Станислав Сенькин - Афонские рассказы Страница 4

Монашеское восприятие действительности было совершенно другим, чем у старика, который прожил все годы в большом городе и впитал в себя дух рыбацкой среды и прибрежных кафе. Вся его жизнь крутилась вокруг улова – чем больше он поймает, тем сытней будет стол. В миру царил принцип «волка ноги кормят», и царство его было – прочнее некуда.

Психология монаха была, с точки зрения мирянина, гораздо проще – им не приходилось голодать или думать о хлебе насущном. Они выполняли послушание, и не было существенной разницы, сколько они изловят рыбы. Самое главное в греческом монастыре – это выполнять программу. То есть все должно быть в свой черед – делу время, как говорится, и молитве час. Бывало, старец, когда начиналась вечерня, благословлял трудящихся монахов бросать работу и оставлять материалы под дождем, который, залив сухой цемент и свежую кладку, запросто мог испортить весь дневной труд. Но игумен воспитывал их строго. Программа есть программа. Поэтому насельники монастыря, в отличие от старика, большого разочарования от маленького улова не испытывали, как, впрочем, и радости от удачного. Димитрис уже начал понимать это и слегка расслабился. Монахи перебрасывались шутками, и самый старший, которому в октябре должно было стукнуть тридцать четыре, смеясь, рассказывал рыбакам о своем приключении на море:

– Так вот, отцы, тогда как раз разыгралась фортуна… (Фортуной в Греции прозвали сильный южный ветер, который всегда нагонял большую волну. Когда фортуна набирала силу, никто не рисковал выйти в море – погибнешь.) – Волна поднялась до рекордных размеров, и я с другими молодыми послушниками решил посмеяться над стихией. Мы стали прыгать на пристани, и когда волна приливала к берегу, мы, глумясь над морским дьяволом, отбегали в сторону, а затем возвращались и дразнили судьбу… или даже искушали Бога. Было весело, адреналин опьянял и толкал на еще больший риск. Мы стояли у мокрой стены склада до самого последнего момента, когда огромный вал водяной толщи готов был обрушиться на наши головы. Неожиданно один из нас подбежал прямо к краю волнореза и начал куражиться. Вода медленно набирала силу, и когда наш отчаянный приятель, одумавшись, наконец решил бежать, волна рванула к берегу и накрыла его. Мы так были заворожены этим, что и оглянуться не успели, как волна заграбастала и нас.

Старик рассмеялся:

– Глупее поступка трудно придумать. Лезть под штормовую волну!

– Вот-вот. После этого случая я два года не мог подойти к морю. Тогда я, честно говоря, думал, что наши жизни столь нелепо и глупо закончены. Когда наши головы показывались на гребне, мы самым жалким образом пытались перекричать рокот морских волн. Какой-нибудь зоркий человек с берега смог бы различить, как в фиолетовой пучине плавают три футбольных мяча. На наше счастье, именно такой проницательный рабочий вышел полюбоваться стихией; кстати, он был рыбак. Заметив трех барахтающихся в бушующих волнах послушников, рабочий поднял шум, и нас через двадцать минут вытащили.

– А как вас могли вытащить?

– О! Это долгий рассказ. Честно говоря, наши силы были уже на исходе, человек ведь не поплавок, и я уже попрощался с мамой, монастырской братией, отцом игуменом и… Ну, в общем, со всеми. Когда нас, словно новорожденных щенков, вытянули из воды, где нас хотел утопить злобный старик Посейдон, я, например, чувствовал себя заново родившимся. Потом, уже на следующий день, один иеромонах глядел в святцы, и каково было его удивление, когда он увидел, что в день нашего приключения, помимо других святых, праздновалась память очень редкой иконы Матери Божьей «Спасение утопающих».

– Во дела! – Димитрис за всю свою жизнь в миру не слышал о стольких чудесах, как за два месяца рыбалки на Афоне.

– Я нашел эту икону в одном православном журнале и теперь всегда ношу ее с собой. – Отец Агапит показал всем заламинированную икону, и монахи продолжили распутывать сети. Теперь и они желали услышать что-нибудь полезное из уст старика. – Слушай, Димитрис, а ты видел морского дьявола?

– Никогда. Я слышал, что один рыбак с Кассандры однажды, ранним пасмурным утром, встретился с ним нос к носу, когда трал заклинило и невозможно было буксировать, он остановил катер, посмотрел вниз, чтобы выяснить, в чем причина задержки, и прямо остолбенел. Морской дьявол схватил трал своими щупальцами и тянул в пучину. Тогда рыбак побежал в кабину, вытащил карабин и стал стрелять. Спрут ослаб, зыркнул своим громадным глазом и скрылся в зеленых водах. Но я, честно говоря, не очень этому верю, потому что тот парень – большой любитель похлебать винца. Мало ли что померещится спьяну? – Старик сплюнул и осторожно вытащил из сетей длинную дракину. Эта рыба имела три ядовитых шипа на спине, их укол мог быть очень опасен для людей со слабым сердцем; Димитрис осторожно вырвал эти шипы и бросил рыбу в кастрюлю.

– А я вот прочитал в дневниках одного брата, что морской дьявол в прошлом веке чуть не затащил его в глубины залива. – Агапит был еще и монастырским библиотекарем. Он часто копался в архивных бумагах и знал много различных историй. – Тот монах, как и мы, рыбачил у берегов Афона на простой лодке, и вдруг, когда он вытаскивал сети, на него набросился огромный спрут и, схватив брата огромными щупальцами, потащил его вниз, в пучину. Видимо, в то время такие нападения были не в диковинку, и каждый рыбак знал правила поведения при встрече с морским дьяволом. Монах не бился как сумасшедший в лапах чудовища, потому что чем больше ты сопротивляешься спруту, тем сильнее он сжимает тебя в своих объятьях. Он, напротив, обмяк, притворившись мертвым. Спрут, подумав своей глупой головой, что жертва погибла, ослабил хватку, и монах, воспользовавшись моментом, вытащил из сапога нож и с силой вонзил его морскому дьяволу в огромный единственный глаз. Спрут пошел ко дну, на корм для рыб, а монах выплыл на поверхность и забрался в лодку, непрестанно хваля Бога.

– По-по-по! Это был смелый монах! – Димитрис восхищенно поцокал языком. – Я бы, наверное, совсем бы растерялся при таком нападении. Однажды меня ударил хвостом по ноге электрический скат, так я две недели лечился различными травами и мазями. Потом некоторое время боялся каждой рыбины. – Старик вдруг вспомнил то, что он уже давно хотел спросить у этих ученых монахов. – Послушайте, а почему раньше, как можно вычитать из книжек, земля была полна разных диковинных тварей – единорогов, драконов, морских дьяволов, а сейчас никого из тех животных не осталось?

Агапит немного поломал голову и наконец пробормотал:

– Не знаю. Может быть, они и существуют, но вот только мы не можем их больше видеть…

Рыбаки распутали сети, взяли рыбу и пошли в монастырь: монахи – готовиться к вечерне, а Димитрис хотел приготовить себе котелок наваристой ухи. Солнце уже покраснело и собралось уйти за гору. Старик посмотрел на зеленую громаду Афона и улыбнулся. Он опять почувствовал себя ребенком, слушающим сказки, которые рассказывала ему бабушка при свете свечи.

Он помнил, как, закрывая глаза, представлял себе сказочный мир. Под монотонный нежный голос бабуси набирало силу воспоминание об утерянном рае. Это была гористая земля, по которой протекала глубокая, но не широкая река. Он плыл по направлению ветра на красивой длинной лодке с косым парусом. В этой сказке все вокруг было живое, даже камни, деревья и сама река. В воздухе веяло неуловимой свежей мечтой, жаждущей воплощения в чьей-нибудь судьбе. Каждая тропа здесь вела к вечной радости, и каждый шел к ней по своей, особенной дороге. Изобилие жизни в каплях утренней росы и вечернем ветре. Он сам был и частью этой земли, и ее полнотой, был ее порождением и в то же время творцом. Маленький Димитрис тогда не задумывался о вечной жизни, он просто знал, что существует на земле благодаря великому ветру, который не виден, но все им приводится в движение. Шли годы, и суровая правда жизни вытеснила из сознания ту сказочную страну. Приходя к гробнице своей бабушки, Димитрис теперь уже старыми морщинистыми руками отирал пыль с памятника, думая, что время – именно та река, по которой плыла его лодка, она имеет своим истоком сказочную страну его детства, а куда она в конечном итоге вольется, это зависит только от нас. Какой-то внутренний голос всегда говорил ему: «плыви в направлении ветра».

Димитрис обычно старался погасить этот голос, дела этого мира своей серьезностью и злободневностью подавили все мечты духа. Но в самые напряженные минуты своей жизни он вдруг с удивлением понимал, что эти детские переживания перед лицом смерти гораздо влиятельней любого мирского опыта. Особенно он осознал это, когда лег в клинику доктора Далмакиса на операцию; неожиданно он ощутил себя беспомощным, поняв, что ничего не знает о самом главном – смерти, а значит, ничего не знает и о жизни.

Афон чем-то напоминал Димитрису ту сказочную страну, может быть, потому, что здесь жили люди, которые были своеобразными знатоками вечных вопросов. Мирские люди обычно откладывают разрешение этих вопросов на самый последний в буквальном смысле день, и момент смерти у них проходит неосознанно. Монахи же очень часто вспоминают смерть, которая трактуется как переход в последующую жизнь, приобретая особое к ней отношение. Некоторые старцы даже желают быстрее упокоиться от мира. Это смелое простое отношение подкупало Димитриса, который сам побаивался смерти. Как птица, падающая с ветвей, замерзнув от неожиданной стужи, безропотно и тихо погибает, так и монах подчиняется приходу смерти как естественному закону жизни. Он словно засыпает без нашей мирской тревоги и душевных метаний.