Джордж Макдональд - Фантастес. Волшебная повесть для мужчин и женщин. Страница 4

Тут за спиной я услышал сдавленный возглас хозяйки и мигом обернулся.

— Смотрите! — прошептала она. — Вот его пальцы!

Точно как в книге, лучи заходящего солнца прорезали облака, сгрудившиеся на западном краю неба, и на белой занавеске я увидел тень огромной уродливой руки с корявыми узловатыми пальцами, очень толстыми и цепкими.

— Видишь, мама, он почти проснулся. Сегодня он ещё ненасытнее, чем обычно.

— Тише, дочка! Не надо его сердить, он и без того на нас злится. Кто знает, когда нам снова придётся выйти в лес после захода солнца.

— Но вы и так в лесу, — удивился я. — Как же вы уберегаетесь от опасности?

— Он не осмеливается подойти к нам ближе, — объяснила женщина. — Любой из четырёх дубов, растущих по углам нашего дома, разорвал бы его в клочья.

Эти дубы — наши друзья. Но он всё равно торчит неподалёку, корчит зловещие гримасы и тянет к нам свои длинные руки и пальцы, надеясь запугать нас до смерти — ведь это его излюбленное дело. Прошу вас, не приближайтесь к нему сегодня.

— А я тоже научусь всё это видеть? — спросил я.

— Это пока сказать сложно, ведь я не знаю, в близком ли вы родстве с дивным народцем. Посмотрим, сможете ли вы разглядеть фей, живущих в моём саду. Тогда, может, что–нибудь и прояснится.

— А что, у деревьев тоже есть свои феи, как и у цветов? — спросил я.

— Они приходятся друг другу родичами, — ответила она. — Но те существа, которые зовутся феями в вашем мире, это чаще всего детишки здешних цветочных фей. Уж очень они любят дразнить «плотных громадин» (так они называют людей); ведь они дети, а детям только и нужно, что поиграть и повеселиться вволю.

— Но почему вы разрешаете цветам жить так близко к себе? — поинтересовался я. — Ведь они, должно быть, частенько вам досаждают.

— Да что вы! Знали бы вы, какие они уморительные! Особенно когда строят из себя взрослых и с притворной солидностью занимаются «важными» делами.

Иногда прямо на моих глазах целое представление разыграют, да ещё с таким серьёзным видом, что диву даёшься — ведь меня они вовсе не боятся. Но стоит игре закончиться, как они тут же прыскают со смеху и принимаются резвиться и проказничать, словно серьёзность — это забавнейшая шутка на свете. Но это всё садовые феи, а они куда степеннее и учёнее тех, что живут в лесу и на лугах. Конечно, у них полно родственников среди полевых цветов, но на них садовые феи смотрят свысока — совсем как на деревенских кузин и кузенов, которые ничего не понимают в жизни и совершенно не умеют вести себя в приличном обществе, — хотя, признаться, порой всё–таки завидуют простоте и естественности своих неблагородных сородичей…

— Так, значит, феи живут внутри цветов? — спросил я.

— Не знаю, — откликнулась она. — Я и сама не всё понимаю. Иногда их вообще не видно, и даже я не могу их разглядеть, хоть и знаю, что они рядом. Они всегда умирают вместе с теми цветами, на которые походят и чьими именами называют себя. Но вот воскресают ли они в новых цветах, или в каждом распустившемся бутоне появляется своя фея или эльф — это мне неведомо. Они такие же разные, как и люди, только настроение у них меняется ещё быстрее: и полминуты не пройдёт, а они уже успели раз по пять удивиться, нахмуриться, расплакаться и развеселиться. Нет, они и правда потешные, и я частенько за ними наблюдаю, только ведь как следует с ними всё равно не познакомишься. Сколько раз пыталась с ними заговорить, а они только посмотрят, будто меня и слушать–то не стоит, засмеются и ну прочь…

Тут женщина осеклась, как будто что–то вспомнив, и, повернувшись к дочери, негромко сказала:

— Скорее пойди и проследи за ним. Посмотри, куда он пойдёт.

Надо сказать, что некоторое время спустя, когда мне удалось немного понаблюдать за жизнью этого удивительного народца, я понял, что это не феи умирают, когда вянут их цветы, а наоборот: цветок никнет и засыхает потому, что фея покинула его. Цветы для фей — всё равно, что жилища или временные обличья, которые они надевают и снимают, когда заблагорассудится. Ведь даже если человек строит себе дом по собственному вкусу, глядя на этот дом, можно довольно много узнать о его хозяине. Так и тут: даже не видя фею собственными глазами, вполне можно догадаться, что она за существо, если разглядывать её цветок, пока не поймёшь его как следует. Ибо цветок скажет вам то же самое, что сказали бы личико и фигурка его феи — только, конечно, не так ясно и понятно; ведь и лицо, и весь облик живого существа куда выразительнее любого соцветия. И верно: ни дом человека, ни его одежда не могут вполне отразить внутреннюю сущность своего владельца, как бы сильно они ни были на него похожи. Однако между феей и её цветком существовало странное сходство, почти полное тождество, которое невозможно описать, пока оно само не откроется внимательному глазу. Но вот в каждом ли цветке обитает фея, сказать трудно; впрочем, разве можно с уверенностью сказать, что у каждого человека есть душа?

