольку наш учебник был переписан с дореволюционного, с некоторыми искажениями, то получалось очень смешно: я приносил старый дореволюционный учебник и следил по нему. Но я его не сужу, он был хороший человек. Это было такое время, он боялся отступить куда бы то ни было.

Все, что в школе говорилось, я воспринимал наоборот. Но ни на чем не настаивал — потому что понимал, что это рабская мертвящая система, что мы все — идиоты, начиная с директора и кончая последним учеником, что нам деваться некуда и что все, от начала и до конца — ложь.

В четвертом классе я жил уже в полной оппозиции. Не вступал даже в пионеры: будучи старостой класса, я надеялся избежать этой унизительной процедуры, и потом, когда меня потащили насильственно и поставили перед классом, все сделали «зиг хайль» и произнесли эту клятву, — я просто стоял, опустив руку, и молчал. И, надо сказать, в школе испугались шума, потому что время было сталинское — смели бы всех, вместе со школой; поговорили — и так и заглохло. Вызывали маму, она мне сказала: «Поступай, как хочешь», — она же понимала, что это формализм; и я понимал, но все равно не хотел — у меня слишком велико было какое–то инстинктивное отвращение.

Я и сейчас считаю, что ни комсомола, ни пионерии не существует. Это миф. Когда–то это была организация, но она была до того, как я родился на свет. А потом это стало просто возрастной категорией: такой–то возраст — ты считаешься пионером, такой–то — ты комсомолец. И все. Хотя и поют: «Комсомол не просто возраст, комсомол — моя судьба». Но, в общем, это возраст (и соответственно — судьба). Тут не о чем говорить: человек автоматически становится комсомольцем, так сказать, в процессе половой зрелости — это почти одно и то же.

Кстати, формально в уставе комсомола не сказано, что ты должен быть обязательно атеистом; там написано: «бороться с религиозными предрассудками». Мы, верующие, боремся с ними с гораздо большим энтузиазмом, чем атеисты: атеистам наплевать, а нам неприятно, когда есть религиозные предрассудки.

Из учителей с благодарностью вспоминаю двух–трех человек. В четвертом классе была пожилая учительница, разведенная. Мы всегда к ней ходили домой — у нас там был клуб «Совершенно Знаменитых Капитанов». Она как–то растворилась в этих детях. Это на всю жизнь осталось.

Я их всех водил в церковь, вместе с ней, во главе. Но это было недолго. Потом она мне сказала: «А ты знаешь, Алик, я в церковь перестала ходить». И я почему–то счел неудобным спросить ее: почему? Я понял, что это скорее из страха. Тогда было неопределенное время, сталинское; неизвестно было вообще, куда повернет колесо истории. Все–таки она продолжала собирать ребят.

Я кончил школу в год смерти Сталина и сказал себе, что моя профессия любая, только учителем не быть: трудно, чтобы тебя так ненавидели — потому что мы все ненавидели учителей, и им тяжело было с нами.

Но все–таки из нашей школы вышли Тарковский и Вознесенский, которые учились на класс старше; младше меня был будущий священник Александр Борисов. Еще кое–кто: очень известный кардиолог Серегин, который работает в Институте Вишневского; арабист–востоковед Озолин (с ним мы в одном классе учились). А так, от школы — ничего, кроме негативных воспоминаний. Учился я без особого энтузиазма, было неинтересно.

У меня были учителя другие, не в школе; у меня были живые примеры, живое общение с людьми, которые были ровесниками моих родителей. Это люди, которые в то время прошли уже через лагеря, через все. И я, будучи ребенком, общался с ними, наблюдал, беседовал, видел. На них и воспитывался.

ОсиадаСиречь страшная и ужасная повесть о бывшем некогда Всероссийском обществе охраны природы[14] Безумству храбрых поем мы песню!…Горький Историческая справкаСо знойного юга я перетащу тебя, читатель, в мир происшествий городских будней. Все, что услышишь ты здесь, почти до мелочей подлинная (не завуалированная) истина. Для вящей убедительности дам несколько исторических справок:1) ВООП — это Всероссийское общество охраны природы — захиревшая организация (адрес: проезд Владимирова, дом 6).2) П.П.С — Петр Петрович Смолин, старый аферист, руководитель юношеской секции общества, враг свободы и «друг детей». Ныне сотрудник Дарвиновского музея.3) Иуда — Юлия Маркина — тогда учащаяся школы № 113. После ряда преступлений она была выгнана и скрылась во мраке.4) Оса — Объединенный союз авантюристов — компания друзей, называвших себя осами. История этих деятелей описана в поэме «Осиада», которая впервые увидела свет в годовой юбилей Осы в 1951 г. У лукоморья тощий котВсе песню старую поетПро королей, да про царей,Да семерых богатырей.Довольно врать про старину,Напомню вам я быль одну. Однажды старый враг небесХромой и волосатый бесПо дряхленькой земле блуждалИ поэтично тосковал.Ему наскучила халтура,Он жаждал крупной авантюры. Вдруг видит бес — стоит ВООП,Пернатым друг, а кошкам гроб.О'кэй! — вскричал рогатый плут,Поживы будет много тут!И в ад отправившись скорей,Он на совет созвал чертей. Он начал: Джентльмены черти!Ужель вы не боитесь смерти?Ведь план нам нужно выполнятьИ все старанья напрягать,Чтоб благоденствовал обманВ толпе бесхвостых обезьян. Шумел весь ад, дрожали стены,Из пастей ж их летела пена-Тут Сатана, восстав, сказал:—Друзья, мне опыт подсказал,Что надо вызвать инцидент,И да погибнет конкурент. Но нам, друзья, бороться надо,Ведь есть у нас одна преграда.ВООП над нами процветаетИ землю в Тартар превращает.Войну объявим конкурентам!ВООПу смерть! (Аплодисменты.) И порешили все потом.А тут как раз в ВООПе томБыла компания одна.Осой, друзья, звалась она. Осиаты, или просто осы,Хотя и не платили взносы,По воскресеньям собирались,Смеялись, пили и питались. О ты! Безглазая Фортуна!Зачем ты есть в стране подлунной!Но слава уж твоя померкла,Тебя наука опровергла.Как древний змей среди цветовПодарок твой Осе готов. Во избежание сомненийИ прочих всех недоумений,Не разглашались те собранья,Поскольку общего признаньяОса в ВООПе не добиласьИ осторожно затаилась. Раз в снежный зимний вечерокОсиный собрался кружок.Была средь нас одна Иуда,Она молчала, и посудуНам в мрачном настроеньи мылаИ злую мысль в душе таила. Ей нашептал на ухо бесПойти в тот вечер кП.П.С.Она пошла и все сообщила,Осу помоями облила,И ад ее речам внималИ с Сатаною ликовал. И стали бедные осистыВоры, бандиты, нигилисты,Стиляги, подрывная бандаИ темных личностей команда. * * * В момент, когда доклад начался,Один субъект туда примчался,Его я называть не буду,Так же как нашего Иуду. Но это благо лишь начало,Оса совсем по швам трещала,Но нам ли, братцы, унывать,Нам на несчастья наплевать. Он заревел, сверкнув глазамиДвумя горящими углями.Скажите, сколько вас в Осе,Об ней давно уж знают все.Рекла мой грянул слет трескучий.Скворешни, старых чучел кучи,Плакаты: охраняйте птиц,Рисунки дятлов и синиц. Поднялся занавес с дровами,Предстал президиум пред нами,А сзади тряпки вниз свисали,Зеленый лес изображали. Доклад Гладкова. Та же тема.Скрипела нервная система,Когда кормили снова насХалтурой старой в сотый раз.* * *Вот слет окончен.Бражка[15] ОсПолзет со смехом на мороз.И вдруг Иуда подбегаетИ всех осистов приглашаетК себе на вечер (смех и стыд!Но разум глупости простит). Она нас долго приглашала,Чем только можно обольщала,И мы придти решили к ней.Итак, друзья, прошло пять дней. Едва вошли, едва разделись,Тотчас пластинки завертелись,И чтобы время скоротать,Решили осы поиграть. Мы танцевали, песни пели,Пластинки старые хрипелиРомансы тощие.Но вот Настал питания черед. О Эпикур! Что нам подали!Клянусь юпитером, не ждалиТаких мы прелестей никак,Давно не кушали мы так. Лишь только ночь Москву накрыла,Москва окошки засветила,В проулках фонари зажглись,А мы к Иуде собрались. Но что б вы думали, ребята?Бананы? Дыни? Поросята?Или соловьи язычки?Нет. Но такие пирожки,Что я их столько сразу съел,Что моментально заболел. А по Осе указ был дан,И был суда составлен план,И мы решили закусить,А после суд учередить. Иуда обо всем узнала,Бежать решивши, тихо встала,Но мы, увидев эти штуки,Схватили все ее за руки:Постой, милейшая Иуда!Живой ты не уйдешь отсюда. Друзья, описывать не будуВсе чувства нашего Иуды.Прав Данте Алигьери был,Что ниже всех он поместилПредателей в «Аду» своем.Найдется нашей место в нем.* * *Прощайте, милые друзья,На этом заключаю я.Все изменилось с этих пор,Умолк веселый разговор,Менялись люди и года,Теряясь в дали навсегда. 

Я рано получил прививку против культа Сталина. В школьные годы на тренировке в результате несчастного случая погиб мой одноклассник. Те, кто находился с ним в последние минуты, рассказывали, что, умирая, он говорил со Сталиным, который пришел взять его к себе. Нас, его товарищей, это озадачило: прежде мы не замечали в нем какой–то особой «идейности» (как тогда выражались). И в тот момент у меня впервые мелькнула догадка: «Ведь это религия!» В душе умирающего нечто высшее, священное приняло облик отца, которого мы привыкли благодарить за счастливое детство. С годами догадка превращалась в убеждение, подкреплялась множеством наблюдений и, в конце концов, помогла пониманию огромной исторической трагедии, ставшей фоном юности моего поколения.