Мы поговорили ещё немного, и я всё больше поражался не только тому, что рассказывала мне женщина, но и тому, как она описывала здешние нравы и порядки. Видно, жизнь среди эльфов и фей сама по себе многому её научила.

Однако вскоре вернулась её дочь и сообщила, что Ясень подался куда–то к юго–западу, а поскольку я решил идти на восток, то, наверное, мне лучше поскорее отправиться в путь, чтобы не встретиться с ним по дороге. Я выглянул в окошко: Ясень, ничуть не изменившись, стоял на прежнем месте.

Но я уже понял, что мои хозяйки куда лучше знают, что происходит в их лесу, и потому засобирался в дорогу. Я вытащил было кошелёк, но с огорчением увидел, что он пуст. Хозяйка с улыбкой сказала, чтобы я не беспокоился: в этом мире деньги совершенно бесполезны. Пожалуй, мне даже повезло, что у меня нет ни гроша — ведь если бы, столкнувшись по дороге со здешними феями и эльфами, я, не узнав их, предложил им деньги, они, наверное, приняли бы это за страшное оскорбление.

— Решили бы, что вы над ними насмехаетесь, — объяснила женщина. — А ведь они издавна считают, что потешаться над людьми — законное право фей и эльфов, и ни за что не допустят, чтобы громадины вдруг начали высмеивать их самих.

Вслед за ней я прошёл в небольшой сад на пологом склоне холма, спускавшегося к опушке леса, и с удовольствием увидел, что здесь кипит бурная, деятельная жизнь. Солнце ещё не закатилось полностью, да и бледный месяц, подымавшийся по небосклону, с каждой минутой набирал силу. Передо мною предстало самое настоящее карнавальное действо. Тут и там в траве, то парочками, то небольшими вереницами, то торжественными кавалькадами шествовали, раскланивались, прохаживались, сновали крохотные фигурки в причудливых нарядах. Из чашечек и соцветий повыше тоже выглядывали маленькие существа и, словно с балконов, смотрели сверху на собравшуюся толпу, то безудержно заливаясь смехом, то вновь обретая серьёзный и степенный вид; но даже когда их личики принимали самые торжественные выражения, мне всё равно казалось, что они изо всех сил стараются удержаться от хохота. Некоторые из них пытались пуститься в плавание по мутному ручейку в лодочках, сооружённых из прошлогодних листьев, увядших и закруглившихся по краям. Лодочки намокали и тонули вместе с резвящимися эльфами, но те, ничуть не смущаясь, вплавь добирались до берега, хватали новые листья и тащили их к воде. Дольше всего на воде удерживались лодки из свежих лепестков розы, но их было слишком мало, так как фея розового куста с горькой обидой заявила, что у неё и так уже украли всю одежду, и принялась ревностно защищать своё имущество.

— Но ты же не сможешь износить и половины своих нарядов! — возразили ей.

— А это уже не ваше дело. Может, мне вовсе не хочется отдавать вам свои лепестки! Они мои!

— Но ведь это всё для общего блага! — запротестовал один эльф и тут же шмыгнул прочь, стащив огромный выгнутый лепесток. Фея розового куста тигрицей прыгнула на него (какая же она была красавица! совсем, как юная дебютантка какого–нибудь модного салона!), сбила с ног и торжествующе выхватила у него алый лепесток. Но увы, пока она восстанавливала справедливость, к её кусту подскочила ещё дюжина воришек и утащила целый ворох больших, свежих лепестков. Увидев это, разобиженная фея села и горько заплакала, а потом в порыве негодования вскочила, кинулась к своему кусту и начала так сильно топать ножками по веткам и трясти бутоны, что на землю посыпался целый дождь розовых лепестков. Потом она ещё разок хорошенько всплакнула, выбрала себе лепесток побольше и с весёлым смехом понеслась к ручью, чтобы пуститься в плавание вместе с остальными.

Неожиданно моё внимание привлекла стайка фей, которые собрались неподалёку от хижины и о чём–то беседовали, стоя вокруг последней увядающей ветреницы. Их мелодичный разговор показался мне похожим на песенку, я невольно прислушался и услышал вот что